II. ВАРИАНТЫ К «ХАДЖИ-МУРАТУ»

*** Редакция первая — 1896 г.

РЕПЕЙ
№ 1 (рук. № 7).

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга69 скос скосили убрали и только что собирались косить рожь. Есть прелестный подбор цветов этого времени года: душистые кашки:70 медовые красные, белые, розовые; «любишь-не-любишь», с своим пряным прелым запахом; желтые, медовые и астровидные, лиловые, тюльпановидные горошки;71 прелестные разноцветные скабиозы; нежные, с чуть розовым пухом подорожники и, главное, прелестные васильки, ярко синие на солнце, голубые и лиловые72 на ве вечернем вечером. Я люблю эти полевые цветы с их тонкостью73 работы отделки74 нежным и чуть заметным,75 запахом но для каждого своим, нежным и здоровым запахом. Я76 всегда набираю букеты набрал большой букет и77 возвращался домой уже на обратном пути заметил в канаве чудный78 репей малиновый в полном цвету репей, того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают или выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук.79 Я захотел Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву, согнал влезшего в цветок шмеля и, так как ножа у меня не было, стал отрывать цветок. Мало того, что он колол со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку,80 он стебель его был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я оторвал, я81 Зачеркнуто: уви увидел измял цветок, потом он своей аляповатостью и не шел к нежным, тонким цветам букета. Я пожалел, что погубил эту красоту, и бросил цветок.

— Какая энергия и сила жизни, — подумал я, подходя к дому.82 уже не по полям, а по

Дорога до дома шла теперь паровым, только что вспаханным, полем.83 Поле б было Я шел в отлогую гору по пыльной черноземной дороге. Поле, по которому я шел, было помещичье, очень большое, десятин в сто, так что с обеих сторон84 Зач.: пыль пыльной дороги и вперед в гору ничего не было видно, кроме черного,85 Вез Везде ровно взборожденного пара.86 Нич Ничего Пахота была хорошая и нигде не виднелось ни одной87 растень растеньица травки, ни одного растеньица, всё было черно. Даже на дороге не было растительности,88 всё было распахнуто. Вдруг кроме кое-где полоски засыпанных пылью листьев подорожника и клевера. С привычкой высматривать цветы, я замечал эту растительность на дороге; да и глаз искал отдыха от однообразия черного поля.89 Вдруг с кр краю «Экое жестокое существо человек, — думал я. — Сколько уничтожил разнообразных живых существ, разнообразных растений, чтоб приготовить себе поле под корм. Правда, он посеет новые, но... Однако не всё еще он уничтожил», —90 нев невольно подумал я, увидав среди этого моря черной земли вправо от дороги, впереди меня какой то91 живо живой кустик. «Да, этот еще жив, — подумал я, подойдя ближе и узнав куст татарина. — Ну, молодец, — подумал я. — Экая энергия. Всё победил человек,92 Слово: человек в подлиннике пропущено, в копии вставлено. миллионы трав уничтожил,93 Слово: уничтожил в подлиннике пропущено, в копии вставлено. а этот боролся, борется и всё еще жив. Правда, еле жив, но жив». Куст «татарина» состоял из трех отростков.94 На двух Один был оторван. Я95 поду подумал вспомнил, как трудно было отрывать цветок, и подумал, что перенес этот куст, если уж отдал этот отросток. На других двух были и колючие листья и96 цветы на каждом по цветку. Всё это было в ужасном виде, засыпано пылью, вымазано грязью. Видно, он был уже прижат к земле и после поднялся. Но на одном стебле, сломанном и висящем, еще держалась уже не малиновая, а черная шишка, которая была когда то цветком, а один отросток, тот, который пониже, еще торчал кверху97 с своими колючками, защищая из за грязи всё-таки краснеющий цветок.98 лилов окрашенными тычинками. Точно вырвали у него99 руки чел оторв кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз, свернули скулу. Но он всё стоит и не сдается, и один торжествует над человеком, уничтожившим всех100 Кр Кругом его братий кругом его.

«Молодец!» подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И мне вспоминалась одна кавказская история,101 и событие с человеко человеком положение человека такое же, как и этого репейника, и человек был тоже татарин. Человек этот был Хаджи-Мурат. Вот102 как это было что я знаю про это.

В одной из Кавказских крепостей103 лево левого фланга жил в 1852 году воинский начальник Иван Матвеевич Канатчиков, с женой Марьей Дмитриевной. Детей у них не было, и как104 это часто бывает у без бездетных и все бездетные супруги,105 они как голубки жили которые не разошлись и живут вместе, жили *** и были самые нежные супруги. Для Ивана Матвеевича это было легко, потому что106 он трудно было не любить здоровую, полную, миловидную, всегда веселую, добродушную, хотя и вспыльчивую107 прекрасную Марью Дмитриевну108 стра кот. и жила только для своего Ив. Матв. , прекрасную хозяйку и помощницу. Но для Марьи Дмитриевны казалось бы и трудно любить109 прок прокуренного всегда прокуренного табаком, всегда после двенадцати часов пахнущего вином рябого, курносого110 сухощавого крикуна Ивана Матвеевича. Но Марья Дмитриевна хотя и111 не отк любила понравиться молодым, особенно приезжим офицерам, но только понравиться, именно только затем, чтобы показать им, что хороша, но не для них, Марья Дмитриевна любила112 одного всеми силами простой души и здорового тела одного Ивана Матвеевича, считая его самым великодушным, храбрым, глубокомысленным военным, хотя и самым глупым хозяином дома.

Это было в июне. Марья Дмитриевна давно уже встала и с денщиками хозяйничала. Начинало уже становиться жарко, солнце выходило из-за гор, и становилось больно смотреть на белые мазанки на противоположной стороне улицы, и Марья Дмитриевна, окончив свои дела,113 пошла было будить только что хотела114 будить спавшего еще со вчерашней попойки послать денщика в канцелярию звать Ивана Матвеевича к чаю, когда к дому подъехали верхами какие-то люди.

— Егоров, поди узнай, — крикнула Марья Дмитриевна, направляясь115 к мужу в спальню.116 но любопытство «Кто это? Двое? С конвоем и татары и казаки. Человек двадцать. Уж не набег ли?» и любопытство так захватило ее, что она поспешно спустила117 ру рукава засученные на своих белых полных руках рукава и118 пошла повернулась назад.

— Погоди, Егоров, — крикнула она,119 оправляя ощупывая руками шпильки в косе и косу. — Ну, ничего, сойдет. Погоди, Егоров. Я сама.

И Марья Дмитриевна вышла своей молодецкой походкой на крылечко домика. У крыльца стояла целая партия. И казаки, и чеченцы. Впереди выделялись трое. Один офицер, одетый по черкесски,120 Д Другой не так, как надо в черной черкесске, в сапогах, на121 хорошей маленькой гнедой лошадке, другой мирной,122 с погончиками офицер переводчик с123 заломленной назад надетой шерстью вверх и козырьком папахой и в засаленном бешмете и желтой черкеске и третий на белой, статной лошади, в белой черкеске, высокий,124 ста статный тонко стянутый ремнем без набора, с большим серебряным кинжалом, пистолетом за спиной125 планк и в высокой с белым же курпеем папахе, далеко заломленной назад.

Этот человек больше всех обратил внимание Марьи Дмитриевны.126 Он Лицо у него было довольно простое, небольшой нос, маленькая черноватая бородка, приятный, нежный детский рот,127 твердый довольно густые брови и странные внимательные и строгие глаза. Он был человек во всей силе и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти. Он поглядел на Марью Дмитриевну, встретился с ней глазами, не128 отвер отвернулся опустил взгляда, так что она129 отве отвернулась перевела глаза на офицера. Когда же она опять взглянула на него, он уже не смотрел на нее и, опустив голову, рассматривал свой кинжал.130 Зачеркнуто: «Кто это был такой?» подумала она. Не успела Марья Дмитриевна задать себе131 Зач.: этот вопрос о том, кто это был такой, как132 Зач.: отв ответила и получила ответ. Офицер сказал ей, что это Хаджи-Мурат.133 Зач.: кот. по приказанию Главнокоманд. приехал в Чечню, чтобы узнать о своем семействе. Имя это всё сказало Марье Дмитриевне. Она опять взглянула на Хаджи-Мурата, но он134 Зач.: продолжал что-то поправлять в ремешке не взглянул на нее и что-то135 по-чеченски на по136 Зач.: татар татарски кумыкски заговорил с одним из своих, подъехавших к нему.137 Зач.: пристав

Марья Дмитриевна знала, кто такой был Хаджи-Мурат и зачем он приехал сюда. Она знала, что Хаджи-Мурат был знаменитый наиб (полководец) Шамиля,138 Зач.: Недавно он первый храбрец139 Зач.: и моло молодец его, много раз побивавший русских и, недавно поссорившись с Шамилем, вышедший к русским, обещая им140 Зач.: выдать воевать теперь против Шамиля. Но вот прошло...141 Многоточие в подлиннике. месяца и Хаджи-Мурат не мог еще ничего сделать, потому что семья его, которую он страстно любил, оставалась в горах во власти Шамиля. Теперь он по приказанию главнокомандующего приезжал в Чечню, чтобы попытаться через лазутчиков узнать о своей семье и, если можно, выкрасть ее из гор. Марья Дмитриевна знала всё это,142 Зач.: и од однажды у мужа уже была получена бумага о том, что Хаджи-Мурат приедет в их крепость и будет жить в ней, и потому одно имя Хаджи-Мурата объяснило ей всё.

— Очень приятно познакомиться, — сказала она, — милости просим. Я сейчас мужу143 Зач.: скажу. Он спит, он не совсем здоров дам знать, он в канцелярии,144 Зач.: отдам — сказала она, взяв поданную ей приставом бумагу. И Марья Дмитриевна145 Зач.: еще более быстрым шагом пошла146 Зач.: назад в дом через двор к мужу.

— Иван Матвеевич, Иван Матвеевич, — заговорила она.147 Зач.: Но Ив. Матв. уже проснулся.

— Ну что? Что так суетишься?

— Хаджи-Мурат приехал с приставом, князем Еристовым и конвоем. Вот бумага.

Не открывая бумагу, Иван Матвеевич потянулся за папироской.

— Дай-ка.

— Да ну, успеешь.

— Дай затянуться. Ну что ж, пошли Кириллова проводить на квартиру.

— А знаешь что, Иван Матвеевич, — вдруг сказала Марья Дмитриевна, вспомнив взгляд Хаджи-Мурата и садясь на кровать. Я думаю, лучше их к нам поместить.

— Вон-a! Там всё готово и деньги заплачены.

— Да ты вот говоришь, а я взглянула на него.148 Разве он тут?

— Ну, что же?

— Так я взглянула на него и думаю, теперь нельзя нам его там держать.149 Удерет. А ведь удерет Уйдет. Я взглянула на него, вижу, что уйдет.

— Ты всегда всё видишь.

— Да и вижу, а уйдет, тебя в рядовые.

— Ну что, я в барабанщики.

— Нет, право, лучше к нам. Я свою половину всю отдам ему и живи он, по крайней мере, на глазах.

— Да как же нам-то?

— Да так же, уж я тебе говорю. Я пойду, им велю слезать. А тех туда, к Лебедеву поставить, Кириллов сведет.

— Да уже я вижу, что ты заберешь в голову. Вели закусить- то дать.

— Готово всё, вставай.

Как задумала Марья Дмитриевна, так всё и сделала. Конвойные стали у Лебедева, а Хаджи-Мурат с своими нукерами и пристав у150 М. Д. воинского начальника.

Хаджи-Мурат пробыл у Ивана Матвеевича десять дней и измучил в эти десять дней Ивана Матвеевича. Несколько раз к нему приходили таинственные люди ночью и уходили ночью и подолгу беседовали с ним. Два раза сам Хаджи-Мурат выезжал за укрепление, чтобы свидеться с людьми, которые должны были ему принести сведения об его жене. И тогда Иван Матвеевич151 сам высылал цепь пехоты, чтобы Хаджи-Мурат не мог убежать, и конвой казаков. Каждый день Иван Матвеевич посылал донесение к начальнику левого фланга152 с во вопросом о том, что делает Хаджи-Мурат, и спрашивал разрешения, как поступать.

Иван Матвеевич так же, как и все тогда на Кавказе, от главнокомандующего до последнего солдата, не знали, что такое была эта выходка Хаджи-Мурата, правда ли, что он оскорблен Шамилем, как он говорил, ушел из гор, желая отомстить ему, или правда, что он вышел к русским только затем, чтобы высмотреть всё и бежать и тогда быть еще более страшным врагом, чем он был прежде. Большинство думало, что он обманывает, и так думал Иван Матвеевич,153 но как умный дельный офицер и принимал все меры, чтобы он не ушел и чтобы скорее избавиться от него. Всё казалось ему обманчивым в Хаджи-Мурате: и то, что он не знал по-русски,154 и то, что говорил только через переводчика, и то, что слишком усердно каждый день пять раз молился, расстилая ковер и обмываясь в быстрой речке, текшей по камням под укреплением.

— Обманет, подлец! — говорил он и всегда не переставая следил за ним.

Марья Дмитриевна была сначала того же мнения и помогала как могла мужу, но накануне отъезда вечером ей случилось поговорить с Хаджи-Муратом, и она вдруг изменила мнение о нем и поверила ему и стала жалеть его. Случилось так, что в этот последний день нукер Хаджи-Мурата пришел на кухню и бросил там вареную баранину и плов рисовый, сопя носом и показывая, что мясо тухлое. Денщик сказал это Марье Дмитриевне. Марья Дмитриевна всполошась всполошилась , узнала в чем дело, что виновата не она, а нукер, который не отдал баранину на погреб, и пошла своими решительными шагами на половину Хаджи-Мурата. Переводчика не было, но Марья Дмитриевна знала несколько слов от своего мужа, который знал порядочно по-кумыкски, и спросила в дверях можно ли: «гирекма?» и тотчас же вошла. Хаджи-Мурат,155 ходил по несмотря на свою кривую короткую ногу, на которую он ступал,156 как нагибаясь всем телом, ковыляя, ходил по комнате мягкими шагами в чувяках. Увидав Марью Дмитриевну, он остановился на своей прямой ноге,157 выставив опершись носком короткой о пол. Он был одет в шелковый158 красный обшитый тоненьким ремнем черный бешмет, подпоясанный ремнем с159 огро огромным большим кинжалом. Ноги были в красных чувяках и белых ноговицах с тоненьким галуном.160 на голове Увидав Марью Дмитриевну, он надел на бритую черную голову папаху и, взявшись жилистой рукой с надувшейся поперечной жилой за кинжал, наклонил голову, как бы спрашивая и слушая.

Марья Дмитриевна показала ему блюдо и сказала:

— Нукер..............161 Многоточие в подлиннике. виноват..... погреб тащить.

Он покачал головой и чуть-чуть презрительно улыбнулся:

— Мегирек, — всё равно, — и он помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно. А потом показал на горы, на нее и на свое сердце. Она поняла, что он говорил, что ему всё равно, что одно, что ему нужно и больно, это его жена, которая в горах.

Марья Дмитриевна показала на небо и сделала жест выхода из гор. Он понял. И продолжал показывать на себя и на нее, и потом, подняв руку невысоко от земли, показал, что и этого нет. Марья Дмитриевна поняла и, вспомнив, как мальчик, спросила:

— Улан?

Он показал два пальца162 девка и сказал:

— Девка, — и, показав один палец, сказал: — улан. — И поднял глаза к небу с выражением восторга. Она поняла, что мальчик очень хорош, и он очень любит его.

— Любите очень? — сказала Марья Дмитриевна.

Он не понял слов, но понял ее участие к нему, понял, что она любит его, желает ему добра и, размягченный воспоминанием о своем любимом детище, сыне Вали-Магоме, вдруг163 улыбнулся детской радостной умиленной улыбкой лицо его преобразилось. Черные глаза заиграли, у угла глаз сделались морщины, и рот, растянувшись в детскую улыбку, открыл белые, белые ровные зубы.

— Алла! — сказал он и опустил голову.

— Даст Алла, даст, — сказала Марья Дмитриевна. — Ну, дай Бог, дай Бог.

На этом они расстались в этот вечер. Но между ними во взглядах и улыбке произошло нечто большее, чем простой дружеский разговор, и воспоминание об этом взгляде и улыбке стало для Марьи Дмитриевны выше многих и многих других воспоминаний. Воспоминание это и для Хаджи-Мурата164 стало было одно из самых радостных его воспоминаний во время его пребывания у русских. Он почувствовал, что его полюбили. А на другой день, когда они уезжали и он опять в своей боевой черкеске с пистолетом и шашкой, хромая, вышел на крыльцо и, пожимая руку, прощался с Иваном Матвеевичем, Марья Дмитриевна с ласковой улыбкой подала ему корзиночку с абрикосами. Он опять улыбнулся и, поспешно отвязав от165 своего пистолета серебряный галун своих часов сердоликовую печатку, подал ей. Марья Дмитриевна взяла и поклонилась ему.

— Бог даст, Бог даст, — сказала она.

Он еще раз улыбнулся вчерашней улыбкой.

Несмотря на свою166 сломан сломанную кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как уж, как кошка,167 он б был вскочил на лошадь.168 И с лошади еще раз простился, улыбнулся вче вчерашней улыбкой.

— Прощай, спасибо, — сказал он, и с тем особенным гордым воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, выехал за ворота крепости со своей свитой.

С тех пор и до...169 Многоточие в подлиннике. Июня Марья Дмитриевна не видала лица Хаджи-Мурата. Она часто вспоминала и говорила о нем, и Иван Матвеич смеялся ей и при других, что она влюблена в Хаджи-Мурата, и Марья Дмитриевна смеялась и краснела, когда это говорилось. Увидала она это лицо через месяц при следующих условиях.

В укреплении, где жила Марья Дмитриевна, совсем забыли про Хаджи-Мурата. Слышно было, что Шамиль не выпускает его семью, угрожает убить их, в особенности любимого сына Вали-Магому, и что Хаджи-Мурат выпросился у князя Воронцова в Нуху, где, как он говорил, ему удобнее вести переговоры с горцами.170 Ошибочно не зачеркнуто: Была пора...

Была уже ночь. Полный месяц светил на белые горы и на камни дороги и на бегущий ручей. Был паводок, и ручей страшно шумел.

171 Марья Дмитриевна варила лычу Иван Матвеич172 собирался в поход встречал батальон Куринцев и у них шла попойка. Слышны были тулумбасы и крики «ура». Иван Матвеевич обещал не пить много и вернуться к двенадцати.

Но Марья Дмитриевна все-таки беспокоилась отсутствием мужа. Она кликнула Жучку *** и пошла173 одна по улице. Вдруг174 на самом повороте. из-за угла выехали верховые. «Опять кто-то с конвоем, как его нет, так сейчас и приезжают», подумала Марья Дмитриевна175 вышла и посторонилась. Ночь была так светла, что читать можно было. Марья Дмитриевна вглядывалась в того, кто ехал впереди, очевидно, тот, кого конвоировали, но не могла узнать. Месяц ударял ехавшим в спину. Марья же Дмитриевна была освещена спереди.

— Марья Дмитриевна, вы? — сказал знакомый голос. — Не спите еще?

— Нет, как видите.176 Вы что?

— Где Иван Матвеич?

— Дома нет.

— Что же, всё боится, что пришлют ему опять Хаджи-Мурата?177 — Боится, да что же

— Как же не бояться. Ведь ответственность.

— Ну, я к вам с хорошими вестями.

Это был Каменев, знакомый товарищ Ивана Матвеевича, служивший при штабе.178 Где Иван Матвеевич?

— Что же,179 переводят поход в Темир-Хан-Шуру?

— Нет,180 *** лучше не переводят, но лучше.

— Ну, что же, переводят в Темир-Хан-Шуру?

— Ну, вот чего захотели.

Каменев ехал рядом с Марьей Дмитриевной, повернувшей назад к дому, и говорил.

— А где Иван Матвеевич?

— Да вот слышите,181 кут кутят провожают Куринцев.

— А, это хорошо. И я поспею. Только я на два часа. Надо к князю.

— Да что ж за новость?

— А вот угадайте.

— Да про что?

— Про вашего знакомого.

— Хорошее?

— Для вас хорошее, для него скверное, — и Каменев засмеялся. — Чихирев! — крикнул он казаку. — Подъезжай-ка.

Донской казак выдвинулся из остальных и подъехал. Казак был в обыкновенной донской форме, в сапогах, шинели и с переметными сумами за седлом.

— Ну, достань-ка штуку.

Чихирев достал из переметной сумы мешок с чем-то круглым.

— Погоди, — сказал Каменев.

Они подошли к дому. Каменев слез, пожал руку Марье Дмитриевне и, войдя с ней на крыльцо, взял из рук казака мешок и запустил в него руку.

— Так показать вам новость? Вы не испугаетесь?

— Да что такое? арбуз? — сказала Марья Дмитриевна и что- то ей стало страшно.

— Нет-с, не арбуз. — Каменев отвернулся от Марьи Дмитриевны и что-то копал в мешке. — Не арбуз, а ведь182 вы виде видели у вас был Хаджи-Мурат?

— Ну, так что ж?

— Да вот он, — и Каменев двумя руками, прижав ее за уши, вынул183 мертвую человеческую голову и выставил ее на свет месяца. — Кончил свою карьеру. Вот она.

Да, это была его голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и проросшими черными волосами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом и с открытым ртом, над которым были те же подстриженные усы. Шея была замотана полотенцем.

Марья Дмитриевна посмотрела, узнала Хаджи-Мурата и, ничего не сказав, повернулась и ушла к себе. Когда Иван Матвеевич вернулся, он застал Марью Дмитриевну в спальне. Она сидела у окна и смотрела перед собой.

— Маша! Где ты, пойдем же, Каменева надо уложить. Слышала радость?

— Радость! Мерзкая ваша вся служба, все вы живорезы. Терпеть не могу. Не хочу, не хочу. Уеду к мамаше. Живорезы, разбойники.

— Да ведь ты знаешь, он бежать хотел. Убил человек восемнадцать.

— Не хочу жить с вами. Уеду.

— Положим, что он глупо сделал, что показал тебе. Но все-таки печалиться то тут не об чем.

184 Припадок Но Марья Дмитриевна не слушала мужа и разбранила его, а потом расплакалась. Когда же185 это кончилось она выплакалась, она вышла к Каменеву и к еще пришедшим офицерам и186 выслушала провела с ними вечер. Разговор весь вечер шел о Хаджи-Мурате и о том, как он умер.

— Ох, молодчина был, — заключил Иван Матвеевич, выслушав всё. — Он с женой моей как сошелся, подарил ей печатку.

— Он — добрый был. Вы говорите, «разбойник». А я говорю — добрый. И наверное знаю, и мне очень, очень жаль его. И гадкая, гадкая, скверная ваша вся служба.

— Да что же велишь делать, по головке их гладить?

— Уж я не знаю, только мерзкая ваша служба и я уеду.

И действительно, как ни неприятно это было Ивану Матвеевичу, но не прошло года, как вышел в отставку и уехал в Россию.

Умер же Хаджи-Мурат вот как.

Для того, чтобы понять, как он умер, надо рассказать, кто он был. Он был тавлинец, между своими благородного рода. Мать его была взята в кормилицы к аварскому хану.187 В молодости Он рос с ханом и в молодости жил и воевал и джигитовал с ним. Но пришло время. Хана убил Кази-Магома и завладел ханством. Тогда Хаджи-Мурат вместе с братом своим Османом решил отомстить и убить Магому.188 В копии: Магома исправлено на Гамзат-Бека Нельзя этого было сделать нигде, так хранил себя Магома.189 В копии: Магома исправлено на Гам Гамзат Тогда Хаджи-Мурат решил сделать это в мечети.190 Но в Надо было войти в мечеть с оружием, но с оружием не пустили бы. Тогда Хаджи-Мурат и брат его Осман191 Наде Надели вооружились и надели бурки, чтобы скрыть оружие, и в таком одеянии вошли в мечеть. Как только приближенные Магомы192 В копии: Гам Гамзата увидали людей в бурках, они бросились к ним, приказывая снять бурки. Ждать нечего было. Братья сняли бурки и бросились на врага, убили его и, защищаясь, убили его друзей. Осман остался в мечети убитым. Хаджи-Мурат, ловкий, сильный, быстрый, убил четырех человек и, слегка раненый, убежал. Магому193 В копии: Гамзат- Бек Бека сменил NN.194 В подлиннике сначала было многоточие с знаком вопроса, затем написано: NN. В копии эти буквы Т. Л. Толстая пропустила, Толстой вписал: Шамиль. Хаджи-Мурат собрал против него шайку, желая захватить и ханство. NN195 В копии NN пропущено. узнал, пожаловался русскому военному начальнику. Начальник, чтобы угодить хану, велел связать Хаджи-Мурата и свести его к начальнику края. Хаджи-Мурата захватили спящим, связали его и на веревке повели. Проходя над пропастью, Хаджи-Мурат бросился под кручь с солдатом, убил солдата, сломал себе ногу, но сам, развязавшись, освободился и приполз к пастухам, которые спрятали его.196 И Хаджи-Мурат бежал к Шамилю. Нога его зажила, но стала короче. Когда он выздоровел, он пришел к Шамилю, и Шамиль очень скоро сделал его наибом. С тех пор Хаджи-Мурат был грозою русских, удивляя и своих и врагов своею храбростью, выдержкой, выносливостью, отвагой и счастьем. Так шло всё до 50 года. В этом197 он году, ревнуя его к народу, Шамиль оскорбил его, и Хаджи-Мурат198 слышал, что Шамиль хочет убить его вскипел и решил отомстить врагу. И чтобы отомстить, отдался русским. Он надеялся вывести жену и детей, особенно сына, которого он страстно любил, но Шамиль задержал их. Тут началась внутренняя борьба, которая кончилась тем, что он решил бежать, чтобы199 вер вернуть избавить свою семью от погибели и вернуться к ней.

Это было на 2-й неделе его пребывания в Нухе. Нуха — маленький городок200 у подошвы в горах на уступах гор. Хаджи-Мурат не спал уже третью ночь. Как только он уходил201 к себе в отдельную комнатку, где он спал, тотчас же ему живо представлялась жена и главное сын. Представлялся ему таким, каким он видел его последний раз. Это было накануне его выезда из гор. Всё было уже у него готово. Пять верных его друзей выходили с ним и должны были вывести его лошадь к Аргуну. Он пешком в одном бешмете должен был выйти из дома. И вот в этот-то день он последний раз спустился с сакли к ручью, обмыл ноги и в тени зашедшего за горы солнца расстелил ковер и стал молиться.202 помолившись Он только что сел на колени и в знак умерщвления внешних чувств закрыл203 ру руками большими пальцами уши, а указательными глаза, как услыхал шаги и204 свист не хотел оглядываться, но услыхал чмоканье,205 В подлиннике против строк, начинающихся словами: и стал молиться и кончающихся словами: но услыхал чмоканье написано и обведено кружком: Сакля дом. Ходит ли жена за водой? каким призывают206 яст ястребов соколов, и по этому звуку узнал своего сына Магому и не мог удержаться *** и оглянулся. Магома шел в гору, легко поднимаясь своими длинными тонкими ногами,207 в синих штанах и желтых чувяках и на одной левой руке, подогнутой к плечу, нес на перчатке сокола, а другой, ловко размахивая, пускал высоко вверх поднимаемые с земли камушки.208 Он Магома был в одном синем бешмете, подпоясанный ремнем, с кинжалом и в209 папахе одной ермолке.210 Солнце уж зашло за горы И румяное молодое211 лицо пятнадцатилетнее лицо и вся высокая тонкая фигура мальчика (он был только немного ниже отца) была очень красива212 Ма Магома особенной красотою горцев. Широкие, несмотря на молодость, плечи, очень широкий юношеский таз и тонкий длинный стройный стан, длинные руки и ноги и сила, гибкость, ловкость во всех движениях. Собираясь бросить камни, он останавливался, откидывая назад красивую голову, и, винтообразно развернувшись всеми суставами,213 В подлиннике по ошибке не зачеркнуто: руками. Далее зачеркнуто: высоко дал далеко слегка подпрыгивая, далеко, высоко запускал камень, выше горы.214 От усилия В ту минуту, как он вскинул камень, сокол сорвался с его руки и повис на ремнях, трепеща крыльями, пища и позванивая бубенцами. Магома ловким движением опять вскинул его, зачмокал и опять215 поднял ка камень нагнулся, выбирая получше камень. Тотчас он поднялся выше, и Хаджи-Мурат уже не видал его. А слышал звук голоса его сестры и веселый звонкий хохот Вали-Магомы.

