Батальонный командир был уже произведен в подполковники,
получил какую то саблю и с тех пор еще страннее делал стратегические планы, говорил о литературе и электричестве и сделался видимо небрежнее в обращении к Оленину. Старый капитан по прежнему жил у Степки, в имянины задавал бал и раз в три месяца запирал на весь день ставни и писал домой письма. С Олениным он в эти три года сошелся еще ближе. Из казаков станичников трое было убито зa это время, — один на тревоге и двое в походах, один был ранен, один старик умер, кто поженился, кто вышел замуж; но вообще все было по старому. Та же была уютная живописная станица с растянувшимися садами, плетеными воротами, камышевыми крышами, с тем же мычаньем сытой скотины и запахом кизика и с той же невысыхающей лужей по середине. — Тот же пестрый, красивый народ двигался по улицам; хоть не те же, но такие же молодые обвязанные девки с звонким смехом стояли по вечерам на углах улиц и казачата гоняли кубари по площади. В молодых толпах не видно было уже царицы девок Марьянки, не слышно было Устиньки, Лукашка с Киркой не подходили заигрывать с ними. Дампиони с Олениным не выходили из-за угла с мешком пряников, но та же молодая жизнь жилась другими лицами; была и новая Марьянка, и новая Устинька и новый Кирка, и новый прапорщик, только что выпущенный из 2-го кадетского корпуса, который, тщательно причесавшись, в черкеске, рука об руку с молодым казацким офицером выходил в хороводы.
Из всех старых лиц больше всех переменился Оленин. Ему было 28 лет, но в эти три года он перестал быть молод. Молодость его была истрачена. Тот запас молодой силы, который он носил в себе, был положен в страсть к женщине, и страсть эта была удовлетворена.
Все лучшия мечты его, казавшиеся невозможными, сделались действительностью. То, чего он просил от обстоятельств, было дано ему, но нашел ли он в себе то, чего ожидал от себя? Осуществилось ли его счастье в том особенном необычайном свете, в каком он ожидал его? Ему казалось, что да.
Дядя Ерошка, после бегства Кирки особенно усердно содействовавший соединению постояльца с Марьянкой, дядя же Ерошка не видел ничего необыкновенного в этом обстоятельстве. «Дурак, дурак!» говаривал он Оленину во время одиночества Марьянки: «что смотришь? был бы я в твои годы, моя бы была баба. Теперь человек молодой, одинокой, как ей тебя не полюбить? Приди, — скажи: матушка, душенька, полюби меня! А полюбит — все у нас будет, и каймак и чихирь — своих ведь два сада осталось. Чем деньги то платить; всего принесет!» —
Сначала казаки смеялись старику о том, что делается у
«Человек она молодой, без мужа, ни сзади, ни спереди ничего, а он богач, ничего не жалеет — кто без греха». Одни старики староверы строго судили молодую бабу, но и те успокоились, когда узнали, что Оленин обещал закон принять. — Так просто и ясно понималась народом история любви Оленина, казавшаяся ему столь необычайной.
Дядя Ерошка под пьяную руку не раз рассказывал казакам, как это случилось. — Дурочка! говорю, ведь тебе что? мужа нету, вдова, значит: а у него серебра вот какой мешок набит, холопи дома есть. Ты ему вели дом себе купит: ей-ей купит! А там надоест — брось его, за меня замуж выйди или за кого, а дом останется. А уж я ему велю дом купит, верное слово, велю; только дяде тогда ведро поставь. — Ведь забыла, шельма: теперь без денег осьмухи не даст. — Да его возьму напою-напою да и настрою; так и свел.
— «А что ж грех-то, дядя?» скажет ему кто-нибудь. «На том свете что́ тебе будет?»
— Где грех? Грех даром бабе пропадать а это не грех, отец мой. Еще на том свете за меня Бога замолит баба-то, скажет: вот добрый человек, хоть не сам, так хорошего молодца подвел!
И старик зальется своим громким соблазнительным хохотом. Так что не знаешь: над тобой ли, над собой ли, над Богом ли смеется этот старик.
Глава 2-я.
