— Что ты? Что?
Она не ответила, не поднялась со стола, но только, выпростав левую руку, вытянула ее назад к нему, показывая ему фотографию, которую он оставил ей вчера.
— Зачем вы показали мне, — заговорила она сквозь рыдания. Что вы со мной сделали? Зачем? Не хотела я помнить. Не хотела. А теперь что делать?
— Теперь будем любить друг друга, Катя, какие мы есть, — едва выговорил сквозь радостные слезы Нехлюдов.
— Да уж того нет и не будет. И разве можно меня любить?
— Можно, можно, можно.
— Нѣтъ, нельзя. — Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.
— Нельзя забыть, Дмитрий Иванович, что я была и что я теперь. Нельзя этого, — и она опять зарыдала.
— Ты была моей женой и будешь такой. И не тебе каяться, a мне. И Бог видит, как я каялся и каюсь.
Она поднялась и пристально долго смотрела на него.
— Зачем вы это хотите делать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдет из этого, бросьте вы меня.
— Не могу я, моя жизнь в тебе. И вот то, что ты говоришь так, что ты очнулась, это такая радость мне.
— Какая это радость? Вот была радость тогда.
Она взяла в руки фотографию и стала вглядываться в нее.
— Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Где я? Нет, Дмитрий Иванович, голубчик, бросьте меня. Я не могу так жить. Я повешусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнем, могу жить. А как вздумаю...