Так сильно в людях отвращение ко всякомуубийству, но примером, поощрением жадности людей, утверждением отом, что это разрешено богом, и главное привычкой, людей доводятдо полной утраты этого естественного чувства.
В пятницу я пошел в Тулу и, встретив знакомогомне кроткого доброго человека, пригласил его с собой.
— Да, я слышал, что тут хорошее устройство, ихотел посмотреть, но если там бьют, я не войду.
— Отчего же, я именно это-то и хочу видеть! Еслиесть мясо, то ведь надо бить.
— Нет, нет, я не могу.
Замечательно при этом, что этот человек — охотники сам убивает птиц и зверей.
Мы пришли. У подъезда уже стал чувствителен тяжелый, отвратительный гнилой запах столярного клея или краски на клею. Чем дальше подходили мы, тем сильнее был этот запах.
Один из мясников рассказал нам, как бьют, ипоказал то место, где это производится. Я не совсем понял его исоставил себе ложное, но очень страшное представление о том, какбьют, и думал, как это часто бывает, что действительность произведет на меня меньшее впечатление, чем воображаемое. Но вэтом я ошибся.
В следующий раз я пришел на бойню во-время. Этобыло в пятницу перед Троицыным днем. Был жаркий июньский день. Запах клея, крови был еще сильнее и заметнее утром, чем в первоемое посещение. Работа была в самом разгаре. Вся пыльная площадкабыла полна скота, и скот был загнан во все загоны около камор.
У подъезда на улице стояли телеги с привязанными к грядкам и оглоблям быками, телками, коровами. Полки, запряженные хорошими лошадьми, с наваленными живыми, болтающимися свесившимися головами, телятами подъезжали и разгружались; и такие же полки с торчащими и качающимися ногами туш быков, с их головами, яркокрасными легкими и бурыми печенками отъезжали от бойни. У забора стояли верховые лошади гуртовщиков. Сами гуртовщики-торговцы в своих длинных сюртуках, с плетями и кнутами в руках ходили по двору, или замечая мазками дегтя скотину одного хозяина, или торгуясь, или руководя переводом волов и быков с площади в те загоны, из которых скотина поступала в самые каморы. Люди эти, очевидно, были все поглощены денежными оборотами,
Мясников никого не видно было на дворе, все былив каморах, работая. В этот день было убито около ста штук быков.
Я вошел в камору и остановился у двери. Остановился я и потому, что в каморе было тесно от передвигаемыхтуш, и потому, что кровь текла внизу и капала сверху, и всемясники, находившиеся тут, были измазаны ею, и, войдя всередину, я непременно измазался бы кровью. Одну подвешеннуютушу снимали, другую переводили к двери, третья — убитый воллежал белыми ногами кверху, и мясник сильным кулаком подпарывал растянутую шкуру.
Из противоположной двери той, у которой я стоял, в это же время вводили большого красного сытого вола. Двоетянули его. И не успели они ввести его, как я увидал, что одинмясник занес кинжал над его шеей и ударил. Вол, как будто емусразу подбили все четыре ноги, грохнулся на брюхо, тотчас жеперевалился на один бок и забился ногами и всем задом. Тотчас же один мясник навалился на перед быка с противоположной стороны его бьющихся ног, ухватил его за рога, пригнул емуголову к земле, и другой мясник ножом разрезал ему горло, ииз-под головы хлынула черно-красная кровь, под поток которойизмазанный мальчик подставил жестяной таз. Всё время, пока этоделали, вол, не переставая, дергался головой, как бы стараясьподняться, и бился всеми четырьмя ногами в воздухе. Таз быстронаполнялся, но вол был жив и, тяжело нося животом, бился заднимии передними ногами, так что мясники сторонились его. Когда одинтаз наполнился, мальчик понес его на голове в альбуминный завод, другой — подставил другой таз, и этот стал наполняться. Но волвсё так же носил животом и дергался задними ногами. Когда кровьперестала течь, мясник поднял голову вола и стал снимать с неешкуру. Вол продолжал биться. Голова оголилась и стала красная сбелыми прожилками и принимала то положение, которое ей давалимясники, с обеих сторон ее висела шкура. Вол не переставалбиться. Потом другой мясник ухватил быка за ногу, надломил ее иотрезал. В животе и остальных ногах еще пробегали содрогания. Отрезали и остальные ноги и бросили их туда, куда
Так я смотрел из двери на второго, третьего, четвертого вола. Со всеми было то же: также снятая голова сзакушенным языком и бьющимся задом. Разница была только в том, что не всегда сразу попадал боец в то место, от которого волпадал. Бывало то, что мясник промахивался, и вол вскидывался, ревел, обливаясь кровью, рвался из рук. Но тогда его притягивалипод брус, ударяли другой раз, и он падал. Я зашел потом состороны той двери, в которую вводили. Тут я видел то же, толькоближе и потому яснее. Я увидал тут главное то, чего я не видализ первой двери: чем заставляли входить волов в эту дверь. Всякий раз, как брали вола из загона и тянули его спереди наверевке, привязанной за рога, вол, чуя кровь, упирался, иногдаревел и пятился. Силой втащить двум людям его нельзя бы было, и потому всякий раз один из мясников заходил сзади, брал вола захвост и винтил хвост, ломая репицу, так что хрящи трещали и волподвигался.