Так видел он и слышал его в последний раз, этого милого красавца, беззаботного юношу. Хаджи-Мурат последил его глазами до поворота дороги и тогда стал молиться. И помолившись, пошел вниз к своим дожидавшим его нукерам, и с тех пор уже не видал ни жену, ни сына. И вот этого-то сына Шамиль хотел отдать в работу и жену отдать другому. Так говорил последний лазутчик, третьего дня приехавший из гор. Он говорил, что если до конца рамазы Хаджи-Мурат не вернется в горы, семья его будет216 высе выселена ра погублена, если же он вернется, то всё простится ему. «И какой ряд неудач», думал Хаджи-Мурат.217 На другой же день после то того В ночь его отъезда должны были выехать другой дорогой и его семейные. Но тут218 на бе беду случилось, что один из нукеров выдал Хаджи-Мурата и219 был вслед же за ним была послана погоня. Его не нагнали, но семью его в ту же ночь остановили и свезли в Ведено, место пребывания Шамиля.

Вот это-то вспоминал теперь Хаджи-Мурат, несмотря на свою220 хромую короткую ногу хромую, быстро ходя, как тигр в клетке, взад и вперед по своей комнатке. Тоска мучала его страшная, и погода была подходящая к его настроению.221 Против этой фразы на полях написано: Погода. Бури Дул упорный холодный ветер.222 Против этой фразы на полях написано: Дере Деревья .Есть ли деревья в Нухе Он молился нынче уже три раза. Говорить с223 Me ар Му Нагимом Софедином нукером нечего было, остальными тем менее. Они ничего не думали, а были покорные рабы. Что велит Хаджи-Мурат, то они будут делать. Один рыжий Софедин имел свои мысли, но Хаджи-Мурат знал их вперед. Софедин или молчал, или говорил: «твоя воля», но Хаджи-Мурат знал, что Софедин одного желал: зарезать этих собак казаков, которые ездили за ними и караулили их, и бежать в горы. Хаджи-Мурату того же хотелось, но224 он не зна знал в душе его боролись225 две разные страсти: прежде всего его мучила злоба, зависть к Шамилю, повелевавшему им, и вместе с тем не джигиту, а лицемеру, обманщику, не ценившему его,226 Против слов: лицемеру, обманщику, не ценившему его на полях написано: Чем обидел Ш Шамиль обидевшему его, хвалившемуся перед ним и теперь завладевшему им через его семью. Вернуться в горы, поднять аварцев...227 Многоточие в подлиннике. и отделиться от Шамиля 228 Против слов: и отделиться от Шамиля на полях написано: Подн Поднять авар аварцев че чем и захватить его. Это одно, но сколько нужно было, чтобы это удалось. Прежде двадцать раз будут перебиты его семейные, ослеплен его Вали-Магома. Кроме того, сколько нужно было, чтобы удалось всё. Другое было то, чтобы остаться здесь, выкупить, выкрасть семью и заслужить здесь славу, быть генералом, покорить русскому царю Кавказ, уничтожить Шамиля. «Старик обещал много», думал он, вспоминая про приемы у Воронцова и лестные слова старого князя. Вспоминал он про бал, на котором он присутствовал, про красивых полуобнаженных женщин и не мог себе представить, как бы он жил с этими людьми. «Нет, только взять от них всё, что можно, а там видно будет. Да, надо получить золотые», вспомнил он (он получал по семи золотых ежедневно) и пошел в большую комнату,229 Софедина где сидели за чаем, дожидаясь его, его пристав князь Еристов, приехавший из Тифлиса от князя Воронцова чиновник, толстенький статский советник Кириллов, привезший деньги и предписание о том, чтобы Хаджи-Мурат возвращался в Тифлис, и всегдашний безличный, корыстолюбивый, льстивый переводчик Балта. Они сидели и пили чай с ромом, когда вошел Хаджи-Мурат.

— Хотите чаю? — спросил пристав.

230 Иок Нет. Деньги давай, — сказал Хаджи-Мурат.

— Да, да, за неделю теперь.

— Ая, — подтвердил231 Против этих слов на полях написано: Как утверж утверждают Хаджи-Мурат и показал семь пальцев.232 Один у него б был отстрелен — Давай.

— Ладно, ладно. И на что ему деньги? — сказал пристав и вышел из комнаты.

— Что же он долго тут пробудет? — спросил Хаджи-Мурат у переводчика про статского советника, сидевшего в уголку. Статский советник233 был плешивый и без оружия, в штатском платье казался пр ничтожн ничтожным человеко человеком был чиновник при Воронцове и разными234 инт интригами хитростями добился того, чтоб ему дали командировку в Нуху с прогонами и суточными, и теперь был очень доволен, что получил пятьдесят четыре рубля и кроме того повидал знаменитого наиба. Для того, чтобы иметь что рассказать дома, он хотел разговориться и через переводчика спросил, скучно ли ему?

Хаджи-Мурат сбоку взглянул презрительно на этого маленького толстого человечка в штатском и без оружия и ничего не ответил. Переводчик повторил вопрос.

— Скажи ему, что235 мне говорить я не хочу с ним говорить.

И сказав это, Хаджи-Мурат опять стал ходить. Статский236 В подлиннике: Шт Штатский советник, не переставая, следил за ним глазами. Один раз Хаджи-Мурат оглянулся и, увидав этот устремленный на себя взгляд, подошел к статскому советнику237 В подлиннике: Шт Штатскому и, хлопнув его рукой по плеши, продолжал ходить.

Переводчик объяснил Хаджи-Мурату, что он в чине полковника. Хаджи-Мурат кивнул головой в знак того, что он знает, и продолжал ходить. Когда пристав пришел с золотыми,238 Против этих слов на полях написано: Как призывают Хаджи-Мурат сел к нему и, сосчитав, взял золотые в рукав черкески239 Над словами: рукав черкески вписано: и потом и только что хотел выдти, когда в горницу вошел фельдфебель и доложил приставу, что из гор *** вышли в цепь два лазутчика к Хаджи-Мурату.

Хаджи-Мурат240 пере перепонял остановился, глаза его загорелись, и только что переводчик стал говорить ему, как он уже закивал головой, приговаривая: «Ая, ая», и тотчас же,241 уложив сунув золотые в карман, обратился к приставу,242 прося пос поскорее принять выражая желание поехать к ним.243 Против данного абзаца на полях написано и обведено кружком: Как лазутчиков принимают

— Не нужно. Их сюда приведут.

Через полчаса Хаджи-Мурат сидел в своей комнате на ковре с двумя горцами. Один был высокий, сухой, черный тавлинец, другой кривой старик. Известия, принесенные ими, были для Хаджи-Мурата нерадостные: семейство Хаджи-Мурата, его жена с малыми детьми была отвезена в Ведено,244 В подлиннике ошибочно: Ведени и выручить ее не было никакой надежды. Вали-Магома был отправлен к Шамилю в Чечню. Шамиль прямо сказал, что если Хаджи-Мурат вернется, то всё будет забыто, если же нет, то Вали-Магоме вырвут глаза.245 Верну Долго говорили лазутчики. Больше говорил старик. Тавлинец молчал. Хаджи-Мурат сидел, не поднимая головы. Наконец, старик, сказав: «Какой твой ответ?», замолчал. Хаджи-Мурат246 достал два золотых монета, дал по одно одному старику и тавлинцу и опять замер в той же позе, облокотив руки на247 согну согнутые скрещенные ноги и опустив голову в папахе. Молчание продолжалось долго. Хаджи-Мурат думал248 Верну Вернуться и думал решительно. Он знал, что думает теперь в последний раз и необходимо решение.

«Вернуться, — думал он, — бежать? Это можно. Но сдержит ли Шамиль слово. А что, как он не отдаст мне сына». Он вспомнил сына таким, каким он видел его последний раз, кидающим каменья и с249 ястребом и смеющимся на крик сестры соколом. «Да, сокол», думал Хаджи-Мурат и вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах бубенцы остались на нем. И соколы испугались этих бубенцов и пут и не приняли сокола.250 а заклевали его «Лети, где ты был, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут».251 Но Сокол не хотел покидать родину и остался. Но другие соколы не приняли и заклевали его. «Так заклюют и меня», думал Хаджи-Мурат.252 Но По пуст пусть «Остаться? Но если останусь и Шамиль сделает над сыном то, что грозит?» и Хаджи-Мурат вспомнил, как Кази-Магома253 осле ослепил велел254 В подлиннике: велеть. ослепить Керима, который бежал от него к аварцам, и велел сделать это Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат помнил, как он призвал Керима и255 велел объявил ему решение Шамиля, и как Керим256 вынул кинжал переспросил, правда ли, что Шамиль за его всю службу велел ослепить его? «Правда». «Так пусть он знает, что не он, а я сам не хочу смотреть больше на его257 злодейское собачье лицо, не хочу видеть и света белого», и Керим258 зац впустил себе кинжал в правый глаз и вырвал его, и не успела кровь залить ему лицо, как он то же сделал с левым. «То же сделают и с Вали-Магомой,259 думал — подумал Хаджи-Мурат и содрогнулся. — Нет, нельзя этого, уйду260 в го горы назад. А там будет, что будет». И Хаджи-Мурат поднял голову и,261 сказал достав два золотых, отдал лазутчикам по одному и сказал:

— Идите.

— Какой будет ответ?

— Ответ будет, какой даст Бог. Идите.

Лазутчики встали и ушли, а Хаджи-Мурат молча ушел к себе. У себя он постучал в стену кинжалом и тотчас же Софедин, мягко ступая в своих черных разношенных чувяках и в спущенных ноговицах, вошел в комнату.

262 — Давай бешмет Хаджи-Мурат снял бешмет, оставшись в одной желтой шелковой рубахе, и263 кинул расстелил бешмет на стол264 Софедин *** как , — бешмет стукнул о стол, — и положил рядом стопочку золотых.

— Эти зашью, а больше некуда, — сказал Софедин, сгребая золотые в руку и тотчас же, достав из под кинжала ножичек, стал своими короткопальцовыми ловкими руками пороть подкладку, ниже пояса. Весь бешмет был прошит золотыми от груди и ниже пояса. Золотых было вшито семьсот штук.


ОДИН ИЗ ЧЕРНОВИКОВ (РАЗРЕЗАННЫЙ) ГЛ. XXII „ХАДЖИ-МУРАТА“.


— Давай сюда, это нужно, — сказал Хаджи-Мурат, схватывая вынутую вату265 Это нужно. И и266 зало заложив кладя ее в карман за пазуху.267 Есть — Завтра мы268 едем в третий намаз бежим.269 приготовь Зашей эти и приготовь заряды себе и молодцам. И хлеба и баранины.

Софедин вздрогнул и злобно улыбнулся, оскалив зубы.

— Всё будет. Завтра.

В первое время270 свое его поселения в Нухе, нухинский воинский начальник не выпускал Хаджи-Мурата никуда из укрепления. Хаджи-Мурат просил тогда о том, чтобы ему позволено было ездить верхом кататься хотя в противную сторону от гор. Но он очень просил об этом, говоря, что чувствует себя больным, не имея привычного упражнения. Еще с271 пре прежним тем чиновником, который неделю тому назад приезжал в Нуху, от Воронцова было разрешено Хаджи-Мурату кататься верхом вблизи города и непременно с конвоем казаков. Казаков всех в Нухе было полусотня, из которой разобраны были по начальству человек десять, остальных же, если их посылать, как было приказано, по десять человек, приходилось, при постах, содержимых казаками, наряжать казаков через день. И потому в первый день послали десять казаков, а потом решили посылать по пяти человек, прося Хаджи-Мурата не брать с собой всех своих нукеров, а одного или двух. Так это и шло в продолжение недели. Несмотря на то, что Хаджи-Муратом еще не решено было бежать, он все-таки всё приготовил для этого. Тайно куплены были272 Против этих слов на полях написано: Были ли винтовки порох и пули, и пули, слишком большие по винтовкам, были урезаны ножами,273 так чтоб годились для винтовок и пистолетов. Так что в назначенный день все хозыри пятерых человек, зарядов сто, были полны порохом и пулями и винтовки и пистолеты заряжены. В прежние дни выезжали то один, то два человека с Хаджи-Муратом, в назначенный день выехали все пять.274 уже Воинский начальник заметил было и сказал переводчику, но Хаджи-Мурат, как будто не слыхал,275 пот потянул. тронул лошадь, и воинский начальник не стал настаивать. С казаками был урядник, георгиевский кавалер, в скобку остриженный, молодой, кровь с молоком, здоровый русый малый, грамотный старообрядец, умный, распорядительный, храбрый. Он был старший в бедной семье, выросший без отца и кормивший старую мать с тремя дочерьми и двумя ребятами.

— Смотри, Хазаров, не пускай далеко, — крикнул воинский начальник.

— Слушаю, ваше благородие, — отвечал Хазаров и, поднимаясь на стременах, тронул рысью, придерживая за плечами винтовку, за горцами. Четверо276 молоды молодых казаков ехало за ним: Ферапонтов, длинный, худой, первый вор и добытчик, тот самый, который продал порох Софедину; Игнатов, отслуживающий срок уже не молодой человек, здоровый мужик, хваставший своей силой; Мишкин, дурачок,277 которого все поднимали на смех над которым все смеялись, и Петраков, молодой красавчик, белокурый, единственный сын у матери, всегда ласковый и веселый.

Казаки догнали горцев и шагом поехали за ними. Выехали шагом по дороге за крепость. Погода разгулялась, и солнце блестело по мокрым дорогам, камням и листве. Встретились армянские арбы, женщины с корзинами. Казаки шутили. Горцы ехали молча.

278 За де Отъехав с полверсты, Хаджи-Мурат тронул своего белого кабардинца. Он пошел прòездом, так что его нукеры 279 После слова: нукеры в подлиннике ошибочно не зачеркнуто: к которые поскакивали. Так же ехали и казаки.

— Эх, лошадь добра под ним, — сказал Ферапонтов, — кабы пока не мирной был, ссадил бы его.

— Да, брат, за эту лошадку триста рублей давали в Тифлисе.

— А я на своей перегоню. Да уж, что говорить.

— Больно скоро гонят.

— Эй, кунак. Нельзя. Шагом, — прокричал Хазаров, догоняя Хаджи-Мурата.

Хаджи-Мурат посмотрел на него и продолжал ехать тем же проездом, не уменьшая хода.280 казак Хаджи-Мурат не останавливался, несмотря на281 неоднократн неоднократные остановки казака.

— Смотри, задумали что, черти, — сказал Игнатов. — Вишь лупят.

282 Урядник Так прошли версты три всё ближе к горам. В виду никого уже не было.283 Урядник опять Лошади начинали потеть. Урядник ударил плетью лошадь и с двумя казаками поравнялся с Хаджи-Муратом.

— Я говорю нельзя. Шагом, — проговорил казак, протягивая руку к поводу лошади.

Хаджи-Мурат, не глядя на казака, поднял руку с нагайкой и ударил по руке казака.

— Нельзя, говорю, — крикнул казак и, заскакав вперед, схватился за шашку. Но не успел он вынуть шашку, как уже раздался выстрел из пистолета и казак схватился за грудь.

— Бей их, ребята.

Но горцы уже визжали и били не успевших опомниться казаков. Ферапонтов и Хазаров были ранены пулями. Хазаров совсем упал, чувствуя, что умирает. Под Игнатовым ранена была или убита лошадь. Она упала, придавив ему ногу. И не успел он выбраться из под нее, как двое горцев, выхватив шашки, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился к товарищу284 но не успел выстрелить, как уже и, ударив шашкою, ранил татарина, но тут же два удара сожгли его: один в спину, другой в зад, и он повалился на шею лошади, истекая кровью.

Мишкин повернул лошадь назад и поскакал к крепости.

— Смотри, тревогу даст, — крикнул Хаджи-Мурат, и двое бросились за Мишкиным, но он был уже далеко впереди и горцы не могли догнать его.

Увидав, что они не могут догнать его,285 два чеченца поскакавшие вернулись к своим.286 кот которые добивали Софедин, добив кинжалом Игнатова,287 и снимали сум сумки прирезал и Петракова,288 и собир собирался свалив его с лошади. Другие снимали с289 них убитых сумки с патронами. Двое хотели взять лошадей, но Хаджи-Мурат крикнул на них и, ударив лошадь, которая без седока бежала за ними, пустился вперед во весь мах к лесу.290 Он

В то время как он въезжал в лес, в крепости раздался выстрел с башни и ударили тревогу.

Петраков лежал навзничь с взрезанным животом, и белое лицо было обращено к небу, и он, как рыба всхлипывая, умирал. А старушка его на тихом Доне в это время сватала ему невесту, красневшую при имени Степана Петракова, и291 ждала загадывала, как она женит его осенью.

— Батюшки, отцы родные, как, что наделали. Как, — вскрикнул, схватившись за голову, начальник крепости, когда узнал о побеге Хаджи-Мурата. — Голову сняли. Упустили, разбойники. Застрелю, сам своими руками. Как! — кричал он, слушая донесение Мишкина.

Тревога дана была везде. И не только все бывшие в наличности казаки и пехота посланы наперерез беглецам, но и все со всех мирных аулов милиционеры. Тысяча рублей награды кто привезет живого или мертвого Хаджи-Мурата. И через два часа после того, как Хаджи-Мурат с товарищами подскакал к лесу, больше двухсот человек конных, кроме двух рот пеших, бежали и скакали во все стороны отыскивать и ловить бежавших.

Подскакав к лесу, Хаджи-Мурат сдержал своего далеко опередившего других коня и подождал товарищей. Дорога по лесу292 Против этих слов на полях написано: какой лес — частому, непролазному, заросшему колючкой, так что без дороги нельзя было и думать ехать, — шла вправо и по направлению не куда нужно было,293 Против этих слов на полях написано: Куда и куда дорога а в такие места, где могут и должны по тревоге встретить и остановить. Остановившись и перевязав раненому Садо рану на плече, поехали всё-таки вперед. Но ехать294 больше некуда б было и так и , кроме как по дороге, нельзя было. Проехали с версту,295 отыскивая ожидая дороги влево. Влево не было поворота, но выехали в кукурузное поле. Проехали полем и опять въехали в лес. В лесу наехали на ручей. У ручья слезли, попоили лошадей, стреножили, оправили заряды, поели, расстелили бурки и четверо легли, один стоял и слушал. Ночь была темная, шакалы мешали слушать.296 Против этой фразы на полях написано и обведено кружком: Видны ли горы Но к утру, только стало розоветь на горах, послышались шаги и говор. Хаджи-Мурат297 сам вскочил, послушал и пошел к лошадям. Подтянули подпруги, сели и поехали дальше. Дорога шла туда, куда нужно было.298 Но Направо был обрыв, налево горы. Софедин и Мулла-Казинет говорили, что она выведет к...299 Многоточие в подлиннике. Против этой фразы на полях написано и обведено кружком: Какие места куда выведут Только бы миновать мирный аул. Сзади ничего уже слышно не было. Дорога взошла на высокую площадь, поросшую лесом. Аул должен был быть вправо, влево шла дорожка. Они поехали по ней. И не проехали ста сажен, как попался старик с кукурузой. Стали спрашивать, где они? Где аул мирнòй? Из слов старика вышло, что они заблудились и ехали обратно к Нухе. Аул тот, которого они боялись, был позади.300 Смотр Софеди

— Смотри, не сказывай, кого видел, — сказал старику Хаджи-Мурат.

— Скажет, — сказал Софедин. — Кончить (убить) надо.

— Не надо... Возьмем с собой.

Старика, дрожащего, но готового к смерти, посадили на седло и поехали вперед. Не проехали версты, как на крутом повороте на расстоянии 50-ти301 20 шагов столкнулись с302 милиционерами мирными.

— Он! — крикнул передовой, — за мной, — и тронулся на беглецов.

— Стой, — крикнул Хаджи-Мурат и, выхватив из чехла винтовку,303 и наставил на подъезжавших. То же сделали и его товарищи.304 Остановись, а то убью, — закричал Х. -М.

— Ана сени алесин. Собаки! — крикнул Хаджи-Мурат, ругаясь. — Убью, собаки! Назад!

Мирные столпились и остановились.305 Пока Уходи назад, а то убью! Среди них они стояли и не знали, что делать. Смущение это продолжалось недолго Оче Сзади подъехал начальник и раздался крик и та всадники тронулись Тогда Хаджи-Мурат быстро поворотил лошадь и306 поворачиваясь к пустился назад. Отскакав шагов триста и проскакав лощинку и выскакав на другой бок ее, Хаджи-Мурат соскочил с лошади.307 — Слезай! — крикнул он. Против этой фразы на полях написано и обведено кружком: Как по татарски слезай

— Не дамся живой собакам, — сказал он,308 выним вынимая оправляя винтовку и взводя курок. Товарищи его подскакивали, а за ними видны были мирные и слышны их гики. Белый конь Хаджи-Мурата заржал, увидав своих, и сунулся вперед.

— Слезай! — крикнул Хаджи-Мурат. — Алтар (лошадей) куди. (Режь лошадей). — И, вынув кинжал, Хаджи-Мурат полосонул309 левой рукой по брюху по шее лошади. Кровь хлынула. Она зашаталась,310 и упала и он повалил ее311 лошадь к себе спиной. Она билась ногами. Товарищи его делали то же самое. А он между тем поставив312 ружье винтовку на подсошки, целил в подъезжающих мирных.313 Товарищи его расстелили Впереди ехал в черной папахе314 Очеви Очевидно офицер милиции. Винтовка щелкнула, дымок показался на полке, и офицер повернулся на лошади и зашатался.

— Ана сени алесин, — визжал рыжий Софедин, целясь в другого. Выстрелил и он, и другой упал. Мирные остановились и стали спешиваться. И скоро по деревьям около Хаджи-Мурата и по315 труп трупам телам лошадей стали шлепать пули и визжать, пролетая мимо. Хаджи-Мурат, лежа за лошадью, заряжал и бил с подсошек только тогда, когда он был уверен, что не промахнется. И как только кто из мирных высовывался из за дерева, он падал и хватался за грудь или живот. Три товарища Хаджи-Мурата, кроме Софедина, стреляли редко и не целились и их не ранили, но Хаджи-Мурат и Софедин не пускали ни одного заряда даром и через лошадь целились старательно. И потому и представляли цель и по ним били. В первого попали316 в Хаджи-Мурата Софедина в ухо. Он завязал себя платком и продолжал стрелять. Потом317 по одна пуля318 ранила попала Хаджи-Мурату в руку ниже плеча. Хаджи-Мурат выхватил из кармана вату и поспешно заткнул себе дыру и продолжал целить и стрелять. Когда мирные увидали, что Хаджи-Мурат ранен, они319 громко закричали зав завизжали радостно завизжали и один из них закричал Хаджи-Мурату, чтобы он сдавался. Всё равно ему не уйти от них.

— Не уйти и вам от меня! — кричал Хаджи-Мурат, выпуская свою пулю в того, кто предлагал ему сдаться.

— Ну, так пропадать вам, — закричал предлагавший сдаться.320 и соста но пропал еще не Х. -М., а он почувствовал удар пулею под сердце Но Софедин321 не переставая ра стрелял уже целил в предлагавшего и убил его. Софедин медленно, но не переставая стрелял и долго целился. Но скоро и Софедин перестал стрелять.322 пу пуля В то время, как он целил, пуля попала ему в лоб, и он с корточек опустился на зад и выбросил ружье. Опять мирные, увидав, что убили, загикали и закричали, чтобы они сдавались, но Хаджи-Мурат323 оглянулся только крикнул своим двум, чтобы они взяли от Софедина и подали ему патроны. Один из двух подполз к Софедину и выбрал хозыри и подал их Хаджи-Мурату. Так продолжалось еще минут десять. Один из двух остававшихся, кроме Хаджи-Мурата, был тоже ранен в руку и, стоная, сидел и перестал стрелять. Другой стрелял медленно и дурно. Хаджи-Мурат один отстреливался, но не успевал и неприятели придвигались, перебегая от дерева к дереву всё ближе и ближе. Хаджи-Мурат еще заткнул себе рану в плече и в ноге и весь черный в крови и пыли то ложился за лошадь заряжая, то поднимался и наводил ружье и стрелял.

— Сдавайся, — закричал черный весь в крови от раненой руки тавлинец. — Всё равно убьем.

324 Псы — Бери, — ответил Хаджи-Мурат и, выхватив пистолет,325 и кинжал бросился стал стр страшен выстрелил в ближайшего.

Визг поднялся во всех сторон, и человек пять, число их всё прибавлялось, подбежали шагов на десять.

— Отдайся живой!

Опять выстрел. И опять Хаджи-Мурат, выхватив вату,326 заткнул завалился за лошадь и заткнул рану в боку.

— Убит! убит! — закричали горцы и бросились к нему.

— Нет еще, — и Хаджи-Мурат, выхватив кинжал, бросился к тому, в которого он два раза промахивался, и не успел тот поднять руки, как кинжал пропорол ему брюхо. Но в то же время две пули пробили грудь Хаджи-Мурата.327 и подбежавшие стали рубить его Он упал. Он умирал и вдруг понял это. И Вали-Магома такой, каким он его видел последний раз, свистящим и кидающим камни и смеющимся, представился ему. Вспомнилась ему улыбающаяся, краснеющая Марья Дмитриевна, вспомнился ему и враг, сам328 Шам Шамиль высокий рыжий Шамиль с своим торжественным величием. И Вали-Магома, и Шамиль, и Марья Дмитриевна — всё смешалось в одно и из за всего выступил Алла, от которого он пришел и к которому шел теперь. И он вдруг понял всё. Что этого не надо было. Что всё было не то. Все думали, что кончилось. Но вдруг его страшная окровавленная голова поднялась из-за лошади. Он поднялся весь, поднял голову кверху329 крикнул и остановился. Все замерли.

Вот его то в эту минуту мне наполнил запыленный сломанный репей.

Смущение нападавших продолжалось недолго. Еще две пули ударились в грудь Хаджи-Мурата. Одна попала в золотой и отскочила, другая попала в сердце.

— Алла! — проговорил330 Х Хаджи - М Мурат он, упал навзничь и уже не двинулся.

Шамардино

14 августа 1896.

Л. Толстой

*** Редакция вторая — 1897 г.
* № 2 (рук. № 11).

Это было на Кавказе сорок пять лет тому назад, в декабре 1851 года,331 на левом фланге кавк кавказской линии, там, где шла война с горцами. в самый разгар войны с Шамилем. В передовой крепости Шахгири или Воздвиженской332 фельдфебель 2-й роты Куринского полка, вернувшись от ротного у которого он застал попойку и карты (так что ротный командир, красивый, всегда веселый, молодой, бывший гвардейский офицер, вышел к нему только на минутку), передал приказ по полку: выступать завтра до зари 2-й роте за Шахгиринские ворота с топорами и харчами на день. только что333 стоя перед пробили334 утреннюю вечернюю зорю,335 Зач: и люди стали на молитву, как подошел сам Петрович, фельдфебель, три раза раненный, с тремя нашивками и двумя Георгиями. пропели «Отче наш»,336 и люди получив поужинали щи и кашу с салом337 и стали расх расходиться и получили приказ, принесенный фельдфебелем, завтра выступать с топорами до зари за Шахгиринские ворота.338 люди стали расходиться

— Панов, Кондаков и Никитин, в секрет за ворота.339 Зач: — Ладно, — сказал старый Панов

Ночь была тихая и темная с маленьким морозом. Солдаты вышли и, сложив ружья, сели.

