Посмотрите на то, чем торгуют люди, пройдите по городу и посмотрите, что продается: наряды и предметы для объядения.

В сущности это так и должно быть и не может бытьиначе Не думать об еде, держать эту свою похоть в пределах можнотолько тогда, когда человек покоряется необходимости есть; нокогда человек, только покоряясь необходимости, т. е. полнотежелудка, перестает есть, тогда это не может быть иначе. Есличеловек полюбил удовольствие еды, позволил себе любить этоудовольствие, находит, что это удовольствие хорошо (как этонаходит всё огромное большинство людей нашего мира, иобразованные, хотя они и притворяются в обратном), тогда нетпределов его увеличению, нет пределов, дальше которых оно немогло бы разрастись. Удовлетворение потребности имеет пределы, но удовольствие не имеет их. Для удовлетворения потребности необходимо и достаточно есть хлеб, кашу или рис; для увеличения удовольствия нет конца приправам и приспособлениям.

Хлеб есть необходимая и достаточная пища (доказательство этому — миллионы людей сильных, легких, здоровых, много работающих на одном хлебе). Но лучше хлеб есть с приправой. Хорошо мочить хлеб в воде, наварной от мяса. Еще лучше положить в эту воду овощи, и еще лучше разные овощи. Хорошо съесть и мясо. Но мясо лучше съесть не вываренное, а только зажаренное. А еще лучше с маслом слегка зажаренное и с кровью, известные части. А к этому еще овощи и горчицу. И запить это вином, лучше всего красным. Есть уже не хочется, но можно съесть еще рыбы, если приправить ее соусом и запить вином белым. — Казалось бы, больше нельзя ни жирного, ни вкусного. Но сладкое еще можно съесть, летом мороженое, зимойкомпот, варенье и т. п. И вот обед, скромный обед. Удовольствиеэтого обеда можно еще много, много увеличить. И увеличивают, иувеличению этому нет пределов: и возбуждающие аппетит закуски, иentremets,33 [легкое блюдо, подаваемое перед десертом,] идесерты, и разные соединения вкусных вещей, и цветы, иукрашения, и музыка за обедом.

И удивительная вещь, — люди, каждый день объедающиеся такими обедами, перед которыми ничто Валтасаров пир, вызвавший чудесную угрозу, наивно уверены, что они при этом могут вести нравственную жизнь.

IX

Пост есть необходимое условие доброй жизни; но ив посте, как и в воздержании, является вопрос, с чего начинатьпост, как поститься, — как часто есть, что есть, чего не есть? Икак нельзя заняться серьезно никаким делом, не усвоив нужной внем последовательности, так и нельзя поститься, не зная, с чегоначать пост, с чего начать воздержание в пище.

Пост. Да еще в посте разборка, как я с чего поститься. Мысль этакажется смешной, дикой большинству людей.

Помню, как с гордостью за свою оригинальность нападавший на аскетизм монашества евангелик говорил мне: моехристианство не с постом и лишениями, а на бифстексах. Христианство и добродетель вообще с бифстексом!

В нашу жизнь въелось столько диких, безнравственных вещей, особенно в ту низшую область первого шага к доброй жизни, — отношения к пище, на которое мало кто обращал внимания, — что нам трудно даже понять дерзость и безумие утверждения в наше время христианства или добродетели с бифстексом.

Ведь мы не ужасаемся перед этим утверждениемтолько потому, что над нами случилось то необычное дело, что мысмотрим и не видим, слушаем и не слышим. Нет зловония, ккоторому человек бы не принюхался, нет звуков, к которым бы неприслушался, безобразия, к которому бы не пригляделся, так чтоуже не замечает того, что поразительно для непривыкшего человека. Точно то же и в области нравственной. Христианство инравственность с бифстексом!

На днях я был на бойне в нашем городе Туле. Бойняу нас построена по новому, усовершенствованному способу, как онаустроена в больших городах, так чтобы убиваемые животныемучились как можно меньше. Это было в пятницу, за два дня доТроицы. Скотины было много.

Еще прежде, давно, читая прекрасную книгу «Ethics of Diet», мне захотелось побывать на бойне с тем, чтобы самому глазами увидать сущность того дела, о котором идет речь, когда говорят о вегетарианстве. Но всё совестно было, как всегда бывает совестно идти смотреть на страдания, которые наверное будут, но которых ты предотвратить не можешь, и я всё откладывал.

Но недавно я встретился на дороге с мясником, который ходил домой и теперь возвращался в Тулу. Он ещенеискусный мясник, а его обязанность колоть кинжалом. Я спросилего, не жалко ли ему убивать скотину? И как всегда отвечают, онответил: «Чего же жалеть? Ведь надо же». Но когда я сказал ему, что питание мясом не необходимо, то он согласился и тогдасогласился, что и жалко. «Что же делать, кормиться надо», —сказал он. — «Прежде боялся убивать. Отец, тот в жизнькурицы не зарезал». — Большинство русских людей не могут убивать, жалеют, выражая это чувство словом « бояться». Он тоже боялся, но перестал. Он объяснил мне, что самая большая работа бывает по пятницам и продолжается до вечера.

Недавно я также разговорился с солдатом, мясником, и опять точно так же он был удивлен моим утверждениемо том, что жалко убивать; и, как всегда, сказал, что этоположено; но потом согласился: «Особенно, когда смирная, ручнаяскотина. Идет сердешная, верит тебе. Живо жалко!»

Мы шли раз из Москвы, и по дороге нас подвезли ломовые извозчики, ехавшие из Серпухова в рощу к купцу за дровами. Был чистый четверг. Я ехал на передней телеге с извозчиком, сильным, красным, грубым, очевидно сильно пьющим мужиком. Въезжая в одну деревню, мы увидали, что из крайнего двора тащили откормленную, голую, розовую свинью бить. Она визжала отчаянным голосом, похожим на человеческий крик. Как раз в то время, как мы проезжали мимо, свинью стали резать. Один из людей полоснул ее по горлу ножом. Она завизжала еще громче и пронзительней, вырвалась и побежала прочь, обливаясь кровью. Я близорук и не видел всего подробно, я видел только розовое, как человеческое, тело свиньи и слышал отчаянный визг; но извозчик видел все подробности и, не отрывая глаз, смотрел туда. Свинью поймали, повалили и стали дорезывать. Когда визг ее затих, извозчик тяжело вздохнул. «Ужели ж за это отвечать не будут?» — проговорил он.