— Известно, Ваше Сиятельство, все под Богом ходим, —
— Все под Богом ходим, — повторил Шкалик, бросая лучезарную улыбку на окружавших его слушателей.
— Заметил ты, Михаил Ивановичь, — говорила Г-жа Михайлова, усаживаясь в новые троечные дрожечки на рессорах, — какое у него лицо неприятное. Что-то этакое злое ужасно. Ну, а уж ходит, нечего сказать, не по княжески.
— Да и слухи про него не так то хороши, — отвечал Михайло Ивановичь, глубокомысленно вглядываясь в лоснящийся круп правой пристяжной. — Князь, так и держи себя князем, а это что?
На прошлой недѣлѣ 5 хабаровскихъ бабъ ходили въ казенную засѣку за грибами. Набравъ по лукошкѣ, часу въ 10-мъ онѣ, возвращаясь домой черезъ шкаликовскую долину (онъ снималъ ее отъ казны), присѣли отдохнуть около стоговъ. По шкаликовской долинѣ, занимающей продолговатое пространство въ нѣсколько десятинъ, между старымъ казеннымъ лѣсомъ, молодымъ березникомъ и хабаровскимъ озимымъ полемъ, течетъ чуть видная, чуть слышная рѣчка Сорочка. На одномъ изъ ея изгибовъ расли 3 развѣсистыя березы, а между березами стояли стога стараго сѣна и вмѣстѣ съ ними кидали по утрамъ причудливую лиловую тѣнь черезъ рѣчку на мокрую отъ росы шкаликовскую траву. Тутъ-то полдничали и спали бабы. Тонкая сочная трава растетъ около рѣчки, но ближе къ темнымъ дубамъ, стоящимъ на опушкѣ лѣса, она сначала превращается въ осоку и глухую зарость, а еще ближе къ лѣсу только кое-гдѣ тонкими былинками пробивается сквозь сухія листья, жолуди, сучья, каряжникъ, которые сотни лѣтъ сбрасываетъ съ себя дремучій лѣсъ и кидаетъ на сырую землю. Лѣсъ идетъ въ гору и чѣмъ дальше, тѣмъ суровѣе; изрѣдка попадаются голые стволы осинъ, съ подсохшими снизу сучьями и круглой, высоко трепещущей, зеленой верхушкой; кое-гдѣ скрипитъ отъ вѣтра нагнувшаяся двойная береза надъ сырымъ оврагомъ, въ которомъ, придавивъ орѣховый и осиновый подростокъ, съ незапамятныхъ временъ, гніетъ покрытое мохомъ свалившееся дерево. Но когда смотришь съ долины, видны только зеленыя макушки высокихъ деревъ, все выше и выше, все синѣе и синѣе. И конца не видать. — Березникъ, лѣсокъ незавидный, нешто, нешто, слѣга, а то и оглобля не выйдетъ. — Трава тоже пустая, тонкая, рѣдкая, косой не захватишь по ней. Шкаликъ скотину пускаетъ. Зато88
как поднимется солнышко и бросит первые розовыекосые лучи по тонким, белым деревьям, да утренний ветерок разбудит сочный зеленый лист, куда место веселое. Мне так же хорошо известно, что
самое
В тот же день Князю Нехлюдову доложили, что приехал Шкалик и имеет сообщить важное дело. —
Выйдя на крыльцо, Николинька нашел Шкалика в самом странном положении. Лицо его было исцарапано, волосы, борода и усы растрепаны и слеплены кровью, над правым глазом синеватая шишка и такая же на верхней губе. Одежда, сгорбленное положение и болезненное выражение глаз и сильный запах водки свидетельствовали о необычайном его расстройстве.
— Что с тобой? — спросил Князь.
— Ваше Сиятельство, защитите.
— Что? что такое?
— Ваши мужички... жисть мою прекратили.
— Как жисть прекратили? Когда? где?
— Только, вот, вот вырвался от злодеев, спасибо объезчик меня спас от варваров, а то бы там и лишиться бы мне смерти, Ваше Сиятельство.
— Где это было и за что? Объяснись обстоятельно.
— На Савиной поляне, Ваше Сиятельство. Ездил я в город позавчера по своим надобностям, только нынче напился чайкю с Митряшкой, ежели изволите знать, что на канаве двор, он и говорить: «поедем лучше, Алексей, вместе, я тебя на телеге довезу, а лошадь сзади привяжь».