То, что Лев Ник. восстановил его на прежнее место, привело меня опять в страшное отчаяние. Не видая его, он не мог расстаться с его портретом. Я сняла его, изорвала на мелкие части и бросила в клозет. Разумеется, Лев Ник. рассердился, справедливо упрекал меня в лишении свободы (он теперь вдруг на этом помешался), о которой всю жизнь не только не заботился, но и не думал. К чему свобода, когда мы всю жизнь любили друг друга и старались сделать все приятное и радостное друг для друга.

Опять я пришла в безумное отчаяние, опять поднялась ревность к Черткову самая едкая, и опять я доплакалась до изнеможения и головной боли. Думала о самоубийстве, думала, что надо убрать себя из жизни Льва Ник. и дать ему желанную свободу. Я пошла в свою комнату, достала фальшивый пистолет, пугач, и, думая приобрести себе настоящий, попробовала выстрелить из пугача. Потом, когда Лев Ник. вернулся с верховой езды, я выстрелила и вторично, но он не слыхал.

М. А. Шмидт, думая, что я стреляться хочу по-настоящему, не разобрав, в чем дело, написала Саше в Таптыково письмо, чтоб Саша приезжала, потому что мама стрелялась или что-то в этом роде.

Я ничего об этом не знала, слышу, ночью подъезжает экипаж и кто-то стучится. Было очень темно, и я удивилась, кто бы это мог быть? Выхожу, вижу — Саша и Варвара Михайловна. Очень меня это удивило. «Что случилось?» — спросила я. И вдруг на меня в два голоса посыпались

такие грубые речи, такие злые упреки, что я долго не могла опомниться. Пошла наверх, Саша и Варвара Михайловна с криками за мной. Наконец я потеряла терпенье и страшно рассердилась. Что я им двоим сделала? В чем моя вина?

К сожалению, и я начала кричать, — говорила, что выгоню их из дому, что завтра же разочту эту приживалку, подлизывающуюся к Саше, Варвару Михайловну. Марья Александровна, поняв свою ошибку, стала плакать и просить этих двух расходившихся крикуний уйти из ее комнаты.

Но эти две злючки не скоро успокоились, и на другое утро, уложив свои вещи, забрав лошадей, собак, попугая, они уехали в Телятинки, в Сашин дом. Сами виноваты и сами озлились и сделали дурной поступок.

27 сентября . Остались мы, старики, одни. Лев Ник. поехал один верхом по шоссе, я за ним в кабриолете. Он, видимо, нарочно, постоянно оглядываясь, ехал все дальше и дальше, ожидая, что я наконец озябну (я плохо оделась) и вернусь. Но я не вернулась, простудилась, получила потом насморк, но до дому доехала с ним. Мы сделали тогда 17 верст, и он проспал до 7½ часов, и обедали в 8 ч.

Вечером Лев Ник. играл в шахматы с Хирьяковым, был сонлив, вял, и расстроился у него желудок. Очевидно, эта верховая езда в холод и страшный ветер дурно повлияла на него.

Несмотря на неприятности, я много занималась изданием и корректурами.

28 сентября . Все так же занималась в одиночестве и с тяжелым камнем на душе. Не только мне не помогают выздороветь, но все делают, чтоб мучить меня! Даже случайности против меня! Лев Ник. ездил верхом в Овсянниково к Марье Александровне и встретил Черткова, ехавшего к Ольге в Таптыково. Так и защемило сердце, когда я подумала о той радости, которую они оба испытали. Но Лев Ник. с лошади не слезал и поговорил недолго; aparté никакого не было, так как ехали еще Дима и Ростовцев. Во весь день Л. Н. ел очень мало, начинался насморк, и изредка он кашлял; разумеется, вчерашняя поездка не могла обойтись даром; да и в Овсянниково ездить и далеко, и очень холодно было. Никогда ему даром не обходились поездки в Овсянниково.

29 сентября . Тихо, дружно с Льв. Ник. и потому хорошо! Когда он завтракал, я сидела с ним и тоже начала что-то есть; кажется, блинчики с творогом. Надо было видеть, как он обрадовался, когда на вопрос: кому я кладу блинчики, я сказала: «Себе». — «Ах, как я рад, что ты наконец начала есть!» Потом принес мне с такой любовью грушу и просил ее непременно съесть. Вообще он без посторонних опять по-старому добр и ласков со мной, и я чувствую, что он мой. Но что-то он не бодр, и я беспокоюсь. Сама была подвижна весь день: пилила сучья в елочках, ездила в Колпну покупать рожь и муку. Ясный, морозный день, красиво по-осеннему.

30 сентября . У Льва Ник. сильная изжога с утра. Это всегда плохой признак, и мне тревожно, тем более что он что-то уныл. Отъезд Саши был для него новой и неожиданной неприятностью. И неужели на ней такая непроницаемая броня, что ей не жаль делать неприятное старику отцу своим бегством из дому? Несмотря на физическое недомогание, Лев Ник. поехал с глупым Душаном верхом и долго ездил по лесам и оврагам. Говорю: глупым, потому что на то держат доктора, чтоб он следил за состоянием здоровья Л. Н—а и не допускал его делать неразумное. Опять ледяной ветер и солнце. У меня насморк, на душе тоскливо. Наклеивала газетные вырезки, убирала журналы, занималась и хозяйственными распоряжениями и изданием, но нет ни здоровья, ни энергии, ни прежней работоспособности. Я скоро умру.