Панов, старый служака, пьяница, не переставая ворчал. Никитин возражал Панову, очевидно не для того, чтобы возражать, а только для того, чтобы показать свое мастерство говорить.340 и проводить время

— Рубим, рубим, а ничего не вырубили, — говорил Панов. — Она опять вся пуще зарастет, а он..... его мать, на лето засядет в чащу, не вышибешь его оттель.341 Против слов: Рубим, рубим... его оттель на полях написано и обведено кружком: секреты,

— Небось, картечь выбьет, только б провезть орудие, — отвечал барабанщик.

342 Тебе зубья выбьет — Как же, выбила. Вот так-то выбили Слепцова,343 говорят слышал? — (Тогда только что был убит Слепцов, известный генерал). — А ты говоришь. Ты чего344 ж спотыкаешься? — крикнул сапоги снимаешь? — обратился он к Кондакову,345 зацепившего ноги стаскивавшему с себя сапоги.346 — Темно, да и А сапоги с ног ползут.

— Да347 так, не стопал стоптал ли смотрю — стоптал.

— То-то,348 ползут. Я тебе говорил: возьми головки у Сидорова. стоптал.349 мужик, ходить не умеешь

— Говорят, так на месте и положили, — сказал барабанщик. — Уж очень смел был.

— Тут смел, не смел, кому обречено.

— Ох, хороши350 8-й роты сапоги продавал Тихонов, — сказал барабанщик.351 — Ему что ж, если вышел в чистую, Тихонов-то? — Да у него двое.

— Он домой идет.

— Тоже счастье человеку.352 Отслужил Отслужился хоть бы на старости лет.

— Да что ж, тебе недолго.

— Как же, недолго.353 Ну, да там видно будет. Да я не считаю. Хуже.354 — А ты вот что, Ванюха, — обратился он к Кондакову. Поди-ка к Захватовой (это была солдатка, торговавшая вином) принеси манерку. На, вот. Скажи: она у меня бра брала , за нею три чарки были, чтоб она при несла нынче, а то я с нее шапку сниму Принеси полштоф. Коли не даст, голенищи отдай. — Что ж, ладно, — сказал К Кондаков

355 Очень скоро после их вы выхода Не прошло и часа после их выхода, как впереди их послышался356 свист легкий свисток.

— Бери ружья, готовься.

Люди схватили ружья, и щелкнули взводимые курки два вместе и один кондаковский после.

357 — Мирнòй, своя — Солдат?

— Мирнòй, — послышался голос в темноте. — Стреляй не надо, своя.

И показалась темная фигура, одна и другая.

— Стой, не стреляй. Это лазутчики, — сказал Панов.

— А ты верь ему больше.

— Говорю не стреляй.

Панов встал и, неся ружье на перевес, двинулся к показавшимся фигурам.

— Кто идет?

— Своя, своя, мирнòй, — и чеченец рысью подбежал прямо к Панову. — Ружье нет, пистолет нет, шашка нет. Генерал айда, генерал.

— Вишь дрожит весь, сердешный, долго ли убить.358 На, веди к дежурному, — обратился Панов.

— Вот погоди смена придет, тогда сведу к дежурному, айда, сведу.

* № 3 (рук. № 11).

359 2. Ночь была тихая с маленьким морозцом, чуть стрельчато подернувшим лужи, и темная, звездная. В эту самую ночь, когда солдат Панов принял лазутчика и свел его к Воронцову, и Воронцов на радости пил шампанское, тот, кто был виновником всего этого, Хаджи-Мурат, сидел в сакле у кунака в чеченском ауле,360 недалеко от Ар Аргунского ущ ущелья самом близком к русской крепости.

361 Было уже поз поздно Хаджи-Мурат362 только что окончил сидел на подушках в середине сакли и слушал доклад присевшего на корточки Гази Нура, горбоносого рыжего сухого чеченца, который, держась обеими руками за огромный кинжал, торчавший боком впереди живота, давал ему отчет о своем посещении семьи Хаджи-Мурата, оставшей оставшейся в ауле Бетлагаче. Все они: его две жены, трое малых детей и старший сын Сулейман363 были здоровы должны были в ночь выехать в Чечню и прибыть в Шали через два дня. В горах он встретил конных, посланных Шамилем для того, чтобы задержать Хаджи-Мурата и доставить его живого или мертвого имаму.

* № 4 (рук. № 11).

В эту самую ночь, когда солдат Панов принял лазутчика и свел его к Воронцову, и Воронцов на радости пил шампанское, Хаджи-Мурат364 ночью подъезжал верхом к Хад. сидел в сакле у кунака в чеченском ауле,365 недалеко от Ар Аргунского ущ ущелья самом близком к русской крепости.

366 Было уже поз поздно Хаджи-Мурат367 только что окончил сидел на подушках в середине сакли и368 рядом с ним сидел жадно ел.

Хозяин, рыжий, горбоносый чеченец, в одном рваном бешмете, с огромным кинжалом перед впалым животом, сидел на корточках, подобострастно глядя на важного гостя, и держал в руках кумган и полотенце. Жена чеченца в желтой рубахе с широкими рукавами и в уборе монет на груди только что принесла круглую доску с стопками чайпильников, политых маслом, поставила их перед важным гостем и вышла. Хаджи-Мурат проехал в этот день более 70 верст по непроходимым лесам369 и дорогам и горам и был голоден. С ним вместе ел и его верный мюрид Мулла-Магома, сморщенный старик в черкеске с хозырями, пистолетом за поясом и кинжалом.

Положение Хаджи-Мурата было отчаянное. Он не покорился Шамилю, не отдал ему своего богатства, а заперся в Бетлагаче. Шамиль370 прислал велел его взять силой; Хаджи-Мурат велел стрелять по посланным: посланные уехали, но с тем, чтобы привести с собой несколько сотен. Ждать нельзя было. На другой день Хаджи-Мурат выехал с своими мюридами и разослал гонцов в аулы, надеясь поднять их. Но везде были посланные Шамиля, и Хаджи-Мурат остался один;371 Надо б бежать И со всех сторо сторон его всякую минуту могли взять. Он оставил семью и, по непроходимым почти дорогам через горы, поехал в Чечню. В Чечне, в ауле, откуда у него была жена, его не приняли: Шамилевы посланцы ждали его. В Шали был кунак верный Аслан-Хан. Хаджи-Мурат заехал в лес и оттуда приехал к...

* № 5 (рук. № 11).

В эту самую ночь, когда солдат Панов принял лазутчика и свел его к Воронцову и Воронцов на радости пил шампанское, Хаджи-Мурат подъезжал верхом372 к сакле кунака, взявшегося проводить его к ближайшему к Шах-гири аулу. Хаджи-Мурат хотел остановиться в ауле Шали, но ехавший впереди его мюрид Мустафа-Садо предупредил его, что в аул приехала партия конных из Ведено, места пребывания Шамиля, с тем, чтобы захватить Хаджи-Мурата и привести его живого или мертвого к Шамилю.

* № 6 (рук. № 11).

В эту самую ночь, когда солдат Панов принял лазутчика и свел его к Воронцову, и Воронцов на радости пил шампанское,373 Выпущен текст на 2 1/4 страницах (см. варианты №№ 3 и 4), обведенный чертой с припиской сбоку на полях в трех местах: пр пропустить в ауле Гоцатль, ближайшем к Воздвиженскому, происходило следующее374 какой аул близко?

* № 7 (рук. № 11).

Дожидался приезжий недолго. Таймасхан в шубе, подпоясанной поясом с кинжалом, быстрым легким шагом шел под гору к гостю. Девочка бежала за ним.

Опять приезжий поздоровался и прибавил приветствие по кумыкски, объяснив, что он имеет дело и письмо от кунака.

Таймасхан взялся за стремя, чтобы гость слез, и, отдав лошадь сыну, вышедшему из-за угла, повел гостя в дом.

Гость скинул бурку, хозяин снял с него ружье, шашку и, повесив их на стену, подложил новую подушку на ковер, постланный в сакле. Гость сел и, достав письмо из кармана бешмета, подал Таймасхану. В сакле было темно, и дальнозоркие маленькие глаза Таймасхана плохо видели; он подошел к маленькому оконцу, в котором лежала шерсть, и, скинув шерсть, стал читать.

Прочтя письмо, — оно было очень короткое, — Таймасхан обернулся к гостю и, приложив обе руки к груди, сказал, что он всё сделает для великого наиба, для света и славы истинных мюридов, и тотчас же стал снимать висевшее на стене оружие: шашку, пистолет и ружье и, надев их на себя, вышел к жене и сыну. Сыну он велел сейчас же зарезать барана, жене же велел делать чайпильники и варить баранину. А сам пошел седлать свою лошадь, стоявшую тут же позади сакли.

Приехавший был Кильяс-Хан,375 воспитанник и преданный друг Хаджи-Мурата.376 Письмо, которое передал Кильяс-хан Ахты-Беку, было написано Хаджи-Муратом в этом лесу, где он остановился с своими четырьмя мюридами, из которого вот одного Кильяс-хана послал в аул Наурь к своему Хаджи Мурат был теперь в пяти верстах от аула и послал Кильяс-Хана к Ахты-Бек, к дяде своей второй жены Аджан, взятой в Чечне, с тем, чтобы узнать, может ли он принять его.

Вопрос этот делал Хаджи-Мурат потому, что, поссорившись с Шамилем, Хаджи-Мурат был смещен с своего наибства и был потребован к Шамилю в Ведено. Хаджи-Мурат отказался. Он знал, что значило явиться к Шамилю виноватым. Шамиль потребовал от него его имущество. И Шамиль послал своих мюридов привести к нему Хаджи-Мурата живого или мертвого. Сначала Хаджи-Мурат надеялся не покориться и заперся в ауле Бетлагач, стараясь поднять с собой Аварию и отложиться от Шамиля. Но аварцы боялись Шамиля и не пошли за Хаджи-Муратом. На Бетлагач была послана партия под начальством наиба Тамгика, врага Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат, собрав, что мог, из своего имущества, бежал в Чечню с четырьмя мюридами, поручив свою семью своему другу и брату Адиль-Гирею. В этот день он проехал и прошел больше 70-ти верст по горным и лесным тропинкам, едва ускользнув два раза от партии разыскивавших его. Больше ничего не оставалось, как бежать к русским. Но и бежать к русским было не легко. Выехать в цепь, могут убить. Придти пешком оборванцем тоже нельзя. Надо было приехать к русским так, чтобы внушить им уважение к себе. И потому надо было оправиться, оправить лошадей, послать лазутчика, выговорить условия перехода. Всё это обдумал Хаджи-Мурат и поэтому послал своего любимца и верного мюрида Кильяс-Хана к дяде своей жены Ахты с тем, чтобы у него оправиться, дать отдохнуть лошадям и, главное, от него выслать для переговоров лазутчика.

Ахты объявил Кильяс-Хану, что Хаджи-Мурат в его доме будет как у себя дома, что возьмут его из его дома только тогда, когда разрежут ему живот. Лошадь была готова, и он пошлет сына за Хаджи-Муратом, а сам останется дома, чтобы готовить прием для гостя и не возбудить подозрения, которое уже начало показываться у жителей, спрашивавших, кто приехал. Садо проводит до лесу Кильяс-Хана, свезет лошадям ячмень, людям сыра и лепешек и приведет Хаджи-Мурата в дом к Ахты. Уже совсем смеркалось, когда Ахты услышал топот двух лошадей за оградой и вышел встречать знаменитого гостя.

* № 8 (рук. № 11).

Таймасхан377 взялся за стремя, чтобы пожал руку гостю, выразив во всей позе, лице величайшую почтительность. Гость слез и,378 крикнул малого. Отворил дверь, ввел гостя. хромая, вслед за хозяином, который, отдав лошадь вошедшему из сакли хозяина сыну,379 вышедшему из-за угла, повел гостя в сак саклю дом, ввел380 в саклю приезжего в саклю. Приехавший был Хаджи-Мурат. Он снял башлык и бурку и, оставшись в белой черкеске и высокой папахе с чалмою,381 гость скинул бурку, хозяин раз почтительно приветствуя его, снял с него стал снимать оружие. Хозяин почтительно принимал ружье, шашку и, повесив их на стену, положил новую подушку на ковер, постланный в сакле.382 Только когда гость Хаджи-Мурат сел и383 достав письмо из кармана бешмета, подал Таймасхану. Становилось. В сакле было темно, и дальнозоркие маленькие глаза Таймасхана плохо видели; он подошел к маленькому оконцу, в котором стояла лежала шерсть и, скинув шерсть, стал читать. Прочтя письмо, — оно было короткое, — Таймасхан обернулся к гостю и взяв тотчас же быстро стал рассказывать384 хозяину то, зачем он приехал.385 Приехал от Хаджи-Мурата, который теперь был в лесу, 5 верстах от аула.

Он приехал386 Приехавший был Кильяс-хан, воспитанник и преданный друг и покорный ра раб Хаджи-Мурата. Письмо, которое передал Хаджи-Мурат был теперь в 5 верстах от аула в лесу и послал Кильяс-хана к Ахты-Бек было написано Хаджи-Муратом в этом лесу, где он остановился с своими 4 мюридами, из которых вот одного Кильяс-Хана послал в аул Наурь, к своему, к дяде своей второй жены Аджан, взятой в Чечне, с тем, чтобы узнать, может ли он принять его. Вопрос этот делал Хаджи-Мурат. потому, что поссорился с Шамилем,387 Хаджи-Мурат. был смещен с своего наибства и был потребован к Шамилю в Ведено. Хаджи-Мурат отказался388 Он знал, что значило было явиться к Шамилю виноватым. Шамиль потребовал от него его имущества. и хотел здесь в Чечне собрать партию и напасть на русскую крепость. И Шамиль389 сделал послал своих мюридов привести меня к нему390 Хаджи-Мурата живого или мертвого.391 Сначала Хаджи-Мурат надеялся не покориться и поднять с собой Аварию и отложиться от Шамиля. Но Шамиль был сил силен , аварцы боялись Шамиля и не пошли за Хаджи-Муратом он попробовал Бетла-Агач. На Бетла-Агаче была

Я не поехал и заперся в ауле. Шамиль послал партию под начальством наиба Талгика, моего врага.392 Хаджи-Мурата Я собрал, что мог из своего имущества и393 бежал послал жену в Чечню394 с четырьмя мюридами, поручив свою семью своему другу и брату Адаль Гирею. В этот день он и приехал сам, а на пути везде уже они меня сторожат. Я проехал и прошел нынче больше 70 верст по горным и лесным тропинкам, едва ускользнув два раза от партии.395 разыскивавших его Можешь ли396 Ахты ты принять397 Хаджи-Мурата меня?398 Как только Кильяс-хан произнес имя Хаджи-Мурата Ахты-Бек, приложив399 ру руки обе руки к груди, сказал, что он всё сделает для великого наиба, для света и славы истинных мюридов и тотчас же400 ввел стал снимать висевшее на стене оружие: шашку, пистолет и ружье и, надев их на себя,401 попросил позволения вышел402 По ошибке не зачеркнуто: к жене, далее зачеркнуто: к сыну . Зайдя к сыну, он велел сайчас же зарезать барана. Жене403 он же велел делать чайпильники и варить404 суп баранину. А сам пошел405 за лошадью седлать свою убрать лошадь406 стоявшую тут же позади сакли. Хаджи-Мурата, подвязав ее высоко головой к переводу. Вернувшись, Ахты407 остался дома готовить всё для гостя. объявил408 Кильяс-хану, что Хаджи-Мурату, что он в его доме будет, как у себя дома, что возьмут его409 тол только из его дома только тогда, когда разрежут ему живот.410 Лошадь была готова. Он пошлет сына за Хаджи-Муратом, а сам останется дома, чтобы готовить прием для гостя и не возбудить подозрения, которое уже начало показываться у жителей, спрашивавших, кто приехал. Таймас- ха хан Садо проводит до леса Кильяс-хана, приведет Хаджи-Мурата в дом к Ахты. Теперь же, что угодно Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат сказал, что ему нужно молиться. Ахты подал ковр коврик , кумган с водой и вышел. Хаджи-Мурат разулся, омыл ноги и стал на молитву.

Солнце только что зашло за411 лесистые поросшие лесом горы412 и на белые снеговые вершины еще как белые облака на заре играли в , но еще светило косыми лучами на снеговые горы.

* № 9 (рук. № 11).

В тот самый вечер, когда солдат Панов был назначен в секрет и у Воронцова собрались играть в карты в чеченском ауле413 Мичик Наур Ирмяук;414 как и все аулы, прилепившиеся к горе в то самое время, как муедзин слезал с своей вышки и по всему аулу стлался пахучий дым от зажженных во всех домах кизяков для кипячения только что подоенного от коров и буйволиц молока, вверх по415 улице аула по каменной дороге, шедшей по краю аула, ехал416 незнакомый ходою доброго коня всадник в бурке, поднимавшейся сзади винтовкой в чехле, и в башлыке, закутывавшем ему почти всё лицо. По поджарой, белой лошади,417 часто по молодецки позвякивавшей постукивавшей коваными копытами по камням дороги, по посадке всадника, по бурке,418 по высокой папахе, встретившийся сидевший на большом камне у своей сакли старик-чеченец419 поехавший ему навстречу тотчас тотчас признал420 тавлинца джигита.421 и не чеченца с дальней стороны, а кабардинца или тавлинца.

— Селям алейкум, — сказал всадник, поравнявшись с стариком.422 останавливая лошадь

— Алла-лей-кум селям, — протянул старик.423 останов — Откуда?

— Дальние, — отвечал всадник.424 Таймас-хан

— Ахты-Бек уйде ма? — спросил425 он проезжая он («дома ли426 Таймас-хан Ахты-Бек?»).

— Должно дома,427 Против этих слов на полях написано обведенное кружком: Везде, где Таймас-хан, писать Ахты-Бек спроси, вон баба его воду несет, — отвечал старик, указывая на женщину в желтой рубахе и синем бешмете, шедшую в кованых сапогах по боковой дорожке с большим кувшином на голове.428 и держа Вслед за ней шла девочка лет 13 с429 двумя маленьким кувшином.

Пока приезжий дожидал поднимавшуюся осторожно по круче, старик рассмотрел его.

— Да, это430 был тавлинец и по выговору, и по убранству лошади, и оружию за поясом не простой человек, — подумал он, заметив и кинжал431 серебряной в золотой оправе,432 в зеленых шагреневых ножнах ( натр натруска пистолет) и натруску и хозыри,433 Ошибочно не зачеркнуто слово: были отделанные серебром. Сам джигит был человек434 молодой, черной черноватый, с небольшой бородкой и с бровями, почти сросшимися в одну бровь, и с белыми, как кипень, зубами, которые открывались при каждом слове.

Дождавшись чеченку он поздоровался с нею и,435 спросил узнав, что хозяин дома, только436 пошел на базар с ней вм был в мечети, объявил ей, что437 он от кунака хозяина у него дело до хозяина.

Мать взяла из рук девочки кувшин и438 послала что-то сказала ей. Девочка побежала вверх по улице.

Женщина вошла в саклю, всадник остался дожидаться, опустив голову и не глядя вокруг себя.

Приезд нового человека уже возбудил любопытство. Кучка чеченцев, стоявшая у двери третьей сакли с увешанной бараниной, оглядывала его. Два молодых чеченца в шубах в накидку прошли мимо, как будто за делом, только бы взглянуть на439 нез незнакомца него приезжего. Но приличие не позволяло здороваться и заговаривать. Приезжий же своим видом показывал, что он этого не желает. В верхнем ярусе чеченка вышла на плоскую крышу.440 Данная фраза ошибочно вставлена в подлиннике перед предыдущей фразой.

Дожидался приезжий недолго.441 Таймас-хан Ахты-Бек в шубе, подпоясанной ремнем с кинжалом,442 быстрым легким шагом медленно шел под гору443 к гостю. Девочка . Ахты-Бек был почтенный человек, и встречавшиеся давали ему почтительно дорогу. Девочка бежала444 за ним впереди. Опять приезжий445 поздоровался и прибавил произнес «Селям» — приветствие по446 кумыцки чеченски.

Ахты-Бек взглянул в лицо приезжего и447 очевидно удив узнав его448 удивленно и почтительно вдруг весь сжался и из гордого и самоуверенного превратился в смиренного и робкого. Ахты-Бек пожал обеими руками руку приезжего и, почтительно взявшись одной рукой за поводья, другою за стремя с правой стороны,449 опустив глаза, как будто выражая этим то, что произнес:450 я рад, что он «Благодарю Бога за то, что он принес тебя ко мне. Будь дорогим гостем. Мой дом — твой дом», — и опустил глаза, выражая этим то, что не знает и не хочет знать, зачем так далеко от своего жительства очутился Хаджи-Мурат один, без своих мюридов. Он знал всё это. Уже давно около мечети на камнях обсуживалась ссора Хаджи-Мурата с Шамилем и делались предположения о том, что из этого будет. Были слухи о том, что Хаджи-Мурат заперся в своем ауле и отстреливался от посланных от Шамиля, которые должны были привезти его к Имаму живого или мертвого; были слухи о том, что он бежал и взят Шамилем, и вот он451 один был здесь в ауле, ближайшем к русским, один, без мюридов. Всё это означало многое и Ахты-Бек понимал, что это значило. Но Хаджи-Мурат был кунак и приехал к нему, и Ахты-Бек делал вид, что он ничего не знает и желает только одного: принять и успокоить приезжего.452 Х Хаджи - М Мурат Сулейм Сулейман Х Хаджи - М Мурат

— Сулейман, лошадь, — крикнул Ахты-Бек вышедшему сыну.

— Спасибо.453 Возьми лошадь коня Она много проехала нынче, — сказал Хаджи- Мурат454 легко слезая на лошадь, которую взял под уздцы Сулейман, чуть улыбаясь и455 легко порывисто перекинув ногу, как человек, привыкший к услугам других, не обращая внимания на лошадь, придерживая шашку, пошел хромая на балкон перед саклей. У Хаджи-Мурата была сломана давно еще левая нога и была короче другой; но это не мешало движениям его быть быстрыми и порывистыми. Он456 шел , как будто припрыгивая под своей буркой, подошел к двери сакли, которую поспешно отворил перед ним Ахты-Бек.

457 — Были здесь из Ведено конные? — спросил Хаджи-Мурат. Войдя в чистую458 недавно вымазанную саклю, Ахты-Бек459 когда тот снял с гостя бурку, шашку, пистолеты и повесил на стену, и подложив две подушки на паласы и выйдя за дверь, велел жене готовить чайпильники, а сыну убить барана.

— Не хабар? Ну, что, какие новости? — спросил Хаджи-Мурат вернувшегося хозяина и на корточках почтительно севшего против него.

— У нас нет от тебя новостей.

— Не были у вас конные из Ведено? — спросил Хаджи-Мурат.

— Не были, — отвечал Ахты-Бек, взглянув своими черными блестящими глазами в лицо Хаджи-Мурата. Глаза их встретились, и Хаджи-Мурат понял, что Ахты-Бек всё знает, и его отчаянное положение и намерение перейти к русским. Ахты-Бек понял, что Хаджи-Мурат знает, что он знает, но все-таки из приличия не станет говорить о своем намерении.

— Не были, так будут, — сказал Хаджи-Мурат. — Мы их объехали460 в Госо на Мичике, и они заночуют там, а завтра будут.

— Я слушаю, что прикажешь?

461 — Можешь пойти к русским лазутчиком? Мои молодцы остались в лесу за Аргуном, два из них462 пошли к русским должны придти дать ответ мне463 ночью . Надо привести их ко мне.

— Сейчас поеду. Какое место за Аргуном?

— От большой поляны, где стог сена, на левую руку, прямо в лес на большую чинару. Там они.

— Сам еду.464 Сын Жена и сын здесь будут служить гостю.

Хозяин вышел. Хаджи-Мурат сидел задумавшись и вдруг поднял голову, тряхнул ею и улыбнулся.

— Молиться Богу будешь? — сказал хозяин,465 В подлиннике: он внося ковер, таз и кумган с водою.

— Буду, — отвечал Хаджи-Мурат и, встав, тотчас же разулся, обмыл ноги и, ровно поставив их, стал на466 молитву ковер, присел на пятки и закрыл руками глаза и лицо.

Он еще не кончил молитву, когда из овальной, вверху обмазанной двери вышла ханум с столиком, на котором лежали чуреки и чашка,467 с чайпиль чайпильниками сыр и мед. Она остановилась в дверях и хотела вернуться, но в это самое время Хаджи-Мурат поднялся с колен и, на обе стороны повернув голову, проговорил в последний раз: «Ляилаха-илла-ллах» — «нет Бога, кроме единого Бога» и, надев туфли, сел на подушки.

— Жива? Здорова? Дети здоровы? — проговорил он, не ожидая ответа, ласковым взглядом и словом веселя женщину.468 Дочь зашу за

Через несколько времени вошел сын и сел на корточки, прося есть.

Хаджи-Мурат поел и тотчас же лег, подложив пистолет под подушку и покрывшись буркой. Он не спал две ночи, объезжая посланных Шамиля, и теперь, уверенный в гостеприимстве и защите кунака, тотчас заснул. В469 середине конце ночи его разбудил хозяин вместе с теми двумя тавлинцами, которые ходили в эту ночь к Воронцову. Хаджи-Мурат вскочил, схватился за пистолет, но тотчас опять положил его. Отслушав донесение мюрида, он встал и быстро оделся и, вместе с хозяином, выехал из аула. Его мюриды пошли пешком. Перед рассветом он простился с хозяином и, в сопровождении четырех мюридов и лошади с вьюками, переехал Аргуни и уже рассветало и на горах был розовый свет, когда он приблизился к месту, где трещали топоры русских рубщиков леса.

* № 10 (рук. № 11).

В тот самый вечер, как Панова назначали в секрет, а майор с широк широколицым офицером усаживались у Воронцова за вист, в ближайший к Воздвиженской немирной аул въезжало пять всадников. В ауле, как и все аулы, приютившемся к горе так, что гора заменяла задние стены саклей и часть боковых,470 была в ауле шла обычная, тихая и вечерняя жизнь. Муедзин уже прокричал свое призванье, и старики уж помолились и, выйдя из мечети, сидели на бревнах и камнях, беседуя о Шамиле и русских, и о последней победе Шамиля, в которой был убит важный генерал. Женщины — которые шли с кувшинами с водой и за водой под гору, которые разводили огни,471 из кизяков и по всему аулу стелился пахучий дым горящего навоза.

* № 11 (рук. № 13).
I

В самый разгар войны Шамиля с русскими в передовой крепости Шахгири или по русски Воздвиженской фельдфебель 2-й роты, Петров,472 крестьян Тульской губ. уважаемый и солдатами и офицерами Василий Кононыч, отслуживающий двадцать четвертый год, три раза раненный, с двумя георгиевскими крестами,473 сухой широкоплечий, сильный, строгий человек с474 ще щетинистыми густыми щетинистыми усами, вызвал свою роту на вечернюю зорю.475 Солдаты стояли лицом к горе, когда горнисты и Солдаты в коротких полушубках (был декабрь месяц, снега не было, по ночам морозило) вышли из казарм и своих домиков, стали лицом на восток, и песенники476 Петров, как всегда, подтягивал им, потом когда солдаты пропели «Отче наш», потом477 люди сели, поужинали щи и кашу с салом Петров громко передал полученный им от ротного приказ выступать завтра с топорами до зари за Шахгиринские ворота.

