V
А между тем колесница с юношей ехала по городу, вызывая любопытный ужас в тех людях, которые видели ее.
Был ясный, не жаркий южный осенний день, ветер дул с моря.
Когда Светлогуба выводили из тюрьмы и взводили на колесницу, он видел, что из всех окон смотрят на него, и он невольно подумал о том впечатлении, которое он производит. И, подумав об этом, вызвал на лице своем спокойное, радостное выражение и, подняв голову, улыбался, глядя на окна.
С тою же мыслью о том, чтобы являть людям вид мужественный, спокойный, радостный, он, сидя на лавке колесницы спиною к кучеру и держа в руке Евангелие, ехал по городу.215 оглядывая людей и думая о том впечатлении, которое он производит.
Настроение это продолжалось во время выезда из ворот тюрьмы и переезда двух первых улиц. Но въехав в более людную часть города, стали встречаться люди, очевидно враждебно настроенные к нему. Он видел нахмуренные лица, сердитые жесты, очевидно осудительные слова, которые говорили о нем люди. И он почувствовал недоброе расположение к этим людям, досаду на них и сознание своей беспомощности.
«Меня казнят, меня убивают за то, что я хотел им добра, а им всё равно. Они ругают, презирают меня. Зачем же я делал всё это? Зачем?»
«Люди? Что мне до людей, о том, что они думают обо мне? Важно то, что я об них думаю, что я к ним чувствую. А я только добра хочу им. Всем, и этому городовому и этому кузнецу».
Когда колесница въехала на Сенную площадь, и Светлогуба поразил любимый им с детства запах сена и конского навоза, он живо перенесся к счастливому времени детства лошадей, кучеров, беспричинной радости жизни. Такая волна молодой, бодрой, радостной жизни хлынула ему в душу, что, вспомнив то, что его ожидает, он вдруг ослабел.216 Ему захотелось плакать, и мысль о смерти стала ужасна. «Что это? Отчего это? — подумал он. — Как хорошо было ночью в тюрьме, как хорошо! Да это оттого, что я думаю о себе, о том, чем я кажусь другим людям. И совершенно забыв о том, кто и как на него смотрит и какой он имеет вид, ехал дальше по городу.
И Светлогуб вернулся к тому состоянию, в котором он был ночью и опять весь погрузился в себя и в желание до последней минуты жить во всю силу жизни. И он забыл про себя и опять все люди, которых он видел, стали милы ему.
Милы ему были каменщики в фартуках, бойко размахивая руками, спешившие на работу, милы кухарки и старые и молодые, с корзинами шедшие за провизией, милы и извощики, и дворники, и все те люди, которые то с ужасом, то с презрением, то с наглостью, то с недоумением смотрели на него. Ему хотелось войти в общение с ними, и он входил в то общение, которое было возможно в его положении, входил в общение взглядами, которыми он обменивался с некоторыми из них. И это радовало его. Два мальчика рысью догнали колесницу и с повернутой головой, не глядя перед собой, шагали по тротуару. Один постарше, в сером картузе, шел быстрым шагом, стараясь не отставать от колесницы. Другой, маленький, в розовой рубашке, без шапки, держался за старшего и, испуганно глядя на Светлогуба, короткими ножонками с трудом поспевал за старшим.
Светлогуб встретился с ним глазами, улыбнулся ему и ласково кивнул головой. Этот жест и улыбка страшного преступника, очевидно, совсем смутила маленького. Он выпучил глаза, раскрыл рот и остолбенел. Светлогуб кивнул ему еще раз головой. И мальчик улыбнулся. И это доставило ему великую радость.
Когда колесница подъехала к виселице, Светлогуба свели с нее. Тут только он увидал столбы с перекладинами. Ему на мгновение стало страшно, и он дрогнул, но тотчас же он оправился и стал молиться. Он прочел «Отче наш», который еще помнил с детства и освежил в памяти чтением в тюрьме. «Да будет воля твоя. Да, твоя, — подумал он, — воля того, кто послал меня в этот мир».
