— Пойдемъ, покажи мнѣ своихъ лошадей, онѣ у тебя на дворѣ?

— Так точно-с, Ваше Сиятельство. Как мне приказано, так и сделано, разве мы можем ослушаться. Мне приказал Яков Ильичь, чтоб, мыл, лошадей завтра в поле не пущать, мы и не пущаем. Уж мы не смеем ослушаться...

Покуда Николинька выходилъ въ двери, Юхванка вынулъ трубку изъ печурки и сунулъ ее на полати подъ полушубокъ. Худая сивая кобыленка перебирала старый навозъ подъ навѣсомъ, 2-хъ мѣсячный длинноногій жеребенокъ какого то неопредѣленнаго цвѣта съ голубоватыми ногами и мордой не отходилъ отъ ея тощаго, засореннаго рѣпьями желтоватаго хвоста. Посерединѣ двора, зажмурившись и задумчиво опустивъ голову, стоялъ утробистый гнѣдой меренокъ. —

— Так тут все твои лошади?

— Никак нет-с, вот еще кобылка, да вот жеребенок, — отвечал Юхванка, указывая под навес.

— Я вижу. Так какую же ты хочешь продать?

— А вот евту-с, — отвечал он, махая полой зипуна на задремавшего меренка. Меренок открыл глаза и лениво повернулся к нему хвостом.

— Он не стар на вид и собой лошадка плотная, — сказал Князь, — поймай-ка его, да покажи мне зубы.

— Никак не можно поймать-с одному, вся скотина гроша не стоит, а норовистая и зубом, и передом, — отвечал Юхванка, плутовски улыбаясь и пуская глаза в разные стороны.

— Что за вздор! поймай тебе говорят!

Юхванка долго улыбался, переминался и только тогда, когда Николинька сказал: «Ну!» бросился под навес, принес оброть и стал гоняться за меренком, пугая его и подходя сзади, а не спереди.

Николиньке надоело смотреть на это.

— Дай сюда оброть, — сказал он.

— Помилуйте, Ваше Сиятельство... не извольте...

— Дай сюда.