— Панов! — крикнул фельдфебель.

— Здесь!

— Кондаков!

— Здесь!

— Никитин!

478 Зз... десь Я.. у..

— Троим в секрет за ворота.

479 Солдаты разошлись После ужина в 9-м часу, — уже было совсем темно, и яркие звезды зажглись над горами, — Панов, Кондаков и Никитин480 оделись, взяли ружья и большим шагом вышли из казарм и с ружьями на плечо пошли по улице укрепления за ворота.481 когда уже стало совсем темно. Был легкий мороз Место, где ложились секреты, было в четверти версты от ворот.

Дойдя до этого места, Кондаков снял ружье с плеча, стукнул его о земь и остановился.

— Шабаш, ложись, ребята.

Другие два солдата сделали то же. Хотя курить запрещалось, Никитин все-таки закурил, Панов затягивался из его трубки, и между ними начался разговор.

Никитин был молодой человек, недавно сданный по очереди из большой хорошей семьи Владимирской губернии. Дома осталась молодая еще мать, красавица жена, три брата с женами и ребятами. Никитин, Петра, пошел охотно за брата. Но теперь, как это часто бывает, он раскаялся в своем добром поступке. Тоска съела его. Зачем он бросил богатый дом, родительницу, жену; зачем живет здесь, на чужой стороне, ходит рубить лес без толку и стреляет по татарам? Не мог сжиться Петра с этой жизнью, и курил, и пил он, и тоска всё хуже и хуже одолевала его. Два раза он думал бежать, да и выходил за крепость, но482 вспоминал о доме молился и проходило.483 Солдаты товарищи Особенно тяжело было Петру то, что солдаты товарищи, которые по его соображениям должны были испытывать то же, что и он, не только не понимали его, и когда он заговаривал с ними о своей тоске,484 Он говорил совсем другое. смеялись над ним, но, напротив, как будто были совсем довольны своей жизнью и гордились ею.

485 — Что, Иван Фадеич, долго это так будет? — Эх, житье, — сказал Петра, садясь на землю и отчищая под собой сухие листья и ветки.

— А чем не житье? — отвечал Кондаков. — Давай трубку-то, будет.

— Люди живут домом, жены, дети, своя дома работа...

— Вот и видно, мужик необтесанный, — сердито крикнул486 Фельдфебель Кондаков. — Дома жена, родители, — передразнивая487 молодого солдата Петра, повторял Кондаков. — Тут, брат, не жена, а служба царю и отечеству.

— Какая служба! Руби и руби. А она опять вся пуще зарастет, а он.... его мать, на лето засядет в чащу, не вышибешь его оттель, — сказал Панов.

488 Дурак Небось, картечь выбьет, только б провезть орудие, — отвечал489 барабанщик ефрейтор.

— Как же, выбила.

— Вот так-то выбила Слепцова, слышал? (Тогда только что был убит Слепцов, известный генерал.) — А ты говоришь! Ты что сапоги снимаешь? — обратился он к Кондакову, стаскивающему с себя сапоги.

— Да смотрю — стоптал.

— То-то, стоптал, мужик, ходить не умеешь.

— Говорят, так на месте и положили, — сказал барабанщик.

— Уж очень смел был.

— Тут смел не смел, кому обречено.

— Ох хороши сапоги продавал Тихонов, — сказал барабанщик.

— Он домой идет.

— Тоже счастье человеку.

— Да что ж, тебе недолго.

— Как же, недолго. Да я не считаю. Хуже.

Не прошло и часа после их выхода, как впереди их послышался легкий свисток.

— Бери ружья, готовься.

Люди схватили ружья, и щелкнули взводимые курки, два вместе и один Кондаковский после.

— Солдат?

— Мирной, — послышался голос в темноте. — Стреляй не надо, своя.

И показалась темная фигура, одна и другая.

— Стой, не стреляй. Это лазутчики, — сказал Панов.

— А ты верь ему больше.

— Говорю не стреляй.

Панов встал и, неся ружье на перевес, двинулся к показавшимся фигурам.

— Кто идет?

— Своя, своя, мирнòй, — и чеченец рысью подбежал прямо к Панову. — Ружья нет, пистолет нет, шашк нет. Генерал айда, Генерал.

— Вишь дрожит весь сердешный, долго ли убить.

— Вот погоди, смена придет, тогда сведу к дежурному, айда, сведу.

II

В крепости огни в солдатских домиках и в господских блестели ярко. Два дома было самых больших и хороших. Один, в котором жил командующий войсками барон Меллер-Закомельский, другой, в котором жил полковой командир Куринского полка, сын главнокомандующего, флигель-адъютант князь Семен Михайлович Воронцов с своей знаменитой красавицей женой Марьей Васильевной. Все восемь окон его дома, несмотря на сторы и гардины, ярко светились в темноте ночи. В самом доме было светло и весело. В великолепной, по-европейски убранной гостиной, с ковром во всю комнату, с опущенными тяжелыми портьерами, с мягкой гамсовской мебелью, с картинами на стенах, с дорогими темными обоями, с светлыми лампами и свечами, сидело небольшое общество около раскинутого и придвинутого к дивану ломберного стола. Четверо играли в вист-ералаш. На диване сидел молодой, красивый, краснолицый брюнет, бывший гвардеец, командир второй490 резервного батальона роты; рядом с ним сидела не играя491 замечательная красавица,492 и одна из самых изящных женщин того времени сама хозяйка, княгиня Марья Васильевна Воронцова. Партнером краснолицего офицера был его батальонный командир, толстый майор, страстный игрок493 и мужиковатый шутник. . Партнером князя Воронцова был учитель пасынка князя, московский кандидат.494 особенно свободно державший себя. Ротный Широколицый офицер проигрывал, и хотя это и было неприятно ему, он в эту минуту не думал этого, весь поглощенный прелестью Марьи Васильевны, сидевшей около него, глядевшей ему в карты, чтоб приносить счастье, как она говорила. Разумеется, было сказано старое: malheureux au jeu — heureux en amour,495 *** несчастлив в игре — счастлив в любви, и как ни недоступна была для широколицего офицера Марья Васильевна, было что-то и в этих словах, и в ее близости, и в ее улыбке, и он делал ошибку за ошибкой.

496 Чорт вас дери — Как же вы играете! — вдруг497 выкатывая глаза закричал майор, и глаза его хотели выскочить. — У вас был туз.

— Не горячитесь, майор, — улыбаясь сказала Марья Васильевна.

— Виноват, княгиня, не могу. Ведь он зарезал меня.

— Ничего, ничего, ходите.

Игру разыграли, и начались попреки майора, оправдания широколицего офицера и хохот остальных, когда в комнату вошел француз камердинер князя с докладом о том, что его требует кто-то.

— Извините, господа... Ну, ты за меня, Marie, сядешь.

— Согласны? — спросила княгиня, порхая.

— Я очень согласен, потому что вы не умеете играть. Если бы со мной, я бы был не согласен, — сказал шутник.

Робер один кончился. Князя всё не было. Уже в конце второго робера он пришел особенно веселый и возбужденный.

— Знаете, что я вам предложу, если вы согласны?

— Ну?

— Выпьемте шампанского. Василий, подайте.

— Прекрасно. Я готов, — сказал майор.

— Что же это? Vous avez des nouvelles de Chamile?498 [У тебя есть новости о Шамиле?] — спросила Марья Васильевна.499 Oui, je ne peux pas vous le dire *** Да, я не могу тебе этого сказать

— Peut-être.500 *** Может быть.

— Comment? Vous ne voulez pas me dire ce qu’il y a? Nous allons voir,501 [Как? Ты не хочешь мне сказать, в чем дело? Посмотрим,] — сказала Марья Васильевна.

Гости выпили шампанского, потом доиграли игру и разошлись.

— Вы завтра502 едете назначены в лес?503 спросил — сказал князь широколицему офицеру, прощаясь с ним.

— Да, а что?

— Так мы увидимся с вами завтра, прощайте, — сказал князь, таинственно и весело улыбаясь.

Когда гости ушли, Марья Васильевна не откладывая подошла к мужу и, взяв его за руку, сказала:

— Eh bien, vous allez me dire ce que c’est.

— Mais, ma chère...

— Pas de «ma chère». C’était en émissaire n’est ce pas?504 [— Ну, вы мне скажете, в чем дело.

Разговор их продолжался по-французски.

— Ну, если бы это и был лазутчик, я все таки не могу сказать.

— Не можешь? Так я тебе скажу.

— Ну?

— Хаджи-Мурат сдался.505 L’est rendu [Он доставлен] Да?

— Ну, да.

Князь не мог отрицать и только просил жену никому не говорить (правда и некому было говорить, кроме горничной). Правда, что во время их игры приходил лазутчик, который принес известие, что Хаджи-Мурат завтра утром выедет с четырьмя мюридами в Аргунское ущелье недалеко от крепости, с тем, чтобы передаться русским.

Марья Васильевна угадала, потому что толки о выходе Хаджи-Мурата к русским шли уже недели две и приходило несколько лазутчиков с этим известием.506 Зач.: и предложением

Событие же это было очень важное и радостное для Воронцова. Хаджи-Мурат был один из искуснейших и храбрейших и потому опаснейших для русских наибов Шамиля. Он был сначала на стороне русских и был даже одно время прапорщиком милиции; потом перешел к Шамилю и воевал с русскими четырнадцать лет и почти всегда был победителем. Он делал чудеса: он с своими конными отрядами делал неимоверные переходы, появлялся там, где его не ждали, с необычайной смелостью и верностью расчета нападал, побивал и уходил. Он врывался в города, в которых были русские войска, грабил, разорял и уходил. Он похитил ханшу из ее дворца со всем ее штатом и имуществом. Он был сам храбрец, силач и джигит, и был смелый, умный и счастливый военачальник.

Он становился всё сильнее и сильнее, и популярнее и популярнее в Дагестане, так что Шамиль стал бояться его. В 1851 году, придравшись к неуспеху его похода в Табасарань, Шамиль решил сместить его с наибства и потребовал от него всё его имущество. Хаджи-Мурат отказался, заперся в укрепленном ауле и приготовился к защите. Но власть Шамиля была так сильна, что Хаджи-Мурат видел, что он не устоит, и507 решил перейти к русским убежал в Чечню. И508 вот он оттуда вел переговоры через лазутчиков.509 и завтра, 1-го января, он обещал приехать в Аргунское ущелье и передаться русским, а именно Воронцову, сыну главнокомандующего, сардаря.

Так вот кто был Хаджи-Мурат, которого завтра ожидал Воронцов.

*** III 510

В подлиннике ошибочно: II

В то самое время, как шел этот разговор между мужем и женой о Хаджи-Мурате, за пятнадцать верст от Воздвиженского в чеченском ауле, этот самый Хаджи-Мурат лежал511 под буркой ничком на руки в сакле своего кунака, не раздеваясь, с кинжалом и одним пистолетом за поясом, другой лежал подле него вместе с шашкой и ружьем. Облокотившись на жилистую руку, он спал чутким сном, который был нужен ему после трех бессонных ночей путешествия — бегства от Шамиля.

В сакле вместе с ним лежал его любимый мюрид Аслан-Бек, могучий красавец юноша с оттопыренной, как у детей, чуть покрывавшейся пушком верхней губой, и с выпуклыми добрыми бараньими глазами. Он спал раскинувшись навзничь, так что высокая грудь его с черными хозырями на белой черкеске была выше откинувшейся свеже-бритой синей головы, с которой свалилась черного курпея папаха. Аслан-Бек спал тоже во всем оружии. В сакле, как и все сакли без окон с узким продольным отверстием, догорали сучья в камине, и в печурке горел в черепке с маслом фитиль.

Хозяин сакли хмурый чеченец с длинным носом и нависшими бровями, мягко ступая в разбитых чувяках, только что вошел в скрыпнувшую дверку. Хаджи-Мурат, услыхав этот скрып створчатой дверки, вскочил и, прямо сев, взялся за пистолет. Аслан-Бек не тронулся и продолжал всхрапывать.

— Не хабар? Что нового? — спросил Хаджи-Мурат, узнав хозяина. — Вернулся? — спросил Хаджи-Мурат, как будто никогда не спавши. Он спрашивал про посланного им того самого чеченца, брата хозяина, которого солдаты встретили в секрете.

— Нет еще, — отвечал хозяин. — Только хорошо ли ждать здесь? — и хозяин рассказал Хаджи-Мурату, что в ауле узнали и хотят захватить Хаджи-Мурата на выезде.

Убегая от Шамиля, Хаджи-Мурат доехал до ближайшего к русским аула, в котором у него был кунак Саффедин, дядя той второй жены чеченки, которую пять лет тому назад взял из Чечни Хаджи-Мурат и которая теперь оставалась в горах во власти Шамиля.

Хаджи-Мурат не решался въехать со всеми пятью своими нукерами в аул и, оставив своих четверых спутников в лесу в ущельи, в сумерках во время третьего намаза, въехал только с одним Аслан-Беком в аул, к сакле Саффедина. Саффедин512 прибежал с горы от мечети и, почтительно держа стремя, принял знаменитого наиба. Но Хаджи-Мурат видел, что предписания Шамиля уже дошли до этого аула и что Саффедину трудно соблюсти обязанности гостеприимства и требования Имама. Саффедин принял лошадей, накормил. принял его, уложил спать гостей, убрал лошадей и послал своего брата к русским,513 и употребил все меры стараясь сделать всё это тихо и незаметно.

Но женщины с крыши видели, как два всадника подъехали к сакле Саффедина, и через два часа весь аул знал и уже догадывался про то, кто были эти гости. Саффедин сейчас узнал от жены, которой это сказала прибегавшая к ней соседка, что старики решили выслать караулы вокруг аула и не выпустить приезжих, а доставить их Шамилю. По десяти ребят с ружьями были высланы к обоим выездам. За этим пришел Саффедин. Он говорил, что нужно пользоваться временем и выезжать, пока не рассвело.

— Лошади? — спросил Хаджи-Мурат.

— Оседланы.

Хаджи-Мурат вскочил, прихрамывая мягкими шагами подошел к Аслан-Беку,514 тронул мягко толкнул его515 за руку, лежавшую на груди. ногой под спину.

— Вставай! Ехать, — и привычшми движениями в привычные места засунул пистолеты, надел шашку, ружье, бурку и вышел на двор.516 Над горой вышел месяц.

Гнедой мерин его, накормленный, но не поенный, приветственно заржал. Лошадей вывели на улицу. На стук копыт по камням улицы чья-то голова высунулась из двери соседней сакли. Пробежал какой-то человек в гору, к мечети.

Было517 не совсем темно518 от месяца, стоявшего над самой горой. , но совершенно ясно и, казалось, светили звезды. Горы казались черными. Прихватив ружье, Хаджи-Мурат вложил изувеченную, короткую, но сильную ногу в узкое стремя и, беззвучно, незаметно перекинув мускулистое тело, неслышно сел на высокую подушку седла.

— Бог да воздаст тебе, — сказал он хозяину, державшему лошадь. — Когда придет брат, пришли его в лес, — прибавил он, вдевая другую привычную ногу в стремя, и519 тронул добрую лошадь, как будто часть его, тихими шагами понесла его под гору аула.520 Саффедин Аслан-Бек ехал за ним. Хозяин в шубе, быстро размахивая руками, почти бежал за ними, перебегая то на одну, то на другую сторону узкой улицы. У выезда через каменную дорогу показалась движущаяся тень, потом другая.

— Кто едет? — крикнул голос.

Но не успел он выговорить этого, как Хаджи-Мурат пригнулся,521 тронул лошадь сама рванулась сначала рысью, а потом вскачь по направлению к сторожам.522 и выхватив пистолет Хаджи-Мурат выстрелил из пистолета и, выхватив шашку, погнался за523 ними одним бегущим под гору.524 люди Бегущий соскочил под кручь и525 оттуда треснули в это время щелкнули два выстрела и просвистели две пули. Выстрел Хаджи-Мурата попал в спину молодому чеченцу.

— Ах, собака, убил меня, — завизжал он.

С такой же быстротой и определенностью, с которой Хаджи-Мурат бросился на сторожей, он теперь так круто повернул лошадь, что она, поскользнувшись, заскрипела по плитам камня задней ногой, и пустилась свободным легким скоком под гору. Аслан-Бек не отставал от него.

Отскакав шагов триста, Хаджи-Мурат остановил лошадь, вдохнул сырой воздух лощины и леса, к которому они спустились.526 Аслан-Бек ехал за ним и вложил пистолет за пояс.

— Стой! — тихо сказал ему Хаджи-Мурат и, остановив часто дышащую лошадь, стал прислушиваться. Внизу шумела река Аргунь527 своим грохотом метая слышать. . Но528 Зач.: всё-таки можно было разобрать как вот сзади запели петухи в ауле и вслед за тем закричали, заливаясь шакалы в темном лесу налево. К этому темному облетевшему лесу529 Переделано из: В этом темном облетевшем лесу Далее зачеркнуто: остановились те четыре нукера и направился Хаджи-Мурат. Проехав без дороги530 по лугу лощиной. Проехав еще сто шагов сто и въезжая в лес, Хаджи-Мурат опять остановился и, забрав много воздуха в свои могучие легкие, выпустил его с пронзительным визгом и замолк.

Через минуту такие же визги повторились из леса, и Хаджи-Мурат поехал по направлению этого визга.

Через пять минут езды, сквозь стволы чинар, точно как будто они бежали, стал блестеть огонь, и на поляне завиднелась белая стреноженная лошадь, другая — темная и531 люди, сидевшие у огня тень человека, закрывавшая огонь.

С четырьмя нукерами сидел и рыжий брат Саффедина, возвратившийся от Воронцова с известием, что Воронцов будет ожидать Хаджи-Мурата утром в Аргунском ущелье.

— Хорошо, — сказал Хаджи-Мурат, доставая из кармана черкесский кошелек, дал золотой чеченцу, потом велел растреножить лошадей и одному Темир Садыку стать верхом на дороге к аулу, с тем, чтобы в случае погони дать знать ему.

До зари оставалось недолго. Оставшееся время употребили на то, чтобы обчистить одежду, оружие и лошадей, с тем, чтобы в красивом виде выехать к русским.

*** IV 532

В подлиннике ошибочно: III

Рано утром до зари вторая рота, та самая, из которой трое ходили в секрет, вышла за Шахгиринские ворота и стала рубить лес. Туман, сливавшийся с дымом от костров, начинал подниматься кверху, и солдаты, рубившие лес, прежде не видавшие, стали видеть друг друга и видеть дорогу, шедшую через лес.

На этой дороге сидели на барабанах вчера игравший в вист с Воронцовым ротный командир и пил и закусывал с своим субалтерн-офицером.

В это время по дороге из крепости показался длиннолицый белокурый командир полка с своим адъютантом, казаком и чеченцем-переводчиком.

Воронцов ехал верхом на своем красавце533 Орловском английском жеребце и, увидав534 загороженную дорогу, стал объезжать ее, подзывая к себе ротного. ротного, кивнул ему головой. Ротному подал вестовой его небольшого, сытого каракового кабардинца535 Ротный вскочил на него и по военному здороваясь и он, сев на него, подъехал к начальнику.

— Возьмите шестую роту и пойдемте со мной.

— Слушаю.

Через десять минут рота была собрана и, с песенниками впереди, двинулась по дороге. Воронцов и ротный ехали впереди.

— Неужели вы не догадываетесь, куда мы едем? — улыбаясь, спросил Воронцов.

— Нет.

— Хаджи-Мурат вышел и сейчас встретит нас.

— Не может быть!

— Да. Всё-таки рассыпьте стрелков.536 Он тут, на поляне должен встретить

В это время переводчик подъехал к Воронцову.

— Вот она идет, — сказал537 переводчик. Впереди навстречу ехал верховой. он, указывая на показавшихся из за дерев всадников.

Воронцов538 остановился, а ротный, но ротный командир отводивший стрелков, очутился впереди. сел на лошадь и поехал навстречу.

Хаджи-Мурат ехал впереди на539 белом коне гнедом кабардинце белогривом коне, в белой черкеске и в чалме на папахе.

— Берегись! — закричали вдруг из лесу, и затрещало дерево и из невидного тумана стала с треском спускаться ветвистая чинара.

— Берегись, аль оглох, — закричал кто-то на540 Никитина солдат, тащивших541 с другими солдатами сучья с дороги. Офицеры только успели отскочить.542 Но двое солдат, из которых один был Никитин, очевидно не Но543 Никитин солдаты или не слыхали или не рассчитывали, что дерево захватит их, не отбежали, и чинара, ломая сучья, с грохотом ударилась о землю,544 и загородив дорогу прикрыв собою545 упа упавшего сшибленного с ног Никитина обоих солдат. Один из них оказался безвреден, только суком разорвало его новый полушубок. Другой же лежал прижатым за живот сломанным суком, как гвоздем, к земле и громко стонал. Солдат этот был Никитин. Солдаты бросились к нему, с трудом выпростали его из-под дерева и положили546 Переделано из: понесли в стороне от дороги. Воронцов послал за доктором и носилками и слезши с лошади вместе с доктором рассматривал рану Никитина.

Ротный командир, отводивший стрелков и не видавший того, что случилось с Никитиным, первый встретил Хаджи-Мурата. Встретившись с офицером,547 подъехав к Воронц Воронцову . он, приложив руку к сердцу, сказал что-то по татарски, но, видя, что548 Полторасов его не понимают,549 а только улыбается, кивая головой заговорил по русски:

— Хаджи-Мурат — моя — у русских. Шамиль нету. Воронцов надо.

— Вот он, Воронцов, — сказал550 Полторасов ротный, весело улыбаясь, поворачивая лошадь назад к подъезжавшему Воронцову. Ему радостно было встретить дружелюбно этого страшного человека, столько помучившего их и побившего русских, и, кроме того, вся фигура этого молодцеватого, с короткой, обстриженной бородкой и блестящими, не бегающими, а внимательно и удивительно ласково смотревшими глазами, невольно привлекала и подбодряла.

Несмотря на то, что они третий день были на пути и ночевали в лесу, вид не только Хаджи-Мурата, но и всех пяти человек его свиты был молодцеватый, воинственный и щеголеватый. Лошади, одежда, бурки, приподнимаемые сзади винтовками, и в особенности оружие было чисто и красиво, и лица были спокойные и достойные. Особенно выделялись из свиты: один молодой красавец, тонкий, как женщина, в поясе и широкий в плечах красавец юноша лезгин, с чуть пробивающейся русой бородкой, не спускавший глаз с Хаджи-Мурата; и другой, без бровей, без ресниц, с красными глазами, красной подстриженной бородой и старым шрамом через нос и лицо. Этот был хмурый и смотрел на уши своей551 прекрасной поджарой ногайской лошади.

Никитина552 Зач.: убрали понесли на носилках в крепость, и между солдатами стало известно, что вышел к нам главный наиб Шамиля, и бывшие к дороге выбежали посмотреть. Офицер крикнул было на солдат, но полковой командир остановил его.

— Пускай посмотрят своего старого знакомца. Ты знаешь, кто это? — спросил он у ближе стоявшего солдата.

— Никак нет-с, Ваше Сиятельство.

— Хаджи-Мурат. Слыхал?

— Как не слыхать, Ваше Сиятельство, били его много раз.

— Ну, да и от него доставалось.

— Так точно, — отвечал солдат довольный тем, что удалось поговорить с начальником.

Хаджи-Мурат подъехал к Воронцову и, наклонив голову, прижал правую руку к груди и сказал:

— Отдаюсь в волю великого падишаха русского и буду служить ему.

Воронцов выслушал переведенные ему переводчиком слова и протянул руку в замшевой перчатке Хаджи-Мурату. Тот пожал руку, и еще сказал, что он рад тому, что первый начальник русский, с которым он имеет дело, сын великого сардаря (главнокомандующего).

— Люди эти, мои нукера будут так же как и я служить русским, — прибавил он, указывая на своих.

Воронцов оглянулся на них и кивнул им головой. О свите было уже выговорено через лазутчиков.

Воронцов повернул свою лошадь и, пригласив Хаджи-Мурата ехать с собой рядом, поехал назад к крепости.

Свита Воронцова и Хаджи-Мурата поехала сзади. Солдаты, между тем, собравшись кучкой, делали свои замечания.

— Сколько душ загубил, проклятый, теперь поди как его ублаготворять будут, — сказал один.

— А то как же, правая рука Шамиля. Теперь небось!

— А молодчина! Что говорить! Джигит!

— А рыжий-то, рыжий, как зверь косится.

— Ух, собака, должно быть.

Говорили и об Никитине. Все жалели его.

— Как же, кричат: берегись, — не слышит.

Воронцов с трудом сдерживал свою радость. Он недавно был на Кавказе, и вот ему удалось первому выманить и принять главного, могущественнейшего, второго после Шамиля, врага России.

Одно было неприятно: в Воздвиженской жил генерал Меллер-Закомельский и по настоящему надо было ему донести и через него вести дело, а он сделал всё это сам. Как бы не было неприятности. Но в сущности не посмеет обидеться.

Подъехав к дому, Воронцов передал адъютанту нукеров Хаджи-Мурата, а сам ввел его к себе в дом и представил жене.

Оставив Хаджи-Мурата в гостиной с женой и шурином, Воронцов прошел в канцелярию сделать распоряжение об отправке курьера к отцу, в Тифлис.

В канцелярии адъютант объявил Воронцову, что необходимо дать знать воинскому начальнику Меллер-Закомельскому и что вообще и сначала надо было дать знать ему. Действительно так нужно было поступить. Воронцов553 хотелось самому отличиться и он всё сделал сам не подумал об этом, теперь же велел написать донесение.

Когда он, окончив эти дела в канцелярии, вернулся к себе, он увидал своего пасынка Бульку на коленях у Хаджи-Мурата и кинжал Хаджи-Мурата на Бульке.

— Он прелестен, твой разбойник, — сказала Марья Васильевна мужу. — Булька стал любоваться его кинжалом. Он подарил его ему. Надо будет отдарить его.

Воронцов подошел к Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат, не вставая, подарил его своей заразительной улыбкой белых зубов из под черных стриженных усов; гладя мальчика по курчавой голове, проговорил:

— Джигит! Джигит!

Переводчик же передал Воронцову желание Хаджи-Мурата совершить молитву.

Его отвели в уборную, но ему не понравилось, и он вышел в сарай и там, разувшись, сделал омовение и стал с своими нукерами на молитву.

Всё было бы хорошо, но в это время рыжий, старый генерал барон Меллер-Закомельский, узнав о том, что из гор вышел Хаджи-Мурат и явился не к нему, а к Воронцову, вышел из себя и послал тотчас же за Хаджи-Муратом своего адъютанта.

Воронцова застал адъютант за обедом. Он попросил подождать и тотчас же отправился с Хаджи-Муратом к Меллеру.

Умная Марья Васильевна поняла, что тут что-то не так и, несмотря на успокоение мужа, пошла вместе с ним к генералу.

— Vous feriez beaucoup mieux de rester, c’est mon affaire, pas la vôtre.554 *** Гораздо лучше тебе остаться, это мое, а не твое дело.

— Vous ne pouvez pas m’empêcher d’aller voir madame la générale.555 *** Ты не можешь мне препятствовать посетить генеральшу.

— Можно бы в другое время.

— А я хочу теперь.

Так поговорили муж с женой, остановившись на крыльце. Хаджи-Мурат, опустив глаза, делал вид, что он не замечает, но блестящие глаза его играли. Наконец они пошли все трое. Хаджи-Мурат оказался хромым. Одна нога его была короче другой. Но он шел все-таки легко в своих мягких черных чувяках.

