— Я давно хотела и поеду, — сказала Долли. — Мне ее жалко, и я знаю ее. Она прекрасная женщина. Я поеду одна, когда ты уедешь на охоту. И никого этим не стесню. И даже лучше без тебя, Стива. Вот как ты будешь на охоте.
— Вот рассудила моя умница, — и он покровительственно потрепал ее по плечу.
На заре тележка стояла у подъезда, и Кора, навизжавшись, напрыгавшись, уже сидела в ней дожидаясь. Степан Аркадьич в больших новых сапогах, доходивших до половины толстых ляжек, в зеленой блузе с игрушечкой ружьем и отрепанной пуховой шляпе стоял на крыльце улыбаясь, с сигарой во рту, и отбиваясь от половопегого сетера Крака, который вился около него и, вскидывая лапы
Когда он вышел и сел в тележку, взяв возжи и сдерживая игравшую рыжую пристяжную, он весь, как всегда, отдался чувству и делу предстоящей охоты и не без страха и соревнования поглядывал на Алабина, известного сильного стрелка. Он боялся и не найти довольно и того, чтобы его Крак не оказался лучше Коры, и того, главное, чтобы Алабин не обстрелял его. Кроме того, его тележка, им выдуманная, лошади — все это занимало его, и на все он желал знать мнение и одобрение Алабина. Но Алабин, как и во всем в жизни, сам ничего не устроивший трудом, любил и ценил все хорошее, но так, как рыба воду в1632 мутном пруде. Разумеется, вода хороша, но могла бы быть почище и лучше бы, еще побольше. Но Ордынцеву и его холодное одобрение было приятно.
— Вот эта своего завода, полукровная — видишь. А это я придумал место и для собак. Кора сюда! — Кора вскочила.
— А чтож, сюда не зайдем? — сказал Степан Аркадьич, указывая на низ с кочками около реки, выбитый скотиной между двумя лугами не кошенными, с серым сплошным ковром махалок созревшего покоса.
— Нет, — выбит и не кошен. А вон там затон. Можно зайти. Там скошено, и на рядах дупеля могут быть.
Они зашли, дупель вылетел
Разговор о супружестве. Советы Степана Аркадьича. Раскаяние, оценка жены. Возвращение, еще поле на дупелей тетеревов. Веселый приезд, и Долли вернулась утром. Степан Аркадьич, прихрамывая на левую ногу, с полной сумой (14 штук) пошел с болота. Крак, весь черный и вонючий от болотной тины, уж рысью бежал перед ним. Ордынцев, разгорячившись, делал промах за промахом, кричал на собаку, которая тоже горячилась и, утопая по щиколотку в ржавчине, лазил по болоту (у него было только 5 штук).
— Миша! пойдем, — кричал ему Алабин, и тут же из под него на сухом месте взвился прелестный бекас.
— Это несчастие, — говорил Ордынцев и опять лез к тому месту, куда пересели 3 бекаса; но напуганные, чмокнув, один и все взвились. Паф, паф, а из под ног еще один. Он стал заряжать и чуть не обжегся, так горячи были стволы. Пот лился ручьем и освежал. Солнце стояло в зените и пекло. Кора стояла у ног, махая хвостом и готовая к новым трудам. Он тронулся: каблук, вытаскиваемый из ржавчины, чмокнул. Он схватился за ружье, думая, что бекас. «Нечего делать, надо на отдых».
Когда он вернулся, с трудом таща ноги в сапогах, облепившихся грязью, те 500 шагов, которые надо было пройти до избы Финогеныча, без надежды на дупелей, показались ему тяжелей всей ходьбы дня.
Когда он пришел, Степан Аркадьич сидел на стуле красный, с прищемившими зад дощечками, и Финогеныч тянул с него сапоги. Другая нога, мокрая, с серыми складками и кружками прилипшей болотной травы. Он был весел и свеж. Обмыл ноги, все переменил и уже шутил с 16-ти лет дочерью Финогеныча [1] Мужики напоили водкой. [2] Степан Аркадьич дал последния деньги. .
Ордынцев, мрачный, не говоря, снял сапоги и побежал купаться. Выкупавшись и освежив свое атлетическое тело, он вернулся, и вся мрачность пропала. Они взялись за завтрак. Жареная курица, которую рвали руками, яйца, хлеб, соль, водка — все это вкусное, охотничьим особенным вкусом. Только что они улеглись с папиросами и начали разговор о новом заводе, как пришли мужики, и Ордынцев вышел к ним, а Алабин заснул сладким сном. Ордынцев часа три проговорил и вернулся довольный. «Отлично устроил, это лучшие арендаторы. Ну, чаю». Алабин проснулся и начал хвалить девочку, сравнивая ее с только что вылущенным задком орешка.
