и твердо обозначалась под легкой одеждой, что громадный рост её ораву, когда вы видели ее одну, не поражал вас. В каждом движении этой женщины выражались уверенность в себе, сила и свежесть: выгнутый стан сгибался свободно и легко, едва обличая напряжение спинных мускулов, сухая с горбом ступня, заканчивающая немного загорелую стройную ногу, становилась грациозно и твердо, не переменяя формы. Лицо и белая полная шея нежной линией соединялись с необыкновенно высокой грудью. Иногда она несколько нахмуривала свои тонкиия черные брови, но не поднимала глаз с своей работы. — По всему можно было заметить, что она чувствовала на себе взгляды молодого человека, который так пристально следит за ней, и что взгляд этот беспокоит ее. —
— «Здорово ночевали, нянюка?»
— «Здорово ночевали», отвечала звучным, немного пискливым голосом высокая женщина старой казачке, которая с кувшином в руке вошла на двор.
«Батяка Кирка вечером с поста прибегал; баит, похожие идут. Налей осьмушку, ро̀дная. Мы уж с Федоской нынче в сад не пойдем». —
— «Пойду у Водриковых насоса возьму, а то бочка вся; новую начинаем. Позавчера наш ливер взяли, да так и сгасло. Теперь ходи по людям».
— «Сходи, Марьянушка, а то и тебе чай убираться пора — похожих встречать».
Нянюка Марьянка, как звали ее казаки, вошла в избушку, надела сверх сорочки белый платок, закутала им голову и лицо, так что одни только блестящие черные глаза были видны, и вышла на улицу. — Показаться на улице с открытым лицом и волосами считается у староверов-казаков верхом неприличия. —
— «Плохо ваше дело», сказал офицер, подмигивая на Марьяну: «слышали? муж приехал».
— «Что?»
— «Я говорю, что у Марьянки теперь ушки на макушке, как она узнала, что муж из похода идет: она теперь Александр Львовича и знать не хочет».
«Ну, разница не большая будет: она и при муже и без мужа знать меня не хочет».
— «Рассказывайте!»
— «Я вам говорю. Я нахожу, что одинаково глупо в таких вещах и скрывать и хвастаться. И, вот вам честное слово, что несмотря на то, что я не знаю, что готов для неё сделать, я столько же успел, сколько вы, сколько Щирхашидзе, сколько всякий». —
— «Не может быть!!! Да вы верно не умеете взяться»...
«Уж не знаю, как по вашему надо взяться, только я давал
