— Что ты? Что?

Она не ответила, не поднялась со стола, но только, выпростав левую руку, вытянула ее назад к нему, показывая ему фотографию, которую он оставил ей вчера.

— Зачем вы показали мне, — заговорила она сквозь рыдания. Что вы со мной сделали? Зачем? Не хотела я помнить. Не хотела. А теперь что делать?

— Теперь будем любить друг друга, Катя, какие мы есть, — едва выговорил сквозь радостные слезы Нехлюдов.

— Да уж того нет и не будет. И разве можно меня любить?

— Можно, можно, можно.

— Нѣтъ, нельзя. — Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.

— Нельзя забыть, Дмитрий Иванович, что я была и что я теперь. Нельзя этого, — и она опять зарыдала.

— Ты была моей женой и будешь такой. И не тебе каяться, a мне. И Бог видит, как я каялся и каюсь.

Она поднялась и пристально долго смотрела на него.

— Зачем вы это хотите делать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдет из этого, бросьте вы меня.

— Не могу я, моя жизнь в тебе. И вот то, что ты говоришь так, что ты очнулась, это такая радость мне.

— Какая это радость? Вот была радость тогда.

Она взяла в руки фотографию и стала вглядываться в нее.

— Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Где я? Нет, Дмитрий Иванович, голубчик, бросьте меня. Я не могу так жить. Я повешусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнем, могу жить. А как вздумаю...