— Ну, зови, — послышался сердитый голос.
— В дверь ходите, — сказал солдат и тотчас же опять взялся за самовар.
Во второй комнате, освещенной висячею лампой, за накрытым с остатками обеда и двумя бутылками столом сидел в австрийской куртке, облегавшей его широкую грудь и плечи, с большими белокурыми усами и очень красным лицом офицер.
В теплой горнице, кроме табачного запаха, пахло еще очень сильно какими-то крепкими дурными духами. Увидав Нехлюдова, офицер привстал и как будто насмешливо и подозрительно уставился на вошедшего.
— Что угодно? — сказал он и, не дожидаясь ответа, закричал в дверь: —Бернов! самовар, что же, будет когда?
— Вот я те дам зàраз, что будешь помнить! — крикнул офицер, блеснув глазами.
— Несу! — прокричал солдат и вошел с самоваром.
Нехлюдов подождал, пока солдат установил самовар (офицер проводил его маленькими злыми глазами, как бы прицеливаясь, куда бы ударить его). Когда же самовар был поставлен, офицер заварил чай. Потом достал из погребца четвероугольный графинчик с коньяком и бисквиты Альберт. Уставив всё это на скатерть, он опять обратился к Нехлюдову.
— Так чем могу служить?
— Я просил бы свидания с одной арестанткой, — сказал Нехлюдов, не садясь.
— Политическая? Это запрещено законом, — сказал офицер.
— Женщина эта не политическая, — сказал Нехлюдов.
— Да прошу покорно садиться, — сказал офицер.
Нехлюдов сел.