Когда они вошли, Меллер с мрачной учтивостью проводил Марью Васильевну к жене. Адъютанту велел проводить Хаджи-Мурата в приемную и не выпускать, а князя Воронцова строго попросил к себе в кабинет, и сам прошел в дверь вперед его.

— Какое вы имели право вступить в переговоры с неприятелем без моего ведома? — сказал он, затворяя дверь.

— Ко мне пришел лазутчик и объявил желание Хаджи-Мурата, — отвечал бледнея гордый Воронцов, не привыкший к такому обращению.

— Я спрашиваю, какое вы имели право?

— Как вы хотите, барон, чтобы я отвечал вам на такой вопрос?

— Я вам не барон, а Ваше Превосходительство.

И тут вдруг прорвалась долго сдержанная злоба барона. Он высказал всё: и то, что они, кавказцы, здесь проливают кровь, а петербургские авантюристы приезжают, чтоб у них из под носа выхватывать награды. Это не честно.

— Я не позволю вам этого говорить.

— А я вам не позволю...

— Молчите или я...

В это время вбежали две жены и бросились на мужей. И стали мирить их. Воронцов признался, что он был неправ. Барон признался, что он погорячился.

Решено было оставить Хаджи-Мурата у Меллера и послать к начальнику левого фланга.

556 Хаджи-Мурат сидел рядом в комнате и очевидно всё понял или, по крайней мере, понял то, что ему нужно было понять, то, что русские генералы и полковники — ничтожные, презренные люди. В это время Никитин, зная, что он умирает, лежал в лазарете причастившись и исповедывавшись и разговаривал с пришедшим к нему Кондаковым.

— Слава Богу, — говорил он, между стонами, — развязала меня Царица Небесная, сколько бы еще грешить пришлось. Ведь я нынче ночью бежать к Шмелю хотел. Теперь одно только бы: хозяйка замуж вышла да брат матушку не оставил. А мне хорошо. Тут же сразу молча попросил свечку в руки и помер.

Через день пришло приказание отправить Хаджи-Мурата с его мюридами в Грозную и оттуда в Тифлис.

*** Редакция третья — 1897 г.
* № 12 (рук. № 15).

557 За это время невольного бездействия среди чуждых людей, после напряженной деятельности последних двенадцати лет, в душе Хаджи-Мурата произошел великий переворот. За это время в Тифлисе приставленный к нему Л Лорис - М Меликов потребовал от него рассказа о своей жизни. Х Хаджи - М Мурат в первый раз вспомнил всё Хаджи-Мурат родился в 1812 году в небогатом аварском семействе Гаджиевых. Дед его был уважаемый всеми человек,558 джигит ученый и набожный старик,559 и джигит, воен ходивший в Мекку и носивший чалму. Отец его был560 веселый горец знаме знаменитый известный джигит и храбрец. Мать Хаджи-Мурата красавица561 Фатима из елисуйского ханства, кормилица хана Буцала Ханум была взята ханьшей Паху-Бике во дворец ханов и выкормила Умар-Хана. Уже после этого она родила562 Хаджи- *** Мурата сына, которого назвала Хаджи-Муратом.563 и который рос с старшим Ханьша полюбила564 Фатиму, мать Х Хаджи - М Мурата . кормилицу и ее сыновей. Старший Осман и Хаджи-Мурат часто приходили во дворец и играли с молочными братьями Умар-Ханом и Буцал-Ханом.565 Молодые ханы были слабы и трусливы Молодые Гаджиевы, Осман и Хаджи-Мурат, были как орлы смелы, ловки и сильны,566 красивы и умны особенно Хаджи-Мурат, и умны, и молодые ханы любили их. Они вместе охотились, вместе джигитовали, вместе567 баловались играли с девушками. Но дед Хаджи-Мурата любил мальчика по-своему и не радовался на его молодечество, а хотел сделать из него муллу, кадия, ученого и набожного человека. «Богатство мирское остается здесь, — говорил он, перебирая четки, — нужно добывать богатство вечной жизни». И потому Хаджи-Мурат обучался сначала дома арабск арабской грамоте, потом отдан в муталимы к соседнему мулле. С этим соседним муллою пришел в один вечер мулла из568 Бухары гор и в мечети стал проповедывать. Он сказал: (Ист.569 Каб Кабардинского полка 13 и 14 Сборник 2, стр. 12, прим. отчеркнутое).

Слова эти570 страшно поразили запали тогда в душу Хаджи-Мурата, в особенности то, что571 истинный магометанин не может быть ничьим рабом и, не ведут войны с неверными что все магометане равны. Он вспомнил оскорбление, перенесенное им в ханском дворце, и решил жить так *** ханы не ведут войны с неверными. Он решил тогда же вести эту войну и для этой цели решил бежать к горцам к Кази-Мулле, тогда царствовавшему в горах. Не говоря о том, как хорошо, богато жилось там людям, главное, что прельщало его, было то, что там была возможность всегда участвовать в газавате, т. е. в войне с неверными.

Он слышал, что раны, полученные в газавате, не болят.572 В газавате А если убьют в газавате, то пойдешь без суда в рай, а если победишь, то тебе слава в этом мире.

Решив бежать в горы с товарищем, они приготовили для этого товар, потом перешли в мечеть за оградой.573 Далее в подлиннике две строки многоточия; на полях помета: О кавк кавказских гор горцах . Выпуск II, стр. 10. Воспом. муталима.

................................................................................................................................................

................................................................................................................................................

Бегство не удалось, и они воротились, главное, потому что в это самое время574 В 1830 году, когда Хаджи-Мурату было 18 лет скоро после этого к их ханству, которое было под властью русских, подступил Кази-Мулла.575 первый объявивший священную войну против неверных

Паху-Бике собрала войско и выставила против врагов. Произошла битва: Кази-Мулла был отбит, но в этой битве был убит Абдулла, отец Хаджи-Мурата.

576 Когда Хаджи-Мурат ушел от своего муллы с тем, чтобы577 сражаться участвовать в битве, но когда он пришел, всё уже было кончено, и он застал только похороны отца; как несли его на носилках покрытого черной буркой и как Ханум шла за ним с другими женщинами и рвала на себе волосы.

Хаджи-Мурат остался в578 деревне ауле и опять сошелся с Абунунцал-Ханом и с ним вместе увез ему жену.579 ходил в набег на горцев Через два года с милицией ходил под Гергебиль, где580 своими в первый раз убил человека. Он сражался с горцами и Кази-Муллой за смерть своего отца.

В этом сражении581 слышно было был убит и Кази-Мулла и слышно было, что на место его Имамом582 поступил избран был Гамзат-Бек. Всё это слышал Хаджи-Мурат издалека, но всё это перестало занимать его. Он забыл всё то, что так поразило его в проповеди Муллы-Магомета, и весь теперь отдался увлечению молодечества, которому много помогала его дружба с молодым ханом и любовь к нему ханьши Паху-Бике. На празднике Курбан-байрам он обскакал всех и лошадь его *** была вся увешана кинжалами и увязана платками, так что насилу могла идти. На праздник весны, когда выезжают в первый раз с плугом, он, засучив рукава и штаны, бегал и тоже обежал всех и обвешанный кинжалами был введен в круг. Он же одним ударом шашки срубил583 шею голову барану и разрезал платок. Это было самое лучшее, бодрое, веселое время, такое, когда человек живет только своей жизненной силой, а ее было много у Хаджи-Мурата. В это время он женился, увезя жену из Гоцатля. Родные выплатили за нее584 деньги калым, и она осталась. Так продолжалось два года счастливой, беззаботной жизни, дружбы с ханом. Дед Гаджиев жалел о том, что Хаджи-Мурат не будет ученый, но помирился с этой мыслью. В горах между тем шло дальше и дальше учение тариката. Хаджи-Мурат не обращал на него внимания.585 тем более потому, что Гамзат, занявший место Кази-Муллы, был враг ему, Так прошло два года, когда Гамзат в начале августа, завладев окружными аулами586 подошел к Хунзаху. Паху-Бике послала сыновей (Ист. Каб. полк, II т., 31 стр. и след., отчерки).587 Отчеркнуто с надписью на полях: пр пропустить : Встреча с Шамилем. Хаджи-Мурат поехал с Абунунцалом и бежал и видел убийство и бежал. Видел казнь Сурхан-Хана и убийство Паху-Бике. Заговор с братом и убил Гамзата. — Ист История К Кабардинского П Полка , 35—37, 38.

Хаджи-Мурат588 после вспоминал теперь это страшное время, в особенности по той внутренней борьбе, которая шла в нем во всё это время. Гамзат-Бек был имамом и вел газават и потому Хаджи-Мурат сочувствовал ему. Когда ханьша Паху-Бике колебалась послать ли сына к Гамзат-Беку, Хаджи-Мурат советовал послать, советовал принять Гамзата и589 отдаться Га Газавату отделиться от русских. Когда590 Умма-хан вернулись с проткнутыми носами послы, он же советовал ехать и Абунунцалу и поехал с ним. Здесь в первый раз Хаджи-Мурат увидал Шамиля. Шамиль был тогда молодой человек, приближенный мюрид Кази-Муллы. Хаджи-Мурат591 слышал, сведя лошадей в конюшню шел к Маме, перешедшему к Гамзату, мимо палатки, когда услышал слова Шамиля к Гамзату: «Куй железо пока горячо. Пока ханы будут ханами, они не дадут народу пристать к нам». Не доходя до палатки Хаджи-Мурат услыхал стрельбу и увидал, что592 по из палатки в которой стреляют в нукеров хана. Потом он увидал как (И. К. п., 35, отч.).

Вот тут шла борьба.593 Оказаться Хотелось броситься защитить молочных братьев. Но показаться значило погибнуть, и Хаджи-Мурат просидел в сакле и вечером бежал в Хунзах, — хунзахцы сдались, и Гамзат вступил в Хунзах, — и ушел к деду.

* № 13 (рук. № 16).

8 апреля594 Хаджи-Мурат 1852 года595 был ясный, солнечный день, рисовые ноля вокруг вечером Хаджи-Мурат с свитою своих четырех человек и двух приставленных к ним караульщиков, надзирателя нухинца Хамиль-Бека и донского урядника Назарова, раньше обыкновенного возвратился с прогулки.

В Нухе Хаджи-Мурату был отведен небольшой, чистый дом в пять комнат недалеко от мечети и ханского дворца.596 В этом доме Это было в Нухе вечером. Муэдзин уже пропел свои призывы к молитве, в лагере пробили зорю. Хаджи-Мурат сидел один на ковре в своей отдельной комнате и читал арабскую рукопись Джемал-Эдина о тарикате. Подъехав к дому, Хаджи-Мурат слез, отдал повод нукеру и, хромая, вошел на крыльцо и в дом. Муэдзин запел на минарете, и Хаджи-Мурат, разувшись, омыл ноги и стал на молитву. Окончив молитву, стал произносить «Лаиллаха илла-ллах» и произнес это тысячу раз,597 потом он сел на ковер и взял после каждых двадцати раз произнося «Мугамедунрассулах». Потом он встал, взял арабскую рукопись и стал читать. Он читал эту рукопись теперь третий раз в своей жизни и только теперь ему казалось, что он в первый раз понимал весь смысл ее. В рукописи было сказано: «Истинный магометанин не может находиться под властью неверных. Магометанин598 свобода и истина не может быть ничьим рабом, все магометане равны. И потому тот не магометанин, кто покоряется другому, особенно неверному, тот не может спастись. Все намазы, посты, странствования в Мекку, жертвы бедным и чтение корана не нужны, если он покоряется и служит неверным. И потому первая обязанность магометанина, если он во власти неверных, есть599 освобождение себя от них война против них до тех пор, пока будешь свободен от них». «Лаиллаха иллаллах. Мугамедунрассулах»,— повторил Хаджи-Мурат, закрыв глаза и вспоминая, где он, и что он нынче еще обещал через приезжавшего к нему адъютанта главнокомандующего, которому он обещал провести войска в Дагестан и отвоевать Хунзах, всю Аварию и, если не покорить, то вызвать Шамиля. Он обещал приехать опять в Тифлис к этим неверным собакам, чтобы сговориться с тем самым князем Аргутинским, с которым он воевал и которого разбивал не раз в продолжение десяти лет. — Вот в каком он был положении, и не было из него выхода. Не было выхода, потому что он ушел один, оставив в горах жену и сына. Они должны были выдти с ним вместе, но их задержали, и они были теперь в руках Шамиля. А он знал, что такое Шамиль.600 Шамиль выколет ему глаза или казнит его сына. И этот сын Не уйти же ему нельзя было. Шамиль601 боялся его и хотел убить его сменил его с наибства, потребовал от него всего его богатства и, когда тот не отдал, послал взять его. Хаджи-Мурат защищался в ауле Бетлагаче и убил несколько человек из посланных Шамиля. После этого нельзя было ожидать примирения с Шамилем. Правда, Шамиль, по просьбе Кибит-Магомета, сказал, что он помирится и простит, но Хаджи-Мурат знал, что это значит. Стоило ему поверить, и он бы погиб. Он попробовал возмутить хунзасцев против Шамиля, но все боялись Шамиля, и он даже едва ушел от людей, подосланных, чтобы схватить его. Вся старая ненависть к Шамилю еще за602 убийство совет убить ханов, за убийство меньшого вскипела в нем, и он решил бежать к русским, чтобы с помощью их отомстить ему. И он отомстил бы, но Шамиль захватил семью, захватил сына. Он любил сына, он не мог без умиления вспоминать о нем. Но не603 это его сын, а мысль о том, что он604 опять идет против Бога, что, вместо войны с неверными для освобождения магометан, он с неверными против магометан, убивала его.

Два раза уж он изменял хазавату и теперь третий раз. Прежде он был молод, он не знал, но теперь он не видел себе605 обещал служить русским оправдания. И он вспоминал свои две прежние измены хазавату606 пророку и Богу и всю прежнюю жизнь свою.607 тем более, что он всю ее записал по просьбе приставленного к нему офицера Лорис-Меликова.

* № 14 (рук. № 17).

608 Делать После своей деятельной жизни жизни полной трудов и опасностей, теперь Хаджи-Мурату делать было нечего. Он только молился и думал. И думал всё больше о том За несколько дней перед отъездом в Нуху Лорис-Меликов, офицер, состоявший при Воронцове и говоривший по татарски, вызвал Хаджи-Мурата на рассказ о всей своей жизни.

Лорис-Меликову нужно было узнать это, чтобы составить описание жизни Хаджи-Мурата для отсылки государю в Петербург, и он три вечера с ряду приезжал к Хаджи-Мурату и подробно расспрашивал его об его жизни и записывал то из нее, что ему казалось интересно. Хаджи-Мурат же, рассказывая свою жизнь, вновь переживал ее. И это, т. е. подробное и последовательное воспоминание о своей жизни,609 и описание ее случилось с Хаджи-Муратом в первый раз за эти года, — двадцать лет его деятельной жизни — ему некогда было вспоминать, — и произвело на него такое новое и сильное610 впечатление действие, что последнее время в Тифлисе и теперь в Нухе он, не переставая, думал о своем прошедшем: вспоминая, распределяя события и поправляя в своих мыслях тот рассказ, который он передал Лорис-Меликову.611 Воспоминания обо всем Всё его прошедшее представлялось ему теперь в воспоминании чем-то особенно важным и прекрасным, и в особенности в первые времена его детства и юности, о которых он и не рассказывал Лорис-Меликову, но которые612 для него были теперь в первый раз всплыли в его воспоминании и казались ему особенно прекрасными, точно какая-то чудная, не касавшаяся его история. Как только он оставался один, он садился на ковер, доставал ножик из под кинжала и начинал резать палочку и вспоминать.

* № 15 (рук. № 17).

Рассказ этот613 Зач.: поднял со заставил Хаджи-Мурата вспомнить свою жизнь, вновь пережить ее. Все эти последние 15 лет он, не переставая, жил самой614 сложной деятельной, горячей жизнью. Теперь же ему нечего было делать и он вспоминал. Приехав в Нуху, воспоминания всей пережитой им жизни еще сильнее охватили его. Вспоминая теперь, как он рассказывал Лорис-Меликову, он поправлял себя, поправлял и, главное, переживал сначала всё то, чтò было с ним с самого раннего детства и что ни для кого не было важно, кроме как для него одного. Для него же всё это было особенно важно, и всё это, особенно первое детство, он помнил, как будто это было вчера.615 и любил как лучшее время своей жизни. Жизнь эта была бурная и сложная. И прошедшее представлялось ему со всеми мельчайшими подробностями и таким прекрасным, что он спрашивал себя: неужели в самом деле это был я, который пережил всё это.

Вспоминал он с самого начала и прежде всего вспоминал свою мать, не такою, какою она была теперь, величественной старухой с сморщенными губами и выдающимся подбородком, а такою, какою она была, когда кормила его, — высокой, стройной, с длинными руками и ногами, большими глазами, величественной красавицей в шелковом бешмете с золотыми украшениями.

Он не мог помнить этого, но ему казалось, что он помнил616 ее, когда она с ним за спиной избитая отцом мужем за то, что она не хотела взяться кормить ханского сына, убежала ночью в горы к своему отцу и прожила там всё лето, работая на старика и не возвращаясь к мужу. это, так часто ему мать рассказывала про это — как она, раненная кинжалом своим мужем, прижала к свежей ране617 своего ребенка и не отдала его нукерам хана. Случилось это, как рассказывала это ему его мать и как она пела про это сложенную ею самой песню, из-за того, что Сулейман отец Хаджи-Мурата хотел618 взять ханского отдать отнять у матери Хаджи-Мурата и дать ей выкормить ханского сына так же, как она выкормила от старшего своего сына Османа старшего сына хана. Но Патимат ни одного ребенка не любила так, как Хаджи-Мурата, и не согласилась.619 Тогда Сулейман Произошла ссора, и Сулейман ударил ее кинжалом. Она Сулейман взбесился.

* № 16 (рук. № 19).

620 45 лет тому назад на Кавказе, — в мирном Кавказе, я хотел сказать, — царствовал князь Михаил Семенович Воронцов, а в немирном Шамиль и между ними шла война. Воронцов Михаил Семенович был человек, которых уже нет теперь, и тип, который потерян и непонятен даже для молодого поколения. Воспитанный в Англии, сын знаменитого посланника — это был человек утонченнейшего образования, мягкий, тонкий и вместе с тем твердый и преданный царю и отечеству слуга, лучше говоривший по-французски, чем по-русски, и не понимающий жизни без службы, без власти и без покорности. Он был стар, но еще свеж, бодро двигался и, главное, обладал всей силой тонкого и приятного ума.

28 октября 1852 года621 Ошибка. Следует: 1851 г. князь вышел в своем дворце к обеду в особенно веселом расположении духа. Лисье бритое лицо его приятно улыбалось княгине Дадиани, которую он вел под руку к обеду, вслед за княгиней, которая шла впереди его с князем Орб Орбельяни .

— Excellentes, chère amie,622 *** Прекрасные, милый друг, — отвечал он на вопрос княгини о том, какие он получил известия с нынешним курьером. — Simon a eu de la chance.623 *** Семену повезло. — И он за обедом рассказал всем поразительную, необычайную новость — для него одного это не была вполне новость, потому что переговоры велись давно, — что знаменитый храбрейший помощник, наиб Шамиля Хаджи-Мурат передался русским, и именно молодому князю, и привезен в Тифлис.

Весь обед разговор вертелся о Хаджи-Мурате. Кавказский генерал с левого фланга, обедавший у князя и сидевший подле княгини и конфузившийся, очень рад был случаю разговориться и рассказать удивительные походы и набеги этого героя, как он сделал поход один с конницей в день в семьдесят пять верст, как он ворвался в Темир-Хан-Шуру, как похитил вдову хана среди русских войск, как шла легенда о его заколдованности. Теперь Хаджи-Мурат был пленным или перебежчиком в Тифлисе.

Утром на другой день Хаджи-Мурат был представлен Воронцову. В приемной князя сидели дожидаясь человек десять, в том числе и полковой командир с левого фланга, обедавший вчера и нынче приехавший откланяться. Полковому командиру очень хотелось видеть близко того страшного Хаджи-Мурата, с которым он не раз имел дело и которого видел раз издалека в трубу в чалме на белой лошади, окруженного мюридами со значками. Теперь он увидал, как этого самого Хаджи-Мурата проводил по паркету приемной адъютант Главнокомандующего.

Хаджи-Мурат был человек немного выше среднего роста, как все горцы, сухой, тонкий, не столько широкоплечий, сколько широкий от груди к спине, мускулистый, очень загорелый, с небольшой русой бородкой, подстриженными усами и выдающимся подбородком. Выдающеюся чертою его лица были очень широко расставленные глаза и выступы лба на бровях. Он был одет в длинную белую черкеску на коричневом с маленькими галунами бешмете; как у всех горцев, ремень с кинжалом, шашка, на ногах ноговицы с чувяками, на бритой голове папаха с белой чалмою. Он шел, не глядя по сторонам, хромая на одну, короче чем другая, ногу.

Все в приемной, не спуская глаз, проводили его в дверь Главнокомандующего.

— Так вот он какой! Лицо доброе, а какой зверь, — подумал полковой командир, вспоминая, как два года тому назад они нашли перерезанными по приказанию Хаджи-Мурата двадцать шесть человек пленных во взятом ауле.

Переход Хаджи-Мурата к русским было важное событие и могло иметь важные для служащих и разнообразные последствия. Для одних это было средство отличиться, приписав себе этот переход, для других средство выгодного положения, пристроившись к сопутствованию Хаджи-Мурата, для третьих надежды в отсутствие Хаджи-Мурата отличиться против тех мест, где он начальствовал.

В тот же день Хаджи-Мурат был принят Воронцовым, вечером, в новом, в восточном вкусе отделанном, театре. Шла веселая пьеска Сологуба. Воронцов был в своей ложе, и в партере появилась высокая фигура хромого Хаджи-Мурата в чалме. Он вошел с своим переводчиком, но просидел недолго и после первого акта вышел, обращая на себя внимание всех зрителей. В Тифлисе в это время гостил в отпуску Полтавцев — веселый офицер с левого фланга, родня Воронцова. Отпуск его истекал, но приезд Хаджи-Мурата мог поправить дело. Он просил оставить его на время при Хаджи-Мурате. Воронцов согласился.

Через несколько дней Воронцов писал следующее военному министру Чернышеву. Письмо было писано по-французски.

(Выписка из «Русской старины», 1881, март, 658—659—660), «Письма кн. М. С. Воронцова к кн. А. И. Чернышеву. 20 декабря 1851 г. (Перевод с французского)».624 Далее копия письма Воронцова к Чернышеву, составляющего гл. XIV окончательной редакции.

Так и писал и думал Воронцов и различные другие люди. Эпизод этот был для всех интересный случай; для Хаджи-Мурата же это был страшный, трагический поворот в его жизни.

Правда, он не спал ночи и как зверь в клетке ходил прихрамывая по двум комнатам отведенной ему квартиры.

Он бежал из гор, потому что не мог оставаться и ему надо было отомстить давно уже ненавидимому Шамилю, но семья оставалась в руках Имама. Надо было выручить ее. Сначала Хаджи-Мурат надеялся, что Воронцов выговорит его семью, выменяв ее на пленных, но Шамиль не выдавал семьи. Тогда Хаджи-Мурат попросился ехать в Чечню,625 и там посылал лазутчиков и вызывал своих кунаков, поручая им чтобы оттуда постараться выкрасть семью.626 Саффедин обещался, но, доехав до Ведено, где содержалась семья Хаджи-Мурата, увидал, что выкрасть семью невозможно — под такой строгой стражей она находилась, — вернулся назад и объявил Хаджи-Мурату, что он отказывается сделать это, несмотря на триста золотых, к которые обещал за это Хаджи-Мурат.

Попытка выручить семью не удалось, и Хаджи-Мурат вернулся в Тифлис. Здесь беспокойство за семью еще больше охватило его. Он не спал ночи и ходил взад и вперед по комнате. Раз утром Лорис-Меликов приехал к нему и объявил, что имеет поручение от Главнокомандующего.

— И голова и руки рады служить сардарю, — с восточной торжественной учтивостью сказал Хаджи-Мурат, прикладывая сухую жилистую руку к тому месту груди, где белая черкеска перекрещивалась над черным шелковым бешметом. — Отур — садись, — сказал Хаджи-Мурат, улыбаясь и учтиво указывая черноватому, с блестящими глазами и пуговицами, нарядному Лорис-Меликову на кресло. Он всегда особенно ласково встречал Лорис-Меликова и за то, что Лорис-Меликов мог говорить с ним по-татарски, и главное за то, что знал его за любимого ( мюрида) адъютанта сардаря.

У Лорис-Меликова был в руке портфель. Он сел. Хаджи-Мурат опустился против него на низкой тахте, расставив ноги в чувяках и ноговицах и опершись руками на колени. Подвижное лицо его приняло тотчас выражение приветливой ласки и почтения.

Когда Лорис-Меликов начал говорить, Хаджи-Мурат опустил голову и внимательно слушал. Лорис-Меликов сказал, что князь прислал его с тем, чтобы просить Хаджи-Мурата рассказать ему всю свою жизнь.

— Я запишу ее, если ты будешь рассказывать медленно (по-татарски нет другого обращения, как на ты) и тогда переведу по-русски и князь пошлет ее самому Государю.

Хаджи-Мурат помолчал после того, как Лорис-Меликов кончил говорить (он не только никогда не перебивал речи, но всегда выжидал, не скажет ли собеседник еще чего), поднял голову, стряхнув папаху назад (он всегда был в папахе), и улыбнулся той особенной детской улыбкой, которою он пленил Марью Васильевну. Ему было приятно знать, что история его, жизнь его интересна Императору, и от этого он улыбался.

— Можно! — сказал он, и сейчас же в его воображении пробежали воспоминания лучших, по его мнению, его подвигов: нападение на Темир-Хан-Шуру — похищение ханьши, завоевание, отбитие огромного табуна, убийство Золотухина, поход в Табасарань.

— Расскажи мне всё, не торопясь, — сказал Лорис-Меликов, доставая из портфеля чернила, перо и бумагу и устраиваясь на столе. — Всё с самого начала.

— Якши (хорошо), якши. Много, что рассказать есть. Много дела было.

— Не успеем в день, два, три дня будем писать.

— С начала начинать?

— Да, с самого начала. Где родился, где жил.

Хаджи-Мурат опустил голову и долго посидел так, потом взял палочку у тахты, достал627 ножик из-под кинжала с слоновой втравленной золотом *** ручкой булатный ножик и начал ее резать.

— Пиши: родился в Цельмесе, аул небольшой, в горах, — начал Хаджи-Мурат. — И ему вспомнился вечер, врытая в гору сакля с галерейкой и запах кизяка, и мать, сидящая над коровой. — Нас было два брата, старший Осман и я. Мать моя, когда родила Османа, кормила молодого хана аварского Нунцала, и потому мы были вхожи в ханский дворец и играли с детьми ханскими и ханьша Паху-Бике любила нас. Ханов было трое: Булач-Хан, Умма-Хан, молочный брат Османа, и Абунунцал-Хан; мой брат названный и друг. — Джигит был, — сказал Хаджи-Мурат, и Лорис-Меликов удивился, увидав, как слезы выступили на глаза Хаджи-Мурата, когда он упомянул это имя. — Вместе впятером мы джигитовали и вместе воевали. — Первое мое сражение было под Хунзахом, когда Кази-Мулла окружил Хунзах. Кази-Мулла требовал, чтобы ханьша перестала дружить с русскими. Тут я в первый раз стал мюридом, принял хазават. Да это вам не нужно?

— Нет, нужно. Как же?

