— Поражало ли ваше внимание, граф, — начал он, — то природное явление, что живые силы природы поддерживаются одна в ущерб другой? Растение питается соками земли и удобрением, животное пожирает растение, человек питается животным и вновь содействует произрастанию растений. Видите ли вы в этом явлении случайность или известную цель, ведущую к общей гармонии?

— Я вижу в этом закон натуры, — отвечал Pierre.

— Очень хорошо. Но ботаника, физиология, или физика, или какая из натуральных наук научила вас видеть эту гармонию в натуре?

— Все они, — отвечал Pierre.

— Но вы сделали вывод из всех этих наук, граф, и вывод этот есть вывод одной единственной науки — натуры, которая имеет задачей понять гармонию и цель всего существующего, вещественного и невещественного, — человека — его место в природе, его цель и назначение. Во всем своде наук, о котором вы упомянули, граф, нет науки, которая бы открыла нам тайну назначения человека и его отношения к творцу, а это есть главный вопрос, представляющийся человеку. — Старичок замолчал. Pierr’y понравилась эта мысль одной науки, включающей в себе всё и отвечающей на все те страшные вопросы, которые он последнее время мучительно задавал себе; он быстро в голове своей дополнял всё недосказанное. Он чувствовал, особенно последними словами старичка о боге, что вся наука натуры, всё учение масонства должно было быть основано на признанном существовании всемогущего, живого творца, которого он никогда не чувствовал необходимости допустить.

В ту минуту, как князь Андрей вышел из под полога, в воспоминании его проснулся вдруг со всеми подробностями его разговор с Риеrr’ом на пароме, как будто этот разговор имел самую твердую связь с тем, что теперь произошло в душе Андрея.

«Да, да, да», подумал князь Андрей, «это всё одно и то же. И он прав, тысячи раз прав», подумал князь Андрей, вспоминая слова Pierr’a.

И с той поры все мечтания Pierr’a, над которыми он почти смеялся, когда он оспаривал в разговоре с ним, он, никому не говоря о них, начал приводить в исполнение. В Богучарове был отведен флигель для больницы, была выписана ученая повивальная бабка для крестьян, священнику было внушено и даны деньги, чтобы он учил детей, барщина уменьшена и начато то, чего не начинал Pierre. Князь Андрей решил отпустить на волю своих крестьян, зачислив их в вольные хлебопашцы. Он написал о том письмо в Петербург.

Pierre около года провел то в Киеве, то в Одессе, то в своих огромных южных имениях, постоянно переписываясь с своим руководителем и работая, как ему казалось, для достижения предназначенных себе целей. В разъездах, в хлопотах по делам время его проходило незаметно, но в конце года он убедился, что он почти ничего не сделал из того, что предположил себе и что достижение его целей гораздо труднее, чем как он прежде это думал, что без помощи руководителя он заблуждается на своем пути опять и впадает в свои пороки и заблуждения.

Главные его цели, одобренные его руководителем, состояли в следующем: 1) физическое улучшение быта своих крестьян — менее отяготительная барщина, разведение лучших пород скота и более выгодных растений, устройство богаделен и больниц, 2) нравственное улучшение быта крестьян — школы, улучшение, образование духовенства и 3) освобождение всех крестьян от рабства.

К удивлению своему Pierre, кроме своей слабости, нашел два неожиданных препятствия к осуществлению своих целей, а именно: противодействие всех, считавших дурным то, что он считал хорошим. Для достижения этих целей первое, что было нужно, — это были большие деньги, а их то и не было.

Ему скучно было и более всего страшно было, что его надежда найти объяснение жизни в масонстве окажется тщетною. Через несколько времени дверь отворилась и кто то вошел.

При слабом свете, к которому однако уже успел приглядеться Пьер, быстрыми шагами вошел очень низенький человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот вдруг остановился, потом осторожными шагами подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками руки. Пьер поспешил подвинуться к нему, старался рассмотреть его лицо.

Маленький человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что-то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое старческое, брюзгливое лицо, с выступавшею нижнею челюстью.