уехал верхом с Булгаковым, что очень меня встревожило.

Приехали: Страхов с дочерью, Булыгин и Буланже. Лучше, когда гости, не так тоскливо. Посоветовалась с ними насчет издания. Спокойно беседовали вечером. Днем Саша ездила к Чертковым и с моего согласия пригласила его приехать к Льву Никол—у. Чертков написал недоброе и, как всегда, неясное письмо и — не приехал 127 6 октября Чертков написал Толстому два письма. В первом из них он писал: «... я думаю, что как для того, чтобы предоставить Софье Андреевне полный простор этому более любовному к вам состоянию, так и для того, чтобы вы могли использовать до конца это облегчение, которое вам эта перемена доставляет, — ни под каким предлогом не следовало бы, пока длится это лучшее состояние у Софьи Андреевны, затрагивать с нею вопрос обо мне» (цит. ДСТ, IV, с. 350). Получив приглашение приехать в Ясную Поляну, Чертков во втором письме соглашался на свидание с Толстым при условии, чтобы при этом «не было Софьи Андреевны» ( ГМТ). . Не могу понять, очень ли огорчился Л. Н. Кажется — да. Но, слава богу, хоть еще один день без этого ненавистного человека!

7 октября . Опять поднялся разговор о посещении Черткова, и Таня с Сашей ездили к нему, и он обещал приехать в 8 часов вечера. Я затеяла с доктором заказать Льву Ник—у ванну к вечеру: это полезно для печени, и это бы сократило посещение Черткова.

Так и вышло. Весь день я себя готовила к этому ненавистному посещению, волновалась, не могла ничем заниматься; и когда в открытую форточку услыхала звук рессорного экипажа, со мной сделалось такое ужасное сердцебиение, что я думала, что умру сейчас же. Я побежала смотреть в стеклянную дверь, какое будет их свидание, смотрю, — занавес только что задернул Л. Н. Я бросилась в его комнату, отдернула занавес, взяла бинокль и смотрела — будут ли какие особенные выражения любви и радости. Но Л. Н. знал, что я смотрю, пожал Черткову руку и сделал неподвижное лицо. Потом они о чем-то долго говорили, Чертков нагибался близко, показывая что-то Л. Ник—у. Но я поторопила ванной, послала Илью Васильевича сказать, что ванна готова и может остыть, и Чертков встал, они простились и — расстались.

Весь вечер меня трясло ужасно; я не плакала, но мне всякую минуту казалось, что я сейчас вот-вот умру. Лев Ник. несколько раз принимался мучить и дразнить меня, что Чертков ему самый близкий человек, и я наконец заткнула уши и закричала: «Не слушаю больше, двадцать раз уж слышала это, довольно!»

Он ушел, а во мне все стонало и все страдало невыносимо! Вот какие бывают муки! Не только знать этого нельзя вперед, но даже ничего подобного предполагать. Наконец, доведенная до крайнего страданья, я устала и заснула.

Каких усилий мне стоило согласиться пустить в дом этого идиота, и как я старалась взять себя в руки! Невозможно, он просто дьявол, я не выношу его никак! Л. Н. стал опять мрачен, мне жаль его, мне страшно за него, но насколько я страдаю больше его!

Занималась мало, не гуляла, толклась по дому. Вставляли рамы, день удивительно красивый, ясный, солнечный и тихий. Среди дня Лев Ник. ездил верхом довольно долго и так легко и ловко вскочил на лошадь, что я удивилась. Но к вечеру походка его стала утомленная, сам он вял и, видно, досадует на меня, что я так тяжело вынесла приезд Черткова.

С Таней грустно простилась, она завтра едет, и так мне больно, что я и ей, и Саше доставляю беспокойство своим отношением к Черткову, которого так любит отец и так ненавидит мать! И как тут быть? Бог разрешит как-нибудь. Лучше было бы отъезд куда-нибудь Черткова. Потом смерть его или моя. Худшее — смерть Л. Н. Но постараюсь проникнуться молитвой: «Да будет воля твоя!» Я не убьюсь теперь, никуда не уйду, не буду ни студить, ни терзать себя голодом и слезами. Мне настолько плохо и физически, и морально, что я быстро иду к смерти без насилия над организмом, который, как я убедилась, ничем не убьешь по своей воле.

8 октября . Встала рано проводить дочь Таню; потом легла, чувствовала себя совсем больной и измученной. Когда встала, вошел ко мне Лев Николаевич, и так как я была уже одета, то пошла за ним. Он был взволнован и, видимо, чем-то очень недоволен. Просил меня выслушать его молча, но я невольно раза два его прервала. Речь его, разумеется, клонила к тому, что я так ревниво и враждебно отношусь к Черткову. С волнением и даже злобой он внушал мне, что я на себя напустила «дурь», от которой должна сама стараться избавиться, что у него нет никакой исключительной любви к Черткову 128 В «Дневнике для одного себя» Толстой записал: «Я высказал ей все то, что считал нужным. Она возражала, и я раздражился» ( ПСС, т. 58, с. 140). , а что есть люди и ближе по всему с Львом Николаевичем, как Леонид Семенов и какой-то совсем неизвестный Николаев, приславший книгу и живущий в Ницце 129 П. П. Николаев прислал Толстому свою книгу «Понятие о о боге как совершенной основе жизни (духовно-монистическое мировоззрение)», ч.1, Женева, 1907; часть вторая была прислана в корректуре (вышла в Женеве, 1910 г.). . Это, конечно, неправда. Теперь я сняла с него обещание не видеть Черткова; но вчера он видел, какою ценою мне досталось его свидание с этим противным идиотом, и сегодня он упрекал мне, что он никогда не может быть спокоен, потому что над ним висит постоянно Дамоклесов меч моего

тяжелого отношения к свиданиям с Чертковым. А зачем они?

Здоровье Льва Н—а, слава богу, восстановилось. Он сегодня обедал с таким аппетитом и так много, что я даже боялась за него. Но все обошлось, и он ел вечером еще арбуз, пил чай и лег спокойный и участливый ко мне. Как хорошо и спокойно, когда не боишься свиданий с Чертковым и когда мы одни — с делами, работой и дружными отношениями друг к другу!

Если б так пожить хоть месяц, я бы выздоровела и успокоилась. А теперь при одной мысли и под страхом, что Лев Ник. поедет к Черткову, — вся моя внутренность начинает болеть, и жизни нет, и счастья нет!