На подъеме вторая сакля была та, к которой он направлялся. Подъехав к сакле, он остановил лошадь и поглядел вверх. На крыше поднялся старик в овчинной шубе и, сказав «селям алейкум» и получив ответ, спросил, кого нужно? Хаджи-Мурат открыл лицо и улыбнулся. Старик узнал его и тотчас же полез по лестнице вниз. Слезши вниз, он взялся за стремя Хаджи-Мурата, приглашая его слезть.

Старик был чеченец, тесть Хаджи-Мурата, во второй раз женатого на чеченке из этого аула.

Ближайший к русским владениям аул был чеченский аул Маиур-Туп. И в этот то аул вечером 20 ноября 18521666 Следует: 1851 года въезжал Хаджи-Мурат с своим любимым мюридом Сафедином. Оба были в бурках, оттопыривавшихся винтовками, и лица обоих были закутаны башлыками. За седлом у Сафедина была переметная сума.

Аул, в который они въезжали, весь курился дымом из плоских крыш, нагроможденных почти друг на друга в полугоре, саклей. Народ был весь наружу и на крышах и на пути к фонтану и от него. В тихом воздухе был отчетливо слышен звук железных подков, ударявшихся о камень дороги, и само собою, все стали рассматривать въезжавших всадников.

Хаджи-Мурат не поехал в гору, а повернул влево, на еще более крутой подъем. И на подъеме остановил лошадь у второй сакли справа. На крыше поднялся старик в овчинной шубе и, сказав «селям алейкум» и получив ответ, спросил, кого нужно? Хаджи-Мурат открыл лицо и кивнул головой, указывая глазами на дверь сакли. Лицо старика вдруг изменилось, и он, покачивая головой на худой загорелой шее, быстро полез по лестнице вниз с крыши. Слезши, он взялся за стремя Хаджи-Мурата и крикнул что то по чеченски в отверстие без стекла, служившее окном сакли. Старик был тесть Хаджи-Мурата, во второй раз женатого на чеченке из этого аула. Две женщины с жестяными, наполненными водой кувшинами на головах, одна в желтой рубахе, в красных шароварах и зеленом бешмете, другая в красной рубахе, синих шароварах и желтом бешмете, подходили в это время к той же сакле. Одна была жена шурина Хаджи-Мурата, другая ее тринадцатилетняя дочь. Старик что-то повелительно сказал женщинам, и они поспешно молча, нагнув головы и отворачиваясь, прошли в дверь сакли. Из за сарая выбежал черноглазый мальчик, которого старик дед тотчас же послал в мечеть за сыном. Введя Хаджи-Мурата в саклю, старик стал снимать с него бурку и оружие, вошедшая же старуха принесла пуховики, ковер и, поздоровавшись с Хаджи-Муратом, постелила всё в переднем углу.

Оставив при себе кинжал и два пистолета, Хаджи-Мурат сел на пуховики и стал очевидно из приличия спрашивать старика о здоровии его, его сыновей и внуков. Старик, сидя на пятках, коротко отвечал и, когда вопросы кончились, опустив голову, помолчал, потом тяжело вздохнул и стал говорить о том, что только нынче утром были здесь мюриды Шамиля, разыскивающие Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат спокойно слушал и ничего не отвечал, а только спросил у вошедшего Сафедина, расседлал ли он коней.

— Нет, — отвечал Сафедин.

— Якши, — одобрил Хаджи-Мурат и стал в тишине прислушиваться к звукам голосов наруже. Послышались быстрые шаги человека, стучавшего каблуками по камням, и шурин, запыхавшись, в расстегнутом овчинном тулупе и в туфлях на босу ногу, с истертой папахой на затылке бритой головы, широко размахивая руками, вошел в саклю. Поздоровавшись и помолившись по обычаю Богу, приставив руки к лицу, он сел на корточки против Хаджи-Мурата и начал разговор о том, что было нужно знать Хаджи-Мурату. Шурин сказал, что мюриды были и уехали, но что надо быть осторожным, потому что они могут вернуться, а кроме того и жители аула могут попытаться задержать Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат ничего не сказал на это, а только спросил, может ли шурин дать ему проводника, с которым он мог бы послать своего мюрида к русским, с тем, чтобы установить последние условия и место встречи.

Из слов Хаджи-Мурата шурин понял, что Хаджи-Мурат имеет намерение дожидаться у него возвращения своего мюрида, и это очень огорчало и пугало его. Он однако не показал вида этого и обещал тотчас же послать своего меньшого брата проводником. Когда меньшой брат был призван, Хаджи-Мурат сказал ему, что его пять человек мюридов ожидают его в лесу за Аргуном, чтобы он спросил Аслан-Бека и проводил бы его к русским. Аслан-Беку уже всё приказано. Ответ же Хаджи-Мурат подождет здесь.

Во время этого разговора вошли опять женщины: молодая в желтом, с кувшином и тазом для омовения перед едой, и другая девочка — с низким столиком, на котором были лепешки, блины, сыр и баранина. Хаджи-Мурат замолчал, как только вошли женщины, и молчал всё время, пока они, не поднимая глаз, установивши принесенное перед гостями, выходили из сакли. Он продолжал говорить только тогда, когда совершенно затихли мягкие шаги женщин по земляному полу.

Окончив наставление меньшому шурину о том, что он должен делать, Хаджи-Мурат омылся и принялся за еду, пригласив с собою и Сафедина.

Шамиль, узнав о переговорах Хаджи-Мурата с русскими, захватил и имущество и семью Хаджи-Мурата и велел своим мюридам доставить к нему Хаджи-Мурата живого или мертвого.

Хаджи-Мурату ничего не оставалось, как передаться русским. Выехав ночью с пятью верными ему нукерами из Цельмеса, он проехал более пятидесяти верст и к утру остановился в лесу около Шали, в восьми верстах от передовой русской крепости Воздвиженской. Пробыв целый день в лесу, он вечером с одним любимым своим мюридом Сафедином поехал в ближайший чеченский аул, чтобы найти там проводника, который проводил бы одного из своих мюридов к русским для окончательных переговоров о его выходе.

Был ноябрьский,1667 без снега, свежий холодный, ясный, тихий вечер, когда Хаджи-Мурат с Сафедином, оба в бурках и закутанные башлыками, въезжали в курившийся душистым кизячным дымом аул. Дорога шла по крутому каменному подъему, ведущему к мечети и площади.

В тихом воздухе только что затихло пение муэдзина, слышны были женские, детские и мужские голоса и мычание коров, и пахло кизяком и молоком.