— А вот. Кази-Мулла второй день стоял под Хунзахом. Наши пешие выходили к лесу и перестреливались. Я сказал Абунунцалу: «выедем верхами с ущелья и ударим в их лагерь». Так и сделали. Мы выехали на заре. Они вели лошадей на водопой. Мы гикнули. Кого убили, кого взяли живыми. Кази-Мулла бежал. Взяли значки. И я здесь в первый раз убил человека. И тот, кого я убил, был мюрид. Когда мы выскакали в гору, они все пустились бежать. Моя лошадь была добрее всех, и я стал нагонять их. Позади всех скакал и сдерживал лошадь молодец хаджи в черной черкеске. Он кричал мне, что убьет, и поворотившись, целил в меня ружьем. Я знал, что, если я побоюсь его и сдержу лошадь, то уйдет от меня до ущелья; если же я не сдержу, он выпустит заряд и не успеет зарядить. Я стал близиться к нему, надеясь, что он промахнется. Он выстрелил. Пуля прожужжала мимо самых ушей. Я наддал ходу и потом в упор выстрелил ему в спину. Он схватился за пистолет, но опять промахнулся. Я догнал его, схватил за повод. Он лежал на луке. Я остановил лошадь. Он свалился на земь. Он поднял глаза к небу, прочел молитву «Ля иллаха иль аллах» и потом сказал: «Ты убил меня. Я мюрид, бился против неверных. Будь мюридом. Нет спасенья без хазавата. Ля иллаха, держи хазават» и умер.

— Что такое хазават и что такое мюршид и мюрид? — спросил Лорис-Меликов.

— А ты не знаешь?

— Я знаю, да желал бы знать всё сначала.

— А сначала был Мулла-Магомет. Я не видал его. Он был святой человек — мюршид. — Он говорил:628 Истор. Каб. полка, 13, от знака до 14 стр. знака < «Народ! Мы ни магометане, ни христиане, ни идолопоклонники. Истинный магометанский закон вот в чем: магометане не могут быть под властью неверных. Магометанин не может быть ничьим рабом и никому не должен платить подати, даже магометанину. Кто мусульманин, должен быть свободный человек, и между всеми мусульманами должно быть равенство. Кто считает себя мусульманином, для того первое дело хазават, война против неверных, а потом исполнение шариата. Народ, мы отвергнуты законом, мы гости в этом свете, мы все должны будем переселиться в настоящее наше место, чтобы найти спасение. Вот что говорит пророк: тот мой мусульманин, кто не щадит ни жизни, ни именья, ни семейства, кто исполняет волю Корана и исполняет мой шариат. Поступающий согласно моим повеленьям станет на том свете выше всех святых, до меня бывших. «Народ! Клянитесь оставить свои прежние пороки и впредь удаляться от грехов. Дни и ночи проводите в мечети, молитесь Богу с усердием и плачьте и просите его, чтобы он вас помиловал. Когда же настанет время вооружиться против неверных, о том я узнаю по вдохновению свыше и объявлю вам, но до тех пор рыдайте и молитесь. Я самый грешный человек в целом мире. Простите меня, я уже отказался от всего мирского». Так он сказал сначала, а потом, когда Магомет открыл ему всё, он сказал: «Именем пророка повелеваю вам: ступайте на свою родину, соберите народ, прочтите ему наставления мои, вооружитесь и идите на хазават; истребите врагов и освободите братий наших, мусульман. Кто убьет врага или сам погибнет в битве — рай тому награда; если же вы убежите с поля сражения, или через деньги и ложные обещания покорят вас, тогда ваши мечети будут обращены в церкви, вы будете навсегда прокляты, для вас нет спасенья и бойтесь гнева божьего. Вы живете в крепких местах, вы храбры. Один мусульманин должен итти против десяти неверных и не поворачиваться спиной к неприятелю. Кто так будет поступать, тот будет святым и вкусит все наслаждения рая. Вот ваши обязанности! На них благословляю вас». И вот Кази-Мулла повел хазават, а за ним Гамзат,629 только он был ложный имам а за ним Шамиль.630 и я Так вот с тех пор, как я убил этого мюрида, я стал думать о хазавате. Тогда я еще не стал мюридом. Я и забыл слова этого мюрида. Я вспомнил их только после.631 Отчеркнуто с надписью на полях: пр пропустить : В этот самый день, <в то время> как мы с ханом прогнали Кази-Муллу, с другой стороны Хунзаха в перестрелке убили моего отца. Когда мы вечером въезжали в Хунзах с лошадьми, значками, пленными и телами, которые мы везли, у въезда я столкнулся с лошадью, на которой везли перекинутое тело, покрытое буркой. За ними шла моя мать и рвала на себе волосы. Тут вскоре Кази-Мулла был убит и на место его стал Гамзат. Гамзат прислал послов сказать, что если мы не покоримся, он разорит нас. Все аулы перешли к нему, и нам нельзя было защититься, тогда ханьша решила послать сына Омара и меня с ним в Тифлис просить помощи у барона Розена. Тут я в первый раз увидал русских и узнал их.

— И не полюбил, — шутя сказал Лорис-Меликов.

— Нет, не полюбил. Тогда были хуже, чем теперь. Меня не приняли, ничего не дали. В это время был бунт в Кахетии, и я видел, как вешали и гоняли сквозь строй наших.

— Где же это было? — спросил Лорис-Меликов.

— А это было в крепости. Был генерал Гузат. Он казнил. Мы с Омар-Ханом пришли на площадь. Стояли три виселицы, и две арбы были с палками. Солдаты стояли кругом и били в барабаны. Потом вышел чиновник и стал читать по-русски. Потом переводчик прочел по-татарски, что народ бунтовал и вот зачинщиков казнят. А мы знали, что это не зачинщики. А они жили свободно, потом пришли русские, сожгли хлеб, сено, дома, побили жен, детей. Тогда выбрали время и зарезали роту солдат. Потом пришел полк. Хевсуров сила не взяла, они покорились. Спросили: «давай зачинщиков». Старики помолились Богу в мечети. Потом мулла вышел, сказал: «Русские требуют виноватых. Все били русских. А русские требуют девятерых. Надо идти девятерым. Кто пойдет?» Трое сами вызвались, шестерых назначили. Из этих троих удушили веревками, а пять забили палками, шестой убил солдата и сам убился. Я видел всё. Омар-Хан не стал смотреть. А я целый день стоял, смотрел. Сначала повесили, потом водили между солдат голых, те били. Ни один не кричал. Только один старик визжал. А когда шестого захотели вести, он сорвал с себя кандалы, убил ими солдата и сам бросился на штыки и закололся. А генерал жирный, как свинья, сидел на кресле, курил трубку.

— Как же он убил?

— Джигит выхватил руки, взмахнул, — и Хаджи-Мурат показал быстрым могучим движеньем, как это было сделано. — И убил солдата. «Алла-ильаллах», — я запел и весь народ за мной. На нас повернулись солдаты. Мы ничего не могли сделать, но тут я вспомнил про мюрида, какого я убил и какой мне велел быть мюридом, и я решил принять хазават и уговорил Омар-Хана.

Когда мы приехали назад, мы стали уговаривать Паху-Бике бросить русских и впустить к нам Гамзата.

Гамзат-Бек скоро после этого подошел под Хунзах. Гумбетовцы, койсубулинцы, андийцы, карахцы — все приняли хазават и покорились Гамзату. Один аул не хотел признать его имамом, и тогда Гамзат взял аул силой и отрубил пяти человекам голову — одному моему дяде, брату матери. С Гамзатом было двадцать тысяч человек, а у нас в Хунзахе не было трех тысяч. Мы все знали Гамзата. Два года тому назад он бежал к нам от русских, и мы не выдали его. Когда он прислал к ханьше своих мюридов уговаривать ее принять хазават, чтоб не дружить больше с русскими и помогать ему воевать с ними, я стал уговаривать ханьшу согласиться. Она качалась то в ту, то в другую сторону и решила послать к Гамзату кадия Нур-Магомета с стариками и велела сказать, что согласна принять новое учение. Только бы Гамзат прислал ученого человека растолковать это новое учение. Через день старики вернулись к нам опозоренные, за то, что Нур-Магомет и старики воевали против мюридов, он велел им всем проткнуть ноздри, продеть нитки и на нитке к носу привесить по куску лепешки. И чтоб так они пришли к ханьше. Старики пришли в таком виде к ханьше. Когда мы вынули нитки и помолились в мечети, старики рассказали, что Гамзат только мюршид и стоит за истинную веру и ничего не хочет себе, а говорит, что только бы ханьша приняла хазават, он снимет с себя имамство и передаст старшему хану, моему брату Абунунцал-Хану, а сам будет служить ему так же, как отец его Алискендер-Бек служил отцу Абунунцала. Если ханьша и молодые ханы не знают тариката, то он пришлет святого мюршида объяснить истинную веру, но нужно прислать ему аманатов. Довольно ему одного аманата, меньшого сына ханьши — Булач-Хана. Ханша согласилась и послала Булач-Хана с почетными стариками. Гамзат был прямой человек, но с ним был уже лисица — Шамиль, и он придумал всё это, когда Булач-Хан был уже там. — На другой день утром приехали мюриды сказать, что Гамзат хочет всю свою власть отдать Абунунцалу или Умма-Хану и потому просил их обоих приехать к нему в лагерь. Ханьша побоялась послать Абунунцала и послала только Умма-Хана. С Умма-Ханом поехали брат Осман и я. Когда мы въехали на гору, нас окружили мюриды и кричали, и стреляли, и джигитовали вокруг нас и проводили нас к палатке Гамзата. Он вышел к нам с Шамилем.

— Какой он был из себя, Гамзат? — спросил Лорис-Меликов.

— Сильный, твердый человек, невысокий, мужественный. Шамиль всегда был с ним, на две головы выше его. Он подошел к стремени и принял Умма-Хана и повел в палатку. И сказал: (И. К. П.,632 *** «История 80-го пехотного Кабардинского полка». 33, 34 отчеркнутое чернилами).

Умма-Хан был туп на речи, но сильный, как бык, и тихий. Он не знал, что сказать, и молчал. Тогда я сказал, что если так, то пускай Гамзат-Бек едет в Хунзах. Ханьша и хан с почетом примут его. Но мне не дал и досказать, и тут в первый раз я видел и столкнулся с Шамилем, он перебил меня: «Спрашивают не тебя, а хана». Гамзат-Бек наклонил голову в знак одобрения и позвал Умма-Хана стрелять в цель. Пока мы стреляли, подъехали те же пять мюридов, которые приезжали и утром, и Гамзат поручил им ехать звать Абунунцал-Хана, без которого он не может решить дела. «Поезжайте и вы с ним», — сказал Гамзат нам, приехавшим с Умма-Ханом. — Когда мы приехали и рассказали ханьше и Абунунцалу и как нас встречали, и как зовут его Абунунцала, ханьша — ослабела и стала говорить сыну ехать. Я боялся измены и сказал так Абунунцалу. Он сказал матери, что неразумно отдаваться в руки врагу. — «Ты боишься?» сказала она. Абунунцал никогда ничего не боялся. — «Вели седлать», сказал он мне, и после полуденной молитвы мы выехали. — Хорошо встретили младших ханов. Старшего встретили еще лучше. Зурны, барабаны, дудки, пальба; сам Гамзат выехал навстречу с значками. Я ехал за ханом. Хан пошел с Гамзатом в палатку. И мы видели, как Гамзат посадил его на первое место, рядом с Умма-Ханом. — Нас всех нукеров ханских позвали под гору в другую палатку и стали угощать. Мне было неспокойно на душе, не нравился мне Шамиль, а я видел, что Гамзат без него ничего не делал. Не нравилось мне тоже то, что Булач-Хана не было тут, а его услали в Гоцатль. Когда Абунунцал спросил, где меньшой брат, Гамзат сказал ему, что они как аманата услали его в Гоцатль, но что теперь, когда нет больше врагов, а все заодно служат хазавату, он сейчас пошлет за ним. — Я отказался от угощенья, сказал, что болен, и вышел за палатку. Как я ждал, так и случилось. Только что я вошел в нашу палатку, — она была под горой, — вбежали мюриды, и я услышал выстрелы и крики наших. Двое выбежали, и один тут же упал убитый. Я бросился в гору к палатке Гамзата, где были ханы. Там тоже слышались крики и пальба. По мне выстрелили, но не попали. Я еще был не хромой и легок, я вбежал на кручь, но было уже поздно. Умма-Хан уже лежал в луже крови, а Абунунцал бился с мюридами; половина лица у него была отрублена и висела. Он захватил ее рукой и при мне ударил кинжалом Гамзатого брата и срубил его. Он намернулся на другого, но тут человек двадцать мюридов бросились на него, и он упал.

И Хаджи-Мурат живо вспомнил и лицо своего друга и брата Абунунцала, и вспомнил тот стыд, который он не переставая испытывал за то, что тогда не бросился защищать Абунунцала. Он испугался тогда, но не хотел признаться и сказал не глядя:

— Я хотел рубить, но брат Осман ухватил меня за черкеску, — сказал Хаджи-Мурат, — и сказал: «Оставь, после отплатим за кровь». И в суете мы отвязали наших лошадей и ускакали в Хунзах. На другой день Гамзат с мюридами и значками приехал в Хунзах. Ханьша уехала к моему деду. Гамзат стал править всей Аварией, выписал ханьшу и убил ее.

— Зачем же он убил ее? — спросил Лорис-Меликов.

— Нельзя было. Пролез передними ногами, пролезай и задними. Ханьша не могла простить смерть сыновей. Она потребовала вернуть себе хоть меньшого, Булач-Хана. Но Гамзат не дал его. И опять тот же Асельдер— зверь был, отрубил ей голову. Мы узнали это вечером и сошлись с братом у серебряника решить, как и где взять кровь Гамзата. Мы еще не решили когда, но к нам в лавку пришел Асельдер и стал расспрашивать. Мы поняли, что он знает, что когда-нибудь выдаст нас, и решили дело сделать завтра в пятницу, в мечети во время молитвы. — Так и было. На утро Гамзат призвал к себе деда нашего Дибир-Али и сказал ему: «Мне сказали, что твои внуки задумывают худое против меня. Хотят убить меня в мечети, но я не боюсь никого, кроме Бога и Магомета. И я делаю дело божье. И оно должно совершиться. Только знай, что, если я узнаю, что это правда, я повешу тебя с твоими внуками на одной перекладине». Дед пришел и призвал нас. «Дело плохо. Он всё знает», сказал наш дед. «Что будет, то будет», — сказали мы. Все отстали от нас, остались мы двое с Османом. На утро мы взяли по два пистолета и в бурках вошли в мечеть, вслед за нами пришел Гамзат. Увидав людей в бурках, он остановился и Асельдер633 В подлиннике ошибочно: Адильгер. подбежал к нам, приказывая снять бурки. Не успел он сказать это, как я скинул плечами бурку, а правой рукой вынул кинжал и по рукоять всадил ему под ребра. В это время Осман выстрелил в Гамзата. Гамзат ухватился за рану и взялся за кинжал, но я добил его в голову. Мюриды бросились на нас и убили Османа, но я убил еще двоих, и в мечеть вбежали наши молодцы и перебили остальных. Тогда Гамзатовы мюриды заперлись во дворце, но мы ворвались туда и которых перерезали, которых побросали с кручи. — Тогда все меня признали начальником над всей Аварией. Но мюриды на место Гамзата избрали Шамиля и, я слышал, собирались итти на Хунзах. Тогда русский генерал Клюгенау прислал ко мне, чтобы я покорился русским, и он защитит меня. Нельзя было бороться одному, и я согласился принять русских.634 Так я второй раз изменил хазавату. Но Ахмет-Хан был зол на меня.

Хаджи-Мурат остановился и задумался. Он вспомнил, что это была вторая измена хазавату. Теперь была третья.

— Что, ты был уже женат тогда? — спросил Лорис-Меликов.

Хаджи-Мурат помолчал и улыбнулся.

— Меня женили, когда мне было шестнадцать лет. Это моя первая жена. Потом я женился на чеченке. Эта теперь с моими детьми у Шамиля. Вчера был из гор лазутчик, говорил, что Мулла-Ахмет берется выкупить их, если только отдадут двацать пленных и сто золотых. Сто золотых я дам, скажи князю. Без них мне нельзя служить вам. Всё, что я сделаю для русских, падет на голову жены, сына, матери.

— Я скажу. Я буду стараться, — сказал Лорис-Меликов. — Так на чем мы остановились?

— Хлопочи, старайся. Что могу, тебе сделаю. Что мое, то твое. Только помоги у князя. — Да, остановились мы на том, что генерал поручил мне Аварию.635 Я переехал во дворец и жил как хан. И я не пускал к себе Шамиля.

— Ну, а как же хазават? — спросил Лорис-Меликов.636 Хазават

Хаджи-Мурат опять улыбнулся. Очевидно он не хотел говорить правду, но не хотел и обманывать.

— Я хотел держать хазават, но нельзя было. Надо было итти к Шамилю. А Шамиль был мне враг. На нем была кровь и брата Омара и ханьши.

— Все-таки можно было воевать с русскими. Теперь уже это всё прошло и надо рассказать всё, что было, — сказал опять Лорис-Меликов.

— Всё так и было. Шамиль присылал ко мне, чтобы я покорился ему с Аварией. Но я сказал, что не хочу покориться ему.

А только прошу, чтоб он оставил меня, и я сам по себе буду воевать с русскими. На этом у нас остановилось, и всё бы было хорошо. Генерал любил меня. Я ездил к нему, с ним обедал. Он у меня был. Он мне дал награду, деньги, три раза. Прапорщиком меня сделал. Но тут вмешался Ахмет-Хан Кюринский. Он сватался за Солтанет, за дочь Паху-Бике. Но ее не отдали ему. И ему сказали, что я виноват этому.

— Почему же ты? — спросил Лорис-Меликов.

— Не знаю, — отвечал Хаджи-Мурат и, опустив глаза, долго не отвечал. Ему представилась теперь красавица Солтанет, и его тайная любовь с нею. И сватовство за нее Шамхала Тарковского и разлука с ней. — Ее выдали за Шамхала, а не за Ахмет-Хана, и Ахмет-Хан637 во всем этом возненавидел меня. Он подослал своих нукеров убить меня, и они ранили мою лошадь, но я ушел от них. Теперь он на меня наговорил генералу, и генерал призвал меня и спрашивал, правда ли, что я пересылался с Шамилем и обещал ему напасть на русских. Я сказал, что неправда. Мы поговорили, и он отпустил меня. Но я видел, что ему наговорили на меня. Я уехал домой. На другой день приехал Ахмет-Хан638 с ротой солдат и сейчас же объявил, чтобы я ехал в крепость.639 Я сказал, что не поеду, тогда Я поехал. В крепости, как только я сошел с лошади у комендантского дома, на меня бросились солдаты и связали мне руки640 надели и привязали к пушке. Комендант вышел и показал мне бумагу. В бумаге писалось, что я передался Шамилю, и что меня надо судить и послать в Темир-Хан-Шуру. Так продержали меня два дня. Моих никого ко мне не пускали. На третий день отвязали от пушки, но рук не развязывали и связанного, пешего, повели в Темир-Хан-Шуру. Я спрашивал, где мое оружие, лошадь? Мне сказали: всё будет цело у коменданта, если я оправдаюсь. Повели меня с конвоем пять солдат впереди, пять назади, один меня вел. На середине дороги у кручи против Цельмеса я рванулся и с солдатом вместе бросился под кручь. Солдат убился на смерть, а я сломал ногу. Я развязался641 добил солдата и пополз. Ногу тащить больно было.642 внизу Пастух увидел меня и стащил в аул. Там меня вылечили. Нога стала короткая.643 Я согласился служить Шамилю Но тут Шамиль узнал обо мне и прислал наиба звать меня к себе. Я не хотел быть вместе с Шамилем; на нем была кровь братьев и ханов. В тот же день, как был посланный от Шамиля, приехал и посланный от генерала. Он звал меня к себе. Писал, что это была ошибка. Я не ответил ничего и послал письмо Ахмет-Хану. Ахмет-Хан вместо ответа собрал войско и окружил Цельмес.644 Мы бы

Меня знали мюриды, пристали ко мне, и мы три дня бились с Ахмет-Ханом. Сила наша уже вся вышла, было двадцать три убитых и толпы окружили нас. Мы думали умереть, но не сдаться. Тут подошли две сотни от Шамиля. Они выручили нас. Мы прогнали Ахмет-Хана, и я поехал к Шамилю. И лисица эта обошла меня. С тех пор я отдался хазавату и с Шамилем вместе воевал с русскими.

Тут Хаджи-Мурат подробно рассказал все свои походы и убийство Злотницкого, и набег на Темир-Хан-Шуру, и похищение ханьши.

— Мне не дано было отомстить Ахмет-Хану. Я везде искал его, но он бегал от меня. И умер своей постыдной смертью. Я все-таки хотел отомстить ему, и я взял его вдову ханьшу и увез ее. Но когда она пала мне в ноги, мне стало жалко. Я не велел бесчестить ее и держал ее, как ханьшу, пока ее выкупили.

Так шло до прошлого года. Тут Шамиль стал бояться меня. Он отобрал у меня мое именье и требовал меня к себе. Я не поехал. Он прислал взять меня. Я отбился и вышел к Воронцову. Только семьи я не взял. Мать там.

Лорис-Меликов записал всё это. Воронцов послал записку к Государю. Вскоре после этого Хаджи-Мурат стал проситься в Нуху и переехал туда.

*** Редакция четвертая — 1897 г.
* № 17 (рук. № 21). ХАДЖИ-МУРАТ

Хаджи-Мурат был второй сын Мухамеджана, третьего сына аварского хана. В 1830 году он в первый раз был на войне и в первый раз убил человека. Было это так. Кази-Мулла, тот, который поднял весь Дагестан и Чечню против русских и проповедывал хазават, что значит священную войну с неверными, в феврале 1830 года окружил Хунзах, столицу аварского ханства, и требовал, чтобы аварцы приняли его новое учение тариката и хазавата, истинного магометанства, по которому мусульманин не может жить под властью неверных и должен воевать с русскими. Аварским ханством правила в это время умная вдова ханьша Паху-Бике с тремя сыновьями, молодыми ханами. Ханьша не хотела ссориться с русскими и не покорилась Кази-Мулле.645 Старший сын хан Омар-хан Тогда Кази-Мулла подступил к Хунзаху, столице Аварии, и с раннего утра началась битва.646 Кази-Мулла

Хунзах стоит на высоком, плоском месте. Кази-Мулла шел прямой дорогой, ведущей из ущелья. И все силы аварцев

* № 18 (рук. № 21). ХАДЖИ-МУРАТ

647 В 1830 году Хаджи-Мурат в первый раз убил человека. Было это вот как Хаджи-Мурату было 24 года, когда он Это было в 1830 году.648 на Кавказе Кази-Мулла, первый мюршид на Кавказе,649 в 1825 году подступил с своими650 войском мюридами к Хунзаху в Аварии,651 Хунзах это был и требовал Аварией правила вдова Ахмета-Хана султанша. Кази-Мулла и послал послов объявить ханьше, что истинные мусульмане не должны покоряться неверным и дружить с ними, а что он пришел освободить везде. Если же они не хотят послушать его, то он побьет всех ее детей, молодых ханов. и послал послов к ханьше Паху-Бике сказать ей, что начался хазават и652 он, Кази-Мулла, слуга пророка, и аварцы должны присоединиться к нему и воевать с неверными. что, если аварцы не присоединятся к нему, он разгромит Хунзах и силою заставит их воевать с русскими. Ханьша сказала послам, что она обещала русским653 не пускать к себе мюридов и не пустить их. быть верной им и не изменит своего решения.654 Того же, что он грозит ей, она не боится и завтра же вышлет против него свое войско. И на другой день началась битва. И на утро войско Кази-Муллы, конные и пешие, стали по двум дорогам спускаться к ущелью, из которого шла дорога в Хунзах. Аварцы выслали своих на гору над ущельем.655 И началась битва перестрелка

Мюриды остановились и с противоположной горы стреляли из винтовок в аварцев, стоявших против них. Аварцы отстреливались от них. Так656 шло продолжалось все утро,657 У аварцев были ранены две лошади и человек но к полдню658 на стороне Кази-Муллы мюридов показалась кучка аварцы увидали, как выехала из-за горы кучка людей с красными значками. Это был сам Кази-Мулла и вслед за ним из-за горы, как муравьи, высыпали мюриды и закрыли всю гору, и пешие и конные стали спускаться в ущелье.659 Аварцы стреляли И когда спустились,660 послышались их визги, крики «Алла», выстрелы, и толпа черная толпа конных вскачь присту приступом уж стала подниматься по дороге запели «Ляилаха-илла-ллах» и пустились на другую сторону горы.661 Аварцы стреляли сколько успевали, но падали и останавливались немногие, вся толпа поднималась выше и выше и вот-вот должна была столкнуться с конными аварцами ждавшими стоявшими на дороге. Хаджи-Мурат только слышал это потому, что он, вместе с братом Османом В это время662 стоял под начальством старший из молодых ханов Абунунцал-хан стоял с сотней лучших молодцов663 стоял за горой за выступом ущелья664 у ручья с вын там, где ручей падает со скалы в русло речки.665 Из за шума воды им чуть слышно Они стояли в засаде и ждали только этого. Вперед! — крикнул Омар Рядом с Абунунцалом стоял молочный брат его Хаджи-Мурат, молодой джигит, славный в горах своей силой и ловкостью. Хаджи-Мурат еще ни разу не бывал в битве и, как молодой, застоявшийся конь, рвался к работе. Из-за шума ручья666 им стоявшим в засаде плохо слышно было то, что делалось на горе, и Хаджи-Мурат то и дело уезжал вперед по ущелью, чтобы видеть и слышать, что делается на горе.

— Спускаются. Время! — крикнул он, возвращаясь к667 Абунунцал у засаде. И в то же время, из-за шума воды, слышно стало гиканье и пение мюридов впереди их, не далее двухсот шагов. Молодой Абунунцал-хан выпустил668 своего кабардинца. Хаджи-Мурат скакал подле него с вынутой из чехла винтовкой. Не проскакали они ста шагов, как им открылся они наткнулись коня, и вся сотня тронулась за ним, визжа подковами по камню. Хаджи-Мурат как был впереди, так и остался впереди всех. Только он выскакал за поворот, лицом с лицом столкнулся669 в 50 шагах от них него показались мюриды с мюридами, скакавшими мимо них под гору, через ручей и на гору по каменистой дороге. Хаджи-Мурат на скаку вскинул винтовку и пустил свою пулю в скакавших, те, которые были за ним, сделали то же.670 Перед ними Мюриды, не доскакавши до ручья, стали останавливать расскакавшихся лошадей,671 и, остановившись, стали стрелять. Один против Некоторые другие повертывали назад, некоторые третьи двое соскакивали вниз и останавливались, некоторые стояли и, вынув винтовки, держали их наготове, чтобы наверно убить того, кто подскачет Хаджи-Мурат Абунунцал стал осаживать останавливать расскакавшуюся лошадь, но не успел он остановить, как просвистели прожужжали и ударились в камень несколько пуль и лошадь Абунунцала поворачивая их назад; те, которые были за ручьем, продолжали скакать вперед к Хунзаху. Два мюрида остановились и вскинули ружья. Абунунцал672 с своими наскакал на673 стоявших и не успели те опомниться, как зарубили их. Один из них одного из них и ударил его шашкой. Другой выстрелил из пистолета, и лошадь Абунунцала упала на передние колена, и Абунунцал старался поднять ее, но674 рыжий черный мюрид на белой лошади, в черной папахе675 с чалмой подлетел подскакивал к Абунунцалу с вынутой замахнулся на него шашкой. И он бы срезал его если бы Хаджи-Мурат, подскакав,676 Не выстрелил в живот этого не ударил его677 Шашкой, но удар не попал в него грудью своей лошади так, что лошадь зашаталась. Мюрид 678 повернул лошадь и пустился оглянулся и, увидя, что он один, а врагов много, пустил лошадь вдоль ущелья. Хаджи-Мурат поскакал за ним.679 Лошадь у мюрида была добрая, но у Хаджи-Мурата еще добрее

— Не подскакивай, кричал мюрид, грозя вынутой винтовкой. — Убью!

