Может быть, он еще бы рассказал что нибудь, но в это время вошел денщик и доложил Ивану Матвеевичу, что приехал Арслан-Хан из Хасав-Юрта. Арслан-Хан был мирной князь,1240 русский офицер, живший в ладу с русскими, ненавидевший горцев и ненавидимый ими. Мы слышали, что у него была раньше кровная месть с Хаджи-Муратом, и оказалось, что и теперь он приехал с доносом о том, что Хаджи-Мурат ведет переговоры с Шамилем не о своем семействе, а о том, чтобы высмотреть русские крепости и подвести к ним Шамиля.

Когда Арслан-Хан, маленький черный человечек, вошел с своими двумя спутниками, Хаджи-Мурат вдруг весь преобразился, грудь поднялась и рука схватилась за рукоятку кинжала и загоревшиеся глаза уставились на Арслан-Хана. Когда же Арслан-Хан передал по русски то, что он слышал, и переводчик передал это ему, он, как кошка, вскочил с тахты и бросился на Арслан-Хана. Не вынимая оружия, но подставляя ему грудь, он что-то проговорил, повторяя одно и то же слово. Арслан-Хан взялся за пистолет, но Хаджи-Мурат не отстранился и так же подставил ему грудь, повторяя это слово.

Иван Матвеевич, офицеры и я насилу разняли их и увели Арслан-Хана. Хаджи-Мурат, всё хромая и ворча что-то, ушел к себе.

Так кончился этот вечер.

На другой день к великой радости Ивана Матвеевича Хаджи-Мурат уезжал.

Я был в это время у Ивана Матвеевича. Я пришел в этот день без зова. Я не мог не придти. Меня странно возбуждало и мучало присутствие Хаджи-Мурата и его отношения с Марьей Дмитриевной.

Когда любишь женщину, особенно бессознательно, как я любил Марью Дмитриевну, бываешь особенно чуток к чувствам этой женщины. И я видел, что Хаджи-Мурат произвел на Марью Дмитриевну впечатление, как мужчина на женщину, больше, чем то, какое она сама признавала. Я видел это по ее1241 наружности одежде, прическе, более нарядным, чем обыкновенно, по тому, что о чем бы ни говорили, она находила случай упомянуть о Хаджи-Мурате; главное, я видел это по ее взглядам. И я испытывал странное чувство. Хаджи-Мурат вследствие этого меня особенно болезненно привлекал к себе. Мне было ужасно грустно и досадно на Марью Дмитриевну и жалко ее.

В утро отъезда Хаджи-Мурата, несмотря на свою короткую ногу, на которую он ступал, нагибаясь всем телом,1242 ровно ходил по комнате он, в черкеске и оружии по дорожному, вошел мягкими шагами в чувяках в комнату, где его ожидали. Увидав Марью Дмитриевну, он остановился на своей прямой ноге, опершись носком короткой о пол. Он был одет в шелковый, обшитый тоненьким ремнем черный бешмет, подпоясанный ремнем,1243 большим с серебряным, а не золотым, кинжалом; ноги были в красных чувяках и белых ноговицах с тоненьким галуном. Увидав Марью Дмитриевну, он1244 надел на бритую черную голову папаху и, взявшись жилистою оглянулся и что то сказал рыжему, и тот подал ему белую бурку. Он взял ее жилистой рукой с надувшейся поперечной жилой и, наклонив голову,1245 как бы спрашивая и слушая, Марья Дмитриевна показала ему блюдо и сказала: «Нукер виноват... погреб тащить». подал ее Марье Дмитриевне. Переводчик сказал:

— Он говорит, ты похвалила бурку — возьми.

Марья Дмитриевна покраснела и сказала:1246 благодарю

— Зачем это? Ну, благодарю.

Он покачал головой и чуть-чуть презрительно улыбнулся,1247 Мегирек, всё равно, — и он потом он подал кинжал Ивану Матвеевичу.

— Возьми, дарю.

Иван Матвеевич тоже поблагодарил и сказал, что он хочет отдарить его. Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет. А потом показал на горы1248 на нее и на свое сердце1249 Она поняла, что он говорил, что ему всё равно, что одно, что ему нужно и больно — это его жена, которая в горах. и пошел к выходу. Все пошли за ним.

Остановившись у поданной лошади, он обратился еще раз ко всем, дотрагиваясь рукой до груди.