Французский офицер назвал свой чин, имя и фамилию. Он был офицер 6-го гусарского полка и состоял ординарцем при итальянском короле. Его звали Эмиль Пончини.
— Qui que vous soyez, vous comprenez que je me sens lié à vous par des liens indissalubles. Disposez de moi,2458 [Кто бы вы ни были, вы понимаете, я чувствую, что связан с вами неразрывными узами. Располагайте мною,] — говорил он,2459 Пьеру нежными, добрыми и умными и подписаны след. три слова. своими прекрасными, меланхолическими глазами глядя2460 на него и надписано: в лицо Пьера в лицо Пьера.
Офицер попросил поесть. Пьер предложил ему чаю с молоком (у них на дворе была корова), и за чаем они разговорились. Пончини не мог понять того, что Москва пуста, что было вне всех предположений и всех правил. Он, очевидно, выражая взгляд всей армии и штабов, находился в недоумении человека, выступившего по всем правилам на дуэль на шпагах, ставшего в правильную позицию en garde2461 Первая позиция при фехтовании — [готов к защите]. с поднятой левой рукой и с положением шпаги en tiers,2462 Третья позиция при фехтовании — [в положении терции]. ожидая своего противника в том же положении и не находя ничего правильного в действиях противника. Попробовал дать положение шпаги кварты, секунды, даже квинты — всё нет шпаги противника, а противник стоит согнувшись, как-то боком, с чем-то страшным (чего нельзя видеть) в руках, с дубиной или с огромным камнем.
Пончини недоумевающе спрашивал Пьера, что такое значило это положение Москвы, к чему подвести это: сдана ли Москва? В этом случае отчего же не было депутации от жителей, implorant
Пьер ничего не мог отвечать ему на это, он еще сам не понимал, что такое значила эта Москва в это после обеда 2-го сентября. Он,2464 говорил и вписаны след. четыре слова. не глядя на собеседника, сказал только,2465 своему новому знакомому, который своей простотой и скромностью очень нравился ему, он говорил ему только что Москва не2466 не могла быть сдана2467 что нельзя было ему, как русскому, представить себе, чтобы Москву сдали, чтобы русские покорились кому-нибудь. Вместо зач. рукой Толстого вписан след. текст до конца абзаца. и никогда не будет сдана. И лицо его поразило своей мрачностью итальянского офицера в то время, как он говорил это.
— Вы — великая нация, — сказал Пончини. — Я часто думал и говорил это. — Et savez vous, mon cher, je suis franç avec vous, je me suis pris un million de fois pendant cette campagne à envier votre sort à vous, d’appartenir à une grande nation. Je suis Italien, nous n’avons que le passé. Le présent c’est le despotisme d’un homme, l’avenir c’est le neant.2468 [И знаете, милый мой, с вами я буду откровенен, за эту кампанию я миллион раз ловил себя на том, что я завидую вашей судьбе, потому что вы принадлежите к великому народу. Я — итальянец, и у нас — всё в прошлом. Настоящее — это самовластие одного человека, а в будущем — ничтожество.]
— Но прошедшее ваше есть и настоящее, — сказал Пьер,2469
Конец фразы вписан рукой Толстого.
чувствуя деликатность Пончини, переменившего разговор. — Ваше прошедшее есть искусство, наука, поэзия, которая живит всех нас. Вы теперь завидуете нам, а я сколько раз завидовал вам, у кого были
Пьер невольно после дней, проведенных с Аксиньей Ларивоновной и Суворовым, испытывал наслаждение говорить о тех интересах науки и искусства, мир которых был чужд для его теперешних товарищей жизни. Может быть, его и радовало бессознательно то, что он, говоря об этом, удивлял своими знаниями Пончини.
Пончини молча смотрел своими меланхолическими глазами на Пьера, и рот его нежно улыбался. Он ударил своей маленькой рукой по столу.
— Mais qui êtes-vous donc, vous pour connaître les arts et les sciences?
— Moi?2470
[— Да кто же вы такой, что обладаете знаниями и искусств, и наук? — Я?]
— сказал Пьер, недоумевая, как ответить ему, когда вдруг послышались пьяные крики двух французских
У ворот стояла толпа драгун, и несколько из них ругались по-немецки с французскими солдатами, как Пьер тотчас понял из их немецкого говора, за то, что эти Вюртембергские драгуны хотели стать на том же дворе и французы не пускали их. Они не понимали друг друга. Пончини, не знавший по-немецки, по-французски кричал им, доказывая, кто он, но драгуны не слушали его и лезли на двор. Один толкнул француза. Француз схватился за пистолет, и произошла бы драка, ежели бы Пьер, выступив вперед, не объяснил по-немецки, кто был Пончини. Услыхав, что он был ординарец Итальянского короля, немцы притихли и унтер-офицер велел им остановиться.
— Das sollten sie ja voraus sagen,2471 [Так они и должны были сразу сказать,] — сказал он.
— Mais qui diable êtes vous donc?2472 [Чорт возьми, да кто же вы?] — сказал Пончини, ласково улыбаясь Пьеру, когда они вернулись к самовару.
— Qui diable êtes vous pour connaître le Dante et le Tasse et de parler toutes les langues? Je vois un hasard providentiel des vous avoir rancontré. Attandez,2473
[Кой чорт, кто вы такой, что знаете Данте и