— Стреляй, — кричал Хаджи-Мурат. Мюрид выстрелил. Пуля его не попала. В это время ущелье сузилось. Камни загораживали дорогу, и лошадь белая стала останавливаться. Хаджи-Мурат настиг и выстрелил в спину мюрида.

— Алла! — закричал мюрид,680 и упал схватившись за живот, и остановил лошадь. — Ты убил меня. Так будь же ты мюридом, служи Богу и Магомету. Нет Бога, кроме Бога и Магомета, пророка его.

И681 рыжий черный мюрид упал.682 Абунунцал слева в это время соскочил и схватил его лошадь. Толпа мюридов скакала с той и другой горы и в ущельи в воде ручье всё смешалось. Около них никого не было. Вдали слышались крики и стрельба. Мюрид лежал на спине, папаха сбилась, открыв бритую голову.683 старое Красивое сухое лицо бледнело, глаза закатились и рот с684 рыжими черными, подстриженными усами равномерно зевал и,685 вместе с зевотой с каждой зевотой, поднималась и опускалась высокая грудь под черными хозырями черкески.

— Будешь мюрид. Алла илляха,686 сказал — проговорил мюрид и687 перестал еще раз зевнул.688 Хаджи-Мурат взял белую лошадь, поднял сильными руками теплое мягкое тело, перевалил через седло, привязал подпругой, взял ружье, шашку и поехал назад. Тут Сейчас же он встретил своих. Мюриды были прогнаны и убито больше ста человек. Убиты были аварцы. В числе убитых был и отец Хаджи-Мурата. В то время, как он вел лошадь с убитым мюридом, в другие ворота Хунзаха вводили лошадь с покрытым буркой телом отца Мухамеджана. Он был убит пулей в голову

Лошадь мюрида между тем отошла от них и стала пить. Хаджи-Мурат подъехал к ней и, поймав ее,689 привел вернулся к умирающему.690 Он хотел поднять труп и слез с лошади

Лошадь мюрида, увидав умирающего хозяина, фыркнула и остановилась. Хаджи-Мурат слез, стреножил лошадь и подошел к мюриду, чтобы поднять его. Он думал, что он мертв, но мюрид опять открыл закатившиеся глаза и опять зевнул, оскалив белые как кипень зубы. Хаджи-Мурат снял кинжал, шашку, ружье, повесил их на себя и легко поднял своими сильными руками еще теплое мягкое тело и, перевалив на седло фыркавшей лошади, прихватил сверху подпругой.

* № 19 (рук. № 20)

691 жило в лет в начале Это было давно. Когда еще692 Кавказ нар горский народ на Кавказе был свободен и не только начиналась на Кавказе война русских с горцами. Были горцы, которые покорялись русским,693 Были но бы в горах кавказцы еще жили были такие, которые694 не зна совсем не покорялись, и были такие, которые695 боялись из страха перед русскими дружили с ними. Такими были аварцы. Аварцами управляла в то время умная и хитрая вдова умершего хана. У нее было четыре сына, и старший был взрослый, но управляла умная старуха.

* № 20 (рук. № 22). ХАДЖИ-МУРАТ

696 Начало то же, что первый абзац варианта № 18. Мюриды остановились и с противоположной горы стреляли из винтовок в аварцев, стоявших против них. Так продолжалось всё утро, но к полудню аварцы увидали, как выехала из-за горы кучка людей с красными значками. Это был сам Кази-Мулла, и вслед за ним из-за горы, как муравьи, высыпали мюриды и закрыли всю гору, и пешие и конные стали спускаться в ущелье. И когда спустились, запели «Алла Иллаха» и пустились на другую сторону горы. В это время старший из молодых ханов Абунунцал-Хан с сотней лучших молодцов стоял за выступом ущелья, там, где ручей падает со скалы в русло речки. Рядом с Абунунцалом стоял молочный брат его Хаджи-Мурат, молодой джигит, славный в горах своей силой и ловкостью. Хаджи-Мурат еще ни разу не бывал в битве. Из-за шума ручья, стоявшим в засаде слышно было только щелканье выстрелов. Но вот глухо раздались крики и пенье мюридов. Хаджи-Мурат подъехал к хану.

— Вели посмотреть, что там? Не пора ли? — сказал он.

— Поезжай, — сказал хан, — но возвращайся сейчас же.

Хаджи-Мурат697 тронул поводья чуть приложил обутую в мягкий чувяк ногу к боку лошади и как стрела пустился по ущелью.

Едва он завернул за поворот, как увидал в двухстах шагах спускающихся мюридов.

— Время, — крикнул он, возвращаясь к хану.

И в то же время из-за шума воды слышнее стало гиканье и пение мюридов. Молодой Абунунцал хан выпустил своего коня, и вся сотня пустилась за ним, визжа подковами по камню.

Хаджи-Мурат был впереди, но гнедой конь Абунунцала обогнал его. Сзади с гиком неслись. Не проскакали они ста шагов, как лицо с лицом столкнулись с мюридами, скакавшими мимо них, под гору через ручей, и на гору, по каменистой дороге, Хаджи-Мурат на скаку вскинул винтовку и пустил свою пулю в скакавших, те, которые были за ним, сделали то же. Защелкали пули, задымились дымки. Два мюрида, доскакавшие до ручья, стали останавливать расскакавшихся лошадей и поворачивали их назад. Человек пять, которые были за ручьем, продолжали скакать вперед и вверх к Хунзаху. В самом низу упал один мюрид. Абунунцал наскакал на него и ударил его шашкой, но в это время лошадь у Абунунцала упала на передние колена. Абунунцал силился подняться, но не мог. Мюрид с черной бородкой, на белой лошади, в черной папахе вернулся и замахнулся на Абунунцала шашкой. И он бы срезал его, если бы Хаджи-Мурат в это самое время не наскакал на мюрида — не ударил грудью своей лошади так, что лошадь зашаталась. Шашка мюрида попала не по Абунунцалу, а по голове Хаджи-Мурата, по папахе, но не прорезала ее. Мюрид оскалил белые зубы и схватился за пистолет, но не успел он вынуть его, как Хаджи-Мурат выстрелил в упор в грудь. Мюрид поднял было еще руку, но тотчас же схватился за698 грудь живот. В это время с горы от Хунзаха скакали еще трое. Хаджи-Мурат бросился было к ним, но699 они ускакали. прежде его наперед скакали700 лезгины аварцы, бывшие с Хаджи-Муратом.701 бросились за ним. Ошибочно не зачеркнуто: Хаджи-Мурат видел, что Зач.: Абунунцал сел на другую лошадь Хаджи-Мурат По хо

Когда Хаджи-Мурат оглянулся,702 раненого черного мюрида уже не было. Он скакал вдоль по ущелью. Хаджи-Мурат пустился за ним. Мюрид вдруг остановился.

— Алла! — закричал мюрид, схватившись за живот. — Убил, — проговорил мюрид. — Ты убил меня. Ты джигит. Служи Богу и Магомету. Хазават. Нет Бога кроме Бога и Магомета, пророка его

И мюрид упал на шею лошади. Около них никого не было. Вдали слышны были крики и стрельба. Мюрид лежал ничком, папаха его сбилась, открыв бритую голову. Хаджи-Мурат соскочил с лошади и скинул мюрида с седла. Это был человек лет сорока, тех же лет, как отец Хаджи-Мурата. Он, как мертвый, упал и перевернулся навзничь; красивое сухое лицо было красно, глаза закатились, и рот с черными подстриженными усами равномерно зевал и с каждым зевком поднималась и опускалась высокая грудь под черными хозырями черкески.

— Алла, Алла. Гу! Будь мюридом. Алла илля-ха, — проговорил мюрид и еще раз зевнул.

Лошадь мюрида, между тем, отошла от них и стала пить. Хаджи-Мурат подбежал к ней и, поймав ее, вернулся к умирающему. Лошадь мюрида, увидав умирающего хозяина, фыркнула и остановилась.

— Что, жалко хозяина? — проговорил Хаджи-Мурат и, достав из под седла треногу, стреножил лошадь и подошел к мюриду, чтобы поднять его. Он думал, что мюрид мертв, но мюрид опять открыл закатившиеся глаза и опять зевнул, оскалив белые как кипень зубы. Хаджи-Мурат снял кинжал, шашку, ружье, повесил их на себя и легко поднял своими сильными руками еще теплое мягкое тело и, перевалив на седло фыркавшей лошади, прихватил сверху третьей подпругой.

* № 21 (рук. № 23).

Это было в 1834 году703 на Кавказе в704 Кавказском Аварском ханстве. Ханством правила не старая еще ханьша Паху-Бике, вдова недавно умершего Али-Султан Ахмет-хана.705 мать трех сыновей

Тогда недавно началась только война Кавказских магометан с неверными. Имам Кази-Мулла был убит в сражении с русскими и на место его706 стал Имамом провозгласил себя Гамзат-бек аварский, сын храброго Алискендер-бека. Весь Дагестан покорился Гамзату. Один только Хунзах, столица Аварии,707 держался оставался независимым и не признавал ни власти Имама, ни Газават — священной войны против неверных русских.

Гамзат подошел к Хунзаху и в десяти верстах от него остановился с своим войском.708 Зач.: у Около 20 тысяч человек, вооруженных конных и пеших составляли его войско.

* № 22 (рук. № 24).

Это было в 1834 году на Кавказе. Гамзат-бек имам, священная глава правоверных, окружил своим войском — у него было до 20 тысяч человек, Аварское селение Хунзах.709 то в котором жила ханьша аварская ханьша в Хунзахе Из всей Аварии только один Хунзах не покорялся Гамзату. Аварией правила в это время ханьша Паху-Бике, вдова хана Сулиман али Ахмет хана.710 с своими сыновьями и старой свекровью Сыновья ее были уже взрослые люди,711 старшему но они во всем слушались умной ханьши.

В праздник пятницы, в конце августа от Гамзата приехали послы.712 к ханьше Послы сказали, что Гамзат хочет, чтобы ханьша с своими сыновьями со всеми713 своими подданными приняла учение Хазавата — войны с неверными и не дружила бы более с русскими. Если она не сделает этого, сказали послы, Гамзат разорит Хунзах; если же она согласится, то он будет служить ей так, как служил ее мужу.

* № 23 (рук. № 24).

Это было в 1834 году на Кавказе. Старик аварец Осман-Лязул714 Гаджи собирал на своем поле кукурузу. С ним работали715 его сноха Рукса (вдова сына Рукат, Али-Кизы и два ее сына, а его) любимый внук его716 Осман и Хаджи-Мурат, его молодая жена Руксат Али-Кизы с грудным ребенком717 Работником настоящим был только молодой и сильный Хаджи-Мурат. Моло и мальчишка, меньшой брат Хаджи-Мурата, Кильяс-Хан. Старик держал запряженных буйволов,718 отмахивавшихся бившихся уже от мух. Руксат с Кильясом ломала початки719 и кормила ребенка, а Хаджи-Мурат и качала ребенка и относила в кучки. Хаджи-Мурат накладывал эти кучки в корзину и, согнувшись, таскал тяжелые ноши к арбе и укладывал720 на воз: один Хаджи-Мурат. Было уж Солнце уже выбралось из за соседней горы и жарко пекло в ущельи, где работал старик с внуками. Работы еще оставалось много, но подходило время второй молитвы. их. Арба была полна и721 старик собирался везти воз, когда из ущелья снизу показался верховой ха ньши, звавший Хаджи-Мурата. Старик уже тронул буйволов, арба заскрипела, но не отъехал он десяти шагов, как из ущелья показался нукер ханьши, махавший Старик плетью и кричавший Нукер кричал что то и махал плетью. Старик остановился. можно было уже везти ее, но старик взглянул на солнце, которое уже высоко поднялось над лесистой горой, и кликнул меньшого внука держать буйволов, а сам,722 пошел вниз с площадки своего поля к шумящему там ручью, чтобы омыться и совершить вторую молитву. взяв кумган с водой, зашел за арбу и, засучив выше локтя широкие рукава рубахи, стал омываться, готовясь к молитве. Руксат Али-Кизы села, достала лежавший под камнем мешочек, вынула из него чурек и сыр и, дав часть Кильясу, села на камень и, раскрыв потную грудь,723 достала ее ловящему ребенку рукою вложила ее в ловящий ротик ребенка.

Хаджи-Мурат отказался от чурека и сыра. Ему только хотелось пить, и он, взяв кумган и черкеску, побежал быстрыми босыми, засученными по колено, ногами вниз с площади поля по вьющейся тропинке к шумящему внизу по камням ручью.724 До ручья в ущелье было вниз шагов сто. Хаджи-Мурат сбежал их.

В ущелье у ручья была еще тень. Хаджи-Мурат подбежал к ручью, зачерпнул воды, напился и потом, засучив выше локтя рукава, начал мыть сухие, мускулистые ноги выше лодыжек и загорелые руки выше локтя. Омыв лицо и руки, он постелил черкеску и, став на нее прямо и близко одна к одной чистыми ногами, лицом на восток, он на коленях стал молиться.

В середине молитвы он из за шума воды услыхал топот и визг подков лошади, очевидно с седоком, подвигавшейся по ущелью. Он услыхал даже, как седок остановился недалеко от него и как седок ударил плетью о стремя, но он не оглянулся, не окончив молитву.

Всадник был нукер ханьши Паху-Бике, управлявшей ханством. Это был молодец, служивший у ханьши. Он был одет джигитом в оружии: на нем, кроме кинжала, была шашка, два пистолета и винтовка в чехле за плечами. Под ним был хороший гнедой мерин. Хаджи-Мурат знал его.

— Селям алейкум, — сказал приезжий.

— Алейкум селям, — отвечал Хаджи-Мурат.

— За тобой приехал,725 Ханьша велела сейчас ехать с сыном с Умма-ханом едет к Гамзату,726 Собирают велела тебе приехать.

*** Редакция пятая — 1898 г.
* № 24 (рук. № 25). ХАДЖИ-МУРАТ

Это было давно, семьдесят лет тому назад,727 тогда когда только начиналась война728 на Кавказе русских с кавказскими горцами. В те времена одна малая часть горцев покорилась русским, другая жила в горах свободно, не признавая ничьей власти, и третья часть то притворно покорялась русским, когда не могла бороться с ними, то опять возмущалась и воевала с ними. Таковы были в те времена все народы Дагестана. Дагестан это гористая страна между729 двумя большими высокими горами и Каспийским морем.

Самым сильным народцем730 в те времена в Дагестане были аварцы. Аварцами в те времена управляла женщина, вдова умершего хана, ханьша Паху-Бике. У ханьши были731 4 сына, из кот которых взрослые сыновья, но умная старуха правила народом сама и сама вела переговоры с русскими и с соседними ханами: ханом Мехтулинским и Куринским.732 Ханьша считала В одном из ханств царствовал заклятый враг ее Ахмет-Хан (он не мог простить ей того, что она не отдала за него дочь свою Салтанету, а отдала ее замуж Шамхалу Тарковскому), в другом же ханстве умер владетель, и ханьша хотела завладеть им и733 для эт этого просила в этом помощи у русских и для этого дружила с ними.

№ 25 (рук. № 25). ХАДЖИ-МУРАТ 1

Хаджи-Мурат родился на Кавказе еще в те времена, когда русские только начинали завоевывать его. Он родился в Дагестане, в большом ауле Хунзах.734 от лезгина Сулеймана Мать его, красавица лезгинка Патимат, была735 кормилицей от прежнего за год перед тем кормилицей у хана Султан-Ахмета. Она кормила второго сына хана от своего мальчика Османа. Осман вырос благодаря бабке, вскормившей его. Теперь, когда у Патимат родился второй сын, Хаджи-Мурат, ханьша Паху-Бике опять прислала за ней, чтобы кормить ее третьего сына, родившегося немного после Хаджи-Мурата. Но Патимат не захотела, и ее отец, набожный Хаджи-Али-Гирей, поддержал ее в этом. Али-Гирей, воевавший еще с прежним ханом Омаром, ненавидел736 ханов и презирал теперешнего хана Султан-Ахмета за то, что Султан-Ахмет покорился неверным737 собакам русским и присягнул им.

2

Патимат ни одного сына так не любила, как Хаджи-Мурата, и нельзя было не любить красавца-мальчика с черными, как мокрые вишни, глазами, живого, быстрого, как порох. Старик дед любил его больше других детей и прозвал его: кипяток. Мать не расставалась с мальчиком и брала его с собой и на покос, и на жатву, и738 за сев когда шла в лес за дровами.

3

Дед учил мальчика и турецкой и арабской грамоте, и за успехи подарил, когда ему было десять лет, мальчику кинжал в серебряной оправе739 пистолет и винтовку.

4

И брал его с собой, когда ездил к кунакам в горы. В одной такой поездке Хаджи-Мурат видел в первый раз русских солдат. Он видел, как они шли из разграбленного ими аула с песнями и пляской пьяные, а в ауле он увидал убитых детей, женщин. Это зрелище никак не выходило у него из памяти. И с тех пор он возненавидел русских.

— Зачем они пришли? — спрашивал он у деда.

— Аллах наказал нас ими, — отвечал дед.

5

740 Мальчик Когда мальчику было тринадцать лет, он741 раз ранил бросился на взрослого парня с кинжалом и742 сам чуть не был убит убил бы его, если бы его не743 связали ранили самого и не связали.

Это было744 на площади, когда у фонтана, ребята шутили и один подшутил над матерью Хаджи-Мурата и сказал, что Осман — сын хана, а не отца. Хаджи-Мурат вскипел и убил бы, если бы все ребята не бросились на него и не отняли у него кинжал.

6

745 К деду приезжали ученые и святые люди Дед ездил к ученым и святым людям, и раз повез и Хаджи-Мурата к746 Кибит Омар-Мулле. Омар-Мулла747 жил в глуши говорил о шариате, тарикате и марифате. Марифат нельзя достигнуть. Хаджи-Мурат решил, что он достигнет. И стал учиться и молиться.

7

Но тут он полюбил Ханум. И он разрывался на части. Его обещали женить.748 Когда Хаджи-Мурату Ему минуло пятнадцать лет. И его женили.749 женитьба отвлекла его от Он гордился тем, что он мужчина и у него жена, и он любил быть с ней, но750 женитьба. Он не любил Султанет них жены его в это время больше всего занимало751 то его молодечество то, что он джигит,752 и что занимало то, каким он казался другим: одежда, монеты, оружье. Он во всем был первый — и в борьбе, и в беге, и в скачке. Но это надоело ему.

8

753 Раз осенью В это время к деду приехали гости: один знакомый старик, а другой небывавший прежде мулла. Мулла говорил о том, что мусульмане забыли Бога,754 говорили о шариате, тарикате и марифате входит в водятся с неверными и что одно спасение: хазават, что надо проповедывать хазават. Хаджи-Мурат вспомнил аулы, разоренные русскими, и решил, что будет мюридом. Он решил, что уйдет к Кази-Мулле.755 9

9

И он убежал, но его756 ловят поймали. И только благодаря матери его простили, а товарища757 казнили наказали. И он останется жить в Хунзахе.

10

Кази-Мулла подступил к Хунзаху. Хаджи-Мурат убивает мюрида, который завещает хазават. Отец его убит.

11

Он хочет идти к Кази-Мулле, но Кази-Мулла убит, и Гамзат сомнительный мюрид.

12

758 Гамзат подступает к Хунзаху. Поездка в Тифлис. Презрение к русским.

13

Гамзат подступает. Поездка Буцал-Хана.

14

Убийство ханов и Паху-Бике. Хаджи-Мурат бежит и решается отомстить. Вражда с Шамилем.

15

Убийство Гамзата. — Власть над Аварией. Шамиль хочет отомстить и убить. Зовет русских.

16

Вражда с Ахмет-Ханом. Арест.

17

Бегство.

18

Примирение с Шамилем.

19

Походы — битвы.

20

Чеченка — жена.

21

46. Увез вдову Ахмет-Хана.

22

В Шуру набег.

23

Поход в Табасарань.

24

Бегство, в Воздвиженской.

25

Тифлис.

26

Ненависть, тоска.

27

Бегство.

28

Смерть.

* № 26 (рук. № 25). ХАДЖИ-МУРАТ

759 Когда Накануне того дня, как Патимат родила Хаджи-Мурата, своего второго сына760 Хаджи-Мурата, из ханского дворца приезжал посол ска сказать звать ее опять в кормилицы. , у ханьши Паху Бике761 которая накануне только родила своего четвертого сына родился тоже сын.

Патимат762 выкормила одного была уже раз кормилицей у ханьши, она выкормила меньшого, Бучал-Хана,763 Нет Ханьша любила ее. И точно не было во всем Дагестане такой другой красивой, сильной, умной и кроткой женщины, как Патимат, но Пати Патимат и хан прислал своего нукера 764 в дом к Али-Сулейману сказать ему, что он765 просит его берет опять жену его в кормилицы к своему сыну и чтобы она приехала за его сыном.

— Хан велел сказать тебе, — сказал766 посол нукер Сулейману, — что он как и за прежнего сына наградит тебя:767 две коровы, лошадь и кусок красной шелковой ткани он знает, что нет во всем Дагестане молодой женщины, более красивой, сильной и

* № 27 (рук. № 25).

В 1812 году в Аварском ханстве в ауле Хунзахе768 родился у аварской женщины мальчик в одну и ту же ночь родили две женщины: одна была ханша Паху-Бике, а другая769 бедная женщина жена одного горца красавица Фатима. Паху-Бике знала Фатиму770 и ее двух мальчиков и вперед подговорила ее в кормилицы. Фатима выкормила771 обоих Омар-хана, а ее мальчик умер. Но за то с тех пор она стала приближенной к ханше, перестала нуждаться и оба старших мальчика ее Осман и Хаджи-Мурат выросли в доме ханов и росли, играли и джигитовали с ханскими сыновьями.

В 1830 году772 Хаджи-Мурат в первый раз Кази-Мулла подступил к Хунзаху773 Зач. на . Тут в первый раз Хаджи-Мурат убил человека, ему было 18 лет и тут был убит его отец.

№ 28 (рук. № 25). ХАДЖИ-МУРАТ I

Когда Патимат, жена Аслан-Бека, родила своего второго сына Хаджи-Мурата и уже две недели кормила его,774 в аул Гимры приехали к в дом их приехали послы от аварского хана Омара775 звать . Послы требовали Патимат в кормилицы ко второму сыну Омара.776 Ханьша Паху-Бике только что родила и желала взять Патимат выкормила одного из сыновей хана от своего первого мальчика Османа и теперь ханьша Паху-Бике желала, чтобы Патимат777 сильная, красивая и кроткая кормила и ее последнего сына.

— Не хочу другой кормилицы, — сказала ханьша послам. — Патимат самая красивая, сильная и кроткая женщина во всем Дагестане. Я люблю ее, как сестру, и отдам ей всё, что дорого моему сердцу, только бы она пришла ко мне.

— Делайте со мной, что хотите, — отвечала Патимат на слова няньки ханьши, — а не могу я оставить моей несравненной жемчужины. Я люблю ханьшу и благодарю ее за награды, но она778 сама не отдаст никому779 сына свое дитя, так и я не отдам свое. Хаджи-Мурат мой — это звезда спала мне с неба. Это свет глаз моих, не отдам я черноглазого Хаджи-Мурата чужим людям,780 не пойду скорее кинжалом отрежу обе груди, чем пойду кормить чужое дитя.

И сколько ни уговаривал жену муж и посланница ханская, обещая ей и наряды и золотые вещи, Патимат осталась при своем и не согласилась итти в кормилицы. Тогда Аслан-Бек781 согласился с посланным и сказал посланному хана:

— Она упряма, как осел, и не отступит от своего,782 не отдаст но я знаю, что сделаю. Я увезу мальчика к деду и бабке, когда она уйдет за водой, и тогда мы уговорим ее.

Так они и сделали. Как только перед вечерней молитвой Патимат уложила своего сына в люльку, а сама с кувшинами783 за спиной и на голове пошла к фонтану, Аслан-Бек с нукером ханским и нянькой ханьши взяли мальчика и понесли его на двор. Но не успели они уложить его в корзину за седлом, как Патимат вернулась без кувшинов. Когда она подошла к фонтану, ей пришла мысль, как бы без нее не увезли мальчика. И когда только пришла ей эта мысль, она оставила кувшины у фонтана и быстрыми ногами побежала вверх к своей сакле.

— Беги, Патимат, — крикнула ей с крыши соседка, — увозят твоего сына.

Патимат вбежала в саклю, схватила со стены кинжал и бросилась во двор. Не успел опомниться нукер, как мать ударила его по руке кинжалом, схватила дитя и убежала в дом.

— Убью, кто подойдет ко мне, — сказала она, одной рукой прижимая к себе ребенка, а другой махая кинжалом.

Рана нукера была легкая, ее перевязали. А старик Али-Гирей, отец Патимат, почтенный784 человек старик аула, сам поехал с нукером к хану просить его785 избавить освободить Патимат от обязанности кормилицы.

Так и не дала Патимат своего Хаджи-Мурата чужим людям и не пошла в другой раз в кормилицы к ханам.

№ 29 (рук. № 25).
786 Над заглавием рукою Толстого: Опять сначала ХАДЖИ-МУРАТ
I

Хаджи-Мурату было 10 лет, когда он в первый раз увидал русских и возненавидел их. Это было так. Мать его широкоглазая, длиннорукая и длинноногая, бывшая красавица Патимат, уже 10 лет, со дня рождения Хаджи-Мурата, была в немилости у отца его, своего мужа Сулейман-Ага787 хана за то, что она, выкормив одного сына аварского хана Нунцала, не согласилась788 оставить своего отдать своего Хаджи-Мурата и кормить другого сына хана. Между мужем и женою произошла тогда большая ссора, дошедшая до кинжалов. Сулейман хотел отнять Хаджи-Мурата, Патимат не отдала его.789 несмотря на то, что Сулейман в ссоре тяжело ранил ее кинжалом; но Патимат прижала Хаджи-Мурата к свежей ране и не отдала его и так и не стала кормить второго ханского сына. С тех пор Сулейман790 бросил Патимат и взял себе другую жену. А Патимат жила в доме только работницей. Но чем791 хозяин больше792 поно страдала Патимат за своего любимца, черноглазого Хаджи-Мурата, тем больше она любила его. Она не расставалась с ним ни тогда, когда ходила по воду, ни когда ездила на осле за дровами или за пометом в горы. Когда же работ не было по дому, Патимат уезжала к793 деду отцу своему Мухамед-Хану794 жившему в горский аул Гоцатль. И всегда,795 брала с собой мальчика тонконогого чисто выбрив ему796 круглую небольшую голову и797 красавца одев его в сшитый ею же шелковый бешмет и белую с хозырями черкеску, обтянутую ремнем с кинжалом, везла красавца, худенького, черноглазого мальчика к угрюмому, ведущему святую жизнь деду.

Вот в такую то поездку и случилось Хаджи-Мурату в первый раз увидать русских и увидать их798 в ужасное время за ужасным делом.

II

Русские тогда только что начинали завоевывать Кавказ. Турецкий султан уступил русским все народы Кавказа. Народы же Кавказа никогда не повиновались султану (они только почитали его) и считали себя свободными и были свободны. Русские пришли и стали799 отнимать у горцев их земли требовать покорности горцев русскому царю.800 Отчеркнуто с пометой: пр пропустить

Случилось в это время, что рота русских зашла801 в горы далеко от других войск в горы. Горцы узнали про это, напали на эту роту и всю истребили ее: которых убили, которых увели в плен. Когда русский главнокомандующий узнал про это, он послал два батальона в аулы и велел802 сжечь их и истребить всех жителей, а из мирных аулов всех выдать главных виновников803 Зач.: и торжественно, при большом собрании народа, наказать их. И вот на это то наказание 10-летним мальчиком попал Хаджи-Мурат и тут в первый раз видел русских. ,

III

Русский генерал, которому поручено было804 наказание это дело, разослал накануне во все,805 окрестные за 30 верст кругом, аулы приказание выслать весь народ на место казни, и с утра верхами и пешими собрались на плоской вершине горы Каратау тысячи народа. В числе этого народа был и Мухамед-Хан, дед Хаджи-Мурата, с своим внуком Хаджи-Муратом. Вот что увидал Хаджи-Мурат.806 <Войска> Войско С 4-х сторон стояли в несколько рядов бритые люди в белых куртках с ремнями через плечи и с ружьями с штыками. Это были солдаты; их было столько, что нельзя было сосчитать. Между ними ходили люди без ружей, с одними807 шпагами тонкими, длинными кинжалами — это были офицеры. Впереди рядов было несколько десятков людей с пестрыми барабанами808 Зач.: < и били в них> в которые они . В самой середине сидел на барабане толстый, красный человек, расстегнутый, в черных штанах и белом бешмете с золотыми наплечниками. Вокруг него стояло несколько человек, таких же, как он, начальников и солдат. Это был генерал начальник. Один из солдат подал ему, на длинном чубуке, трубку. Толстый, краснолицый, с запухшими глазами начальник взял трубку и в то же мгновение загремело что-то. Это ударили барабаны.809 Х Хаджи - М Мурат думал

И как только ударили барабаны, одна сторона солдат расступилась, и между солдат ввели 16 человек. Хаджи-Мурат перечел их. Были молодые, средние и пожилые, и один был совсем старый с потухшими глазами и седой, редкой бородой. В народе вокруг Хаджи-Мурата застонали люди и заговорили «Алла-Ильаллаха». Но стоны эти были слышны только тем, которые стояли рядом. Треск барабанов, который, Хаджи-Мурату казалось, происходил от трубки, заглушал всё.

Народ застонал, увидав ведомых на казнь, потому что все знали, что это были добровольные мученики джигиты. Русские объявили, что если аулы не выдадут главных виновников, все аулы будут сожжены и побиты все, от старого до малого. На площади у мечети, два раза собирался джаваат стариков, чтобы обсудить, как поступить надо. На третий раз старик с потухшими глазами Джафар-Али вышел и сказал, что он хочет, чтобы его выдали русским.

— Пусть моя кровь810 заступит прольется за народ. Алла Ильема Гу.

Вслед за ним отдался сам для выдачи русским811 Ибр молодой Ибрагим. И все закричали:812 говор пусть

— Берите наши головы!

Так что джаваат стариков решил кинуть жребий. Пошли в мечеть, помолились, кинули жребий, и мулла стал вынимать их. Все эти 17 человек шли на смерть,813 зная думая, что их расстреляют, и не подозревая того, что ожидало их.

IV

Когда814 закованные, связанные пленники,815 все подпоясанные ремнями без кинжалов, в цепях на ногах, вошли в середину и остановились, начальник махнул рукой, барабаны остановились, и всё так затихло, что можно было слышать, как кричали молодые орлы на горе. Начальник сказал что-то. И один из его слуг (как думал Хаджи-Мурат) вышел вперед на чистое место с бумагой в руке и начал читать. Он читал что-то сначала непонятное по русски, потом816 что то то же до татарски. Он читал:817 Фраза не дописана, оставлено пустое место для текста приговора.

И как только он кончил, в одно и то же мгновение818 ему подали поднялся стон в горском народе819 и стоявший подле Муха Мухамеда Хана сосед побе схватился за кинжал; это же сделал и Хаджи-Мурат и начальнику с заплывшими глазами подали трубку и опять загремела дробь барабанов.

— Терпи. Алла рассудит. Придет и их час, — проговорил дед.

И все затихли и, вытянув головы и задерживая дыхание, стали смотреть.

V

С первого820 молодого человека, черноволосого красавца статного, тонкого, широкоплечего, рыжего человека лет сорока, два солдата сняли черкеску, потом бешмет. Солдаты хотели снять рубаху, но горец не дался им и,821 с отвращением отстранившись от них, сам разорвал на себе рубаху и стряхнул ее с себя, так же стряхнул с себя и штаны и остался голый. Когда солдаты взяли его за руки, чтобы привязать их к ружью, руки эти дрожали, и тонкий стан его рванулся назад. Начальник с брюхом и заплывшими глазами что то сказал, и солдаты одной стороны составили ружья в козлы и, выйдя из рядов, стали подходить к арбе, на которой были палки и, разобрав их, выстроились улицей от одного ряда солдат до другого. Хаджи-Мурат только мельком видел движения солдат. Он не спускал быстрых глаз с начальника и обнаженного человека. Он видел связь между ними.822 На минуту барабан затих; присужденного Начальник что-то крикнул, и два солдата823 тащили повели обнаженного человека за ружья, к которым он был привязан,824 ввели в улицу в улицу, составленную из солдат с палками.825 И вдруг началось: вжиг. вжиг. Ударяли то с одной, то с другой стороны солдаты Первый солдат улицы взмахнул палкой и ударил ею по белой спине горца.826 И он всякий раз вздрагивал и оглядывался, но молчал. «Вжиг, вжиг», — слышалось из-за барабанов, и белая спина стала красная и пестрая. Горец вздрогнул, так же вздрогнул и Хаджи-Мурат и оглянулся. И не успел он оглянуться в одну сторону, как на белую спину упал удар с другой стороны и на белой спине ясно выступили красные перекрещивающиеся полосы.827 Начальник С запухшими глазами начальник выпускал через усы дым трубки, а солдаты тянули обнаженного, иногда упирающегося человека вдоль солдат и удары, один за другим,828 сыпа сыпались ложились на бывшую прежде белой, теперь красную спину. Только руки были белы и шея до того места, где она загорела. Сначала горец молчал, но когда его поворотили назад и829 вновь провели830 по тем же к уже более, чем через двести ударов, он странно завизжал, и визг его пронзительный не переставая выделялся из-за грохота барабанов. Дед Хаджи-Мурата не переставая шептал беззубым ртом молитву.

Хаджи-Мурат дрожал, как в лихорадке, и переступал не переставая с ноги на ногу.

Первого водили до тех пор, пока со831 спины сочила сочилась вспухшей, как резанное мясо, спины сочилась по обоим бокам кровь и горец, всё ослабевая и ослабевая, упал наконец. Его немного протащили, но832 и доктор начальник офицер подошел, что то поговорил. Барабаны замолкли, и солдаты положили избитого горца на носилки и вынесли за ряды. Страшный визг поднялся в толпе, как только затихли барабаны, и женщины,833 Зач.: очевидно жена и мать избитого, окруженные толпою, кинулись к избитому.

834 Черед был за другим Вслед за этим два солдата подошли к красавцу835 Чернов боро с маленькой бородкой лезгину в желтой черкеске и стали раздевать его. Солдат кузнец836 снял с стал снимать с него ножные кандалы.837 И тут вдруг случилось. Хаджи-Мурат следил Но не успел он снять их, как лезгин вырвал их у него из рук, взмахнул ими над головой солдата, и солдат не успел отклониться, как цепь с замком размозжила ему голову. Солдаты, стоявшие около, взяли ружья на руку и двинулись к лезгину, угрожая ему штыками; но он, как будто, только и ждал этого, сам838 бросился расставил схватил ружье за дуло, бросился на штык и воткнул его себе в грудь ниже левого ребра и запел. Солдат выдернул ружье,839 из груди. Лезгин поток черной крови хлынул из раны. Лезгин развел руки, постоял так с минуту и упал навзничь.

Горцы пошли легко на смерть, думая, что их расстреляют, но они не готовились на эти позорные мученья. И лезгин сам убил себя.

Умирающего вынесли за ряды. Опять ударили барабаны, и так же, как первого рыжего, раздели старика, привязали к ружьям и повели по рядам. Старик шел молча и закрыв глаза, только вздрагивая при каждом ударе. Когда и эта спина стала вспухшей раной, старик упал и этого отнесли за ряды.

Повели третьего и так четвертого и так 17 человек. Наступил обед, отдых. Магометане совершили свои молитвы. После обеда повели пятого, шестого и так до шестнадцатого.

Начальник с брюхом и запухшими глазами всё сидел и курил трубку, которую ему подавали солдаты.840 Хаджи-Мурат видел всё это Хаджи-Мурат дольше не мог видеть и убежал домой.

Вечером, когда мать уложила спать Хаджи-Мурата на кровле дедовой сакли и когда муэдзин звал к полуночной молитве, *** он долго смотрел на звезды, думая о том, как841 надо истребить этих неверных собак русских.

Хаджи-Мурат не мог понять, зачем допускает Бог существование этих собак, все свои силы употребляющих на то, чтобы мучать мусульман и делать зло им. Ему представлялись все русские злыми гадинами.

А между тем русские вовсе не были злы: не был зол и тот с заплывшими глазами начальник, сидевший с трубкой на барабане, не были злы офицеры, командовавшие солдатами; и еще менее были *** злы солдаты, забивавшие палками безоружных людей, виноватых только в том, что они любили свою родину.842 Под текстом рукою Толстого: Не годится

12 Января 98.

* № 30 (рук. № 25). Х ХАДЖИ - М МУРАТ

1)843 Исправлено из цифры 2 при перестановке параграфов. Хаджи-Мурат был второй сын Аслан-Бека,844 Гоцаль небогатого жителя845 горного аула846 недалеко от Хунзаха и горного Дагестана.847 Х Хаджи - М Мурат

*** 2 1)848 В подлиннике цифра 1 по ошибке не переправлена на 2. Он родился849 в 1812 году в тот памятный год, когда Наполеон 850 воевал вошел в Россию851 и ушел из нее и когда на Кавказе было возмущение852 в котором было пролито много мусульманской и христианской крови. в Кахетии и побито было много людей.853 3) Первый сын Аслан-Бека — Осман воспитался на коровьем молоке, а жена Аслан-Бека, красавица Патимат, кормила ханского третьего сына аварского хана Омара. Когда

3) Жена аварского хана Паху-Бике родила сына в одно время с Патимат, матерью Хаджи-Мурата, и пожелала отдать новорожденного Патимат. Патимат от своего первого сына Османа выкормила третьего сына хана.854 и выкормила его. И теперь, когда она родила Хаджи-Мурата в одно время с ханьшей, хан и ханьша пожелала отдать ей на выкормку и третьего сына

4) Но Патимат ни855 с одним ребенком не мучилась так, как она мучилась с Хаджи-Муратом и н *** и одного из своих детей не любила так, как она полюбила Хаджи-Мурата, и не захотела отдать своего и кормить ханского ребенка.

5) Аслан-Бек уговаривал856 ее добром, она не согласилась жену, угрожал ей и бил ее. Но она857 молчала не соглашалась.858 и не отдавала своего ребенка Когда же Аслан-Бек хотел силою взять Хаджи-Мурата и отдать бабке, то Патимат схватила со стены кинжал и, одной сильной рукой прижимая к себе крошечного ребенка, другой потрясая кинжалом, сказала, что она зарежет себя и ребенка, но не отдаст его.

6) Аслан-Бек859 знал и силу и упрямство своей жены и должен был покориться и860 с повинной головой ехать к хану отказал посланным хана.

7)861 Хан прогневался за это на Аслан-Бека, а Ханьша862 взяла другую отдала своего ребенка другой кормилице и перестала дарить Патимат, и хан не пускал *** ее 863 Ошибочно зачеркнуто: ее и написано: его к себе на глаза.

8) Но Патимат не тужила об этом, не тужила и о том, что муж не возлюбил ее за это: черноглазый, резвый864 реб ребенок красавец ребенок Хаджи-Мурат утешал ее.865 9) Отец любил старшего сына Османа, но не любил Хаджи-Мурата и как только Хаджи-Мурат подрос, отдал его в большой аул Гоцатль к мулле в муталимы (ученики) и не ласкал и не дарил его. Но зато дед Хаджи-Мурата, старый мулла святой жизни, любил Хаджи- Мурата и дарил по дарил ему и овчины, и сукно, и папаху, и кинжал на поясе.

9)866 Исправлено из цифры 10. Хаджи-Мурат рос сильным, ловким и красивым867 И товарищи любили и боялись его. Когда они дрались, играючи. Раз ребята дрались, играючи на площади, и Хаджи-Мурат только ребенком. Дед его Сулейман и мать Патимат любили и дарили его. Но отец любил Османа *** и не любил Хаджи-Мурата.

9)868 Параграф 9 повторяется в подлиннике. Когда Хаджи-Мурату минуло 10 лет, отец отдал его в ученье к мулле в869 соседний большой аул Гоцатль, где жил отец Патимат, дед Хаджи-Мурата.870 И в ученьи Хаджи-Мурат был первым учеником

10) Мулла полюбил Хаджи-Мурата871 11) мальчик был ловок, силен и понятлив к ученью за успехи в ученьи, а дед любил внука за его силу и ловкость.

11) На второй год ученья в Гоцатль пришли русские.

12) Русские пришли в аул затем, как они говорили, чтобы наказать вероломство горцев.872 Горцы состоящие в Горцы же считали, что, истребив русскую роту солдат, пришедшую грабить их, они поступили так, как должно было.

13) Русские тогда только что начинали завоевывать Кавказ. Турецкий султан уступил русским все народы Кавказа. Народы же Кавказа никогда не повиновались султану (они только почитали его) и считали себя свободными и были свободны. Русские пришли и стали требовать покорности горцев русскому царю.

14) Случилось в это время, что рота русских зашла далеко от других войск в горы. Горцы узнали про это, напали на эту роту и всю истребили ее: которых убили, которых увели в плен.

15) Когда русский главнокомандующий узнал про это, он послал два батальона в аулы и велел выдать главных виновников, угрожая, в противном случае, сжечь аулы и истребить всех жителей.

16) Горцы выдали 16 человек аманатов.

17) И вот над этими аманатами решил русский генерал показать пример наказания.

17)873 Параграф 17 повторяется в подлиннике. Русский генерал, которому поручено было это дело, разослал накануне во все, за 30 верст кругом, аулы приказание выслать весь народ на место казни и с утра верхами и пешими собрались на плоской вершине горы Каратау тысячи народа.

18) В числе этого народа был и Мухамед-Хан, дед Хаджи-Мурата, с своим внуком Хаджи-Муратом.

19) Вот что увидал Хаджи-Мурат. С четырех сторон стояли в несколько рядов бритые люди в белых куртках с ремнями через плечи и с ружьями с штыками. Это были солдаты; их было столько, что нельзя было сосчитать.

20) Между ними ходили люди без ружей, с одними тонкими, длинными кинжалами — это были офицеры.

21) Впереди рядов было несколько десятков людей с пестрыми барабанами.

22) В самой середине сидел на барабане толстый, красный человек, расстегнутый, в черных штанах и белом бешмете с золотыми наплечниками. Вокруг него стояло несколько человек, таких же, как он, начальников и солдат. Это был генерал, начальник.

23) Один из солдат подал ему, на длинном чубуке, трубку. Толстый, краснолицый, с запухшими глазами начальник взял трубку и в то же мгновение загремело что-то. Это ударили барабаны.

24) И как только ударили барабаны, одна сторона солдат расступилась и между солдат ввели 16 человек. Хаджи-Мурат перечел их.

25) Были молодые, средние и пожилые, и один был совсем старый с потухшими глазами и седой, редкой бородой.

*** Редакция шестая
* № 31 (рук. № 29).

Хаджи-Мурат вспоминал теперь это страшное время, в особенности по той внутренней борьбе, которая шла в нем во всё это время. Гамзат-Бек был Имам и вел газават, и потому Хаджи Мурат сочувствовал ему. Когда ханьша Паху-Бике колебалась, послать ли сына к Гамзату-Беку, Хаджи-Мурат советовал послать, советовал принять Гамзата и отделиться от русских. Когда вернулись с проткнутыми носами послы, он же советовал ехать и Абунунцалу и поехал с ним. Здесь в первый раз Хаджи-Мурат увидал Шамиля. Шамиль был тогда молодой человек, приближенный мюрид Кази-Муллы. Хаджи-Мурат874 слышал, ведя лошадей в конюшню шел к Маме, перешедшему к Гамзату, мимо палатки, когда услышал слова Шамиля к Гамзату: «Куй железо, пока горячо. Пока ханы будут ханами, они не дадут народу пристать к нам». Не доходя до палатки, Хаджи-Мурат услыхал стрельбу и увидал, что875 из палатки стреляют в нукеров хана. Потом он увидал, как (И. К. П., 35, отч отчеркнутое ).

Вот тут шла борьба. Хотелось броситься защитить молочных братьев. Но показаться — значило погибнуть, и Хаджи-Мурат просидел в сакле и вечером бежал в Хунзах — хунзахцы сдались, и Гамзат вступал в Хунзах, — и ушел к деду. На другой день он видел, как казнили Хунзай-хана, а на другой день слышал, как убита была Паху-Бике.

Борьба, шедшая в душе Хаджи-Мурата, кончилась. Ему предстояло дело: он решил отомстить Гамзату.876 Осман хотел убить его на улице Надо было убить его. Но Гамзат знал, что его хотят убить, и не выходил иначе, как окруженный охраной. Тогда Хаджи-Мурат решил убить его в пятницу в мечети. Но жена Османа, подслушавшая разговор братьев, передала его сестре, а сестра877 ма матери мужу. И Гамзат узнал про заговор и позвал к себе старика деда. Хаджи-Мурат помнил свое волнение, когда ходил дед и как он приготовился не сдаваться. Но дед вернулся и рассказал свое свидание с Гамзатом: как он просил помощи для отправки внука, Хаджи-Мурата, в Бухару для878 В подлиннике ошибочно: до обучения (К. С., 37—38, отчерк отчеркнутое .)879 КС «Сборник сведений о кавказских горцах».

Это была вторая и полная измена Хазавату. С этого времени Хаджи-Мурат стал влиятельным лицом в Аварии и почти управлял ею. Назначен был от русских Магомет-Мирза, слабый больной.880 Он За обедом его приехал Гарун-Бек. Хаджи-Мурат отрубил ему голову. В это время Хаджи-Мурат увлекался корыстью. Он собирал дань и набрал большое состояние. У него было много сокровищ и другая жена. В это же время он был представлен русскому начальнику барону Розену и произведен в прапорщики милиции за стычку с набегом горцев. Ахмет-Хан потребовал от Хаджи-Мурата денег. Он отказал. Тогда Ахмет-Хан, узнав о сношениях Хаджи-Мурата с Мамой в горах, донес на него и арестовал, привязав его к пушке, и потом послал в Темир-Хан-Шуру.

* № 32 (рук. № 29).

Один раз, когда Хаджи-Мурату было 15 лет и он кончил свое учение у хунзахского муллы, он приехал в аул к деду помочь ему убирать кукурузу. Дед был не на хуторе, а в ауле. Он приехал в обед, и первое, что он увидал — это были у сакли деда две оседланные лошади, привязанные коротко с подтянутой к перекладине головой. Один из этих коней под черным седлом с сафьянной подушкой без галунов, был красавец-гнедой с редкой черной гривой и густым хвостом кабардинец с маленькой головкой, черными выпуклыми глазами, необыкновенно широкой подпругой и недлинными, но точеными, сухими и прямыми, как струна, ногами. Другой конь был ногайский, поджарый, серый мерин. Это, должно быть, были джигиты и из гор, из тех мест, где проповедывался хазават и где люди не подчинялись неверным русским, как подчинялись в Аварии ханы и сам отец Хаджи-Мурата.

Уже давно с детства Хаджи-Мурат знал про то несогласие, которое шло между его отцом и дедом881 отцом его матери по матери из-за этого нового учения, проповедуемого в горах Кази-Муллою. Отец Хаджи-Мурата был политик и для своей выгоды дружил с ханом, а хан дружил с русскими. Старик же дед, хотя и не переходил в горы, признавал справедливость учения Кази-Муллы. Хаджи-Мурат до этого дня не понимал ни той, ни другой стороны и не думал об этом. Его собирались женить на девушке, которая не нравилась ему, и это одно занимало его.882 как только Хаджи-Мурат подошел к сакле деда, он Кроме лошадей Хаджи-Мурат увидал у сакли деда народ и женщин на соседней крыше.

— Из гор приезжие от Кази-Муллы, — сказал ему встретивший его товарищ Муталим. Один старик Мулла, другой молодой мюрид Кази-Муллы.

Когда Хаджи-Мурат вошел в саклю, на первом месте сидел старик, вытянув вперед руки ладонями кверху и закрыв глаза и подняв голову кверху, и говорил. Молодой мюрид, тонкий и высокий человек с длинной спиной, в белой черкеске и большими ушами сидел рядом, очевидно совершенно равнодушный. Кругом рядами *** сидели старик-дед и еще пять самых набожных людей аула и покорно слушали. Старик-дед сделал знак Хаджи-Мурату, чтобы он садился в883 сторонке. конце всех. Хаджи-Мурат беззвучно сел. Приезжий старик продолжал горловым медленным голосом: «Ему явился пророк божий и сказал: Шейх Кази знаешь... (Выписать из Сб. о к. г. Выпуск II, стр. 12, отчеркн. красн. каранд. и Сб. о к. г., выпуск IV об истин. мюридах).

Когда старик кончил, он взял в руки, с крашеными ногтями, четки и произнес: «Ляилаха-илла-ллах». Все повторили. Потом: «Я аллах», потом: «Я гу», потом «Я хакк», потом «Я кахом» и «я каххар». Все повторяли те же слова. Хаджи-Мурат понимал значение этих слов, обозначающих: «Бога единого», «Бога всемогущего», «Бога вечного», «Бога праведного», «Бога живого», «Бога сущего» и «Бога мстителя». И он помнил, как тут в первый раз он почувствовал свое ничтожество перед этим Богом и желание служить ему.

Служба же самая очевидная, понятная ему, была служба хазавату, борьба с неверными. Но вместо борьбы этой, он дома жил с отцом, требовавшим от него служения ханам, тем самым ханам, которые передались русским.

Это было первое понятие Хаджи-Мурата о хазавате. Оно в первую минуту захватило его, но скоро он забыл про испытанное им чувство под влиянием женитьбы. Его женили на Сафале, некрасивой коротконогой аварке. Жизнь дома стала скучна ему, *** он не решился бы итти против воли отца, если бы не случилось следующее:

В августе на другой год после своей женитьбы он с матерью приехал к деду помогать ему в уборке кукурузы. Деда не было дома. Одна старуха-бабка была на крыше и рассказала, что за стариком присылали от русских в крепости. Что туда пошел весь народ и дед велел приходить и Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат взял лепешку и своими сильными884 легкими ногами легко побежал через горы в крепость. Когда он пришел туда, он увидал огромную толпу горцев, которые стояли среди солдат.

* № 33 (рук. № 29).

885 Хаджи-Мурат не спал уж третью ночь. Он и действительно как зверь в клетке не переставая ходил прихрамывая из угла в угол по своей пятиаршинной комнате.
Два раза в своей жизни Хаджи-Мурат изменял хазавату и вот теперь изменил ему третий раз. И886 вот наказание всякий раз за изменой следовало довольство, соблазны и потом наказание. Так было и теперь. Соблазны тифлисской жизни кончились, и началось наказание — положение, казавшееся безвыходным,887 и вслед за ним но всякий раз положение это разрешалось смелостью, удалью. И теперь должно было разрешиться тем же. Завтра он бежит в горы в Аварию и оттуда поставит условия Шамилю. Теперь же ночь, делать нечего было, и он лег и хотел заснуть. Но сон не приходил к нему. Он лежал в темноте с открытыми глазами и думал.

В Тифлисе офицер, состоящий при Воронцове, Лорис-Меликов подробно расспрашивал Хаджи-Мурата о его жизни и составил жизнеописание его, которое он прочел ему и, как говорили, послал царю. Теперь Хаджи-Мурат вновь перебирал эти свои, в продолжение трех вечеров, рассказы о своей жизни и в воображении своем поправлял и дополнял их. Вспоминал он: как и зачем он все три раза изменял хазавату и что за это было с ним.

Первая измена хазавату была почти детская, еще до его женитьбы, когда ему не было 16 лет.

И Хаджи-Мурат живо вспоминал то, как он в первый раз стал мюридом и дал обет служить хазавату888 борьбе — войне с неверными. Это было у деда Хаджи-Мурата, у Махомед-Султана889 у отца его матери в горном ауле Гоцатль, куда Патимат, мать Хаджи-Мурата, ездила с сыном навещать отца.890 И вот Хаджи-Мурат вспоминал эту поездку к деду, как будто это было вчера. Мать надела шелковую рубаху и бешмет, выбрила ему чисто голову и надела на него белую черкеску и перешитую из отцовской папаху.

Хаджи-Мурат помнил, как мать его, сильная, высокая женщина891 его мать в желтой шелковой рубахе носила его туда еще за спиной в корзине, и892 пела сочиненную ею самой песню о нем, Хаджи-Мурате о том, как ее звали от Хаджи-Мурата кормить другого ханского сына — она выкормила первого, — и как она не отдала своего сына и не взяла дорогих подарков ханши, и как бил ее муж, а она все-таки не отдала сына. как дед кормил его медом и спрашивал молитвы и главы корана.

* № 34 (рук. № 29).

Один раз, уже когда Хаджи-Мурату было 15 лет, он кончил свое учение у хунзахского муллы, он приехал к деду помочь ему убирать кукурузу. Прийдя893 в аул на хутор, он узнал, что деда нет, что за ним присылал старшина, чтобы быть на площади, где будут казнить аманатов.894 за то, что Хаджи-Мурат895 с матерью пошел туда.

* № 35 (рук. № 29).

Родился Хаджи-Мурат в 1812 году, вскоре после бунта в Грузии. Мать Хаджи-Мурата родила его896 Сулейман потребовал от нее, чтобы она взяла себе в выкормки сына аварской ханьши, родившей в то же время после своего второго сына, и так как первого сына аварской ханьши выкормила Патимат, то и второго сына ханьша хотела отдать Патимат.897 и как только родила, послала за ней. Но Патимат898 так страстно полюбила своего черноглазого, что не согласилась отдать своего сына. Сулейман хотел силой отнять ребенка,899 и тогда Патимат не давала, и Сулейман, взбесившись, хотел900 ударом убить ее и ранил кинжалом901 И Сулейман и убил бы жену, если бы ханские нукеры, приехавшие за кормилицей, не902 уда бросились на рассвирепевшего Сулеймана удержали его. Патимат увезли в дальний горский аул к ее отцу, и там Патимат903 выкормила сво выздоровела и выкормила своего любимого сына.

Хаджи-Мурат помнил, как она, неся его за спиной, пела сложенную ею песню:

«Одно904 звезда солнце светит в небе, одна радость в сердце Патимат это — черноглазый Хаджи-Мурат. Хотят тучи отнять у народа солнце. Но солнце разгоняет их и посылает дожди на землю. Хаджи-Мурат обливается кровью на груди матери, но грудь эта кормит Хаджи-Мурата, а не чужого щенка, и не заходит солнце за горы в сердце Патимат».

Когда Патимат вернулась в дом, у Сулеймана была другая жена. Сулейман принял и Патимат. И Патимат была хозяйкой и работницей в доме. Хаджи-Мурат помнил, как она ходила по воду, нося его туда и ведя оттуда за руку, помнил, как она брала его с собой на пашню, где вскапывала киркой землю под кукурузу, и носила в лес, где с вечера начинали905 криать плакать шакалы.

* № 36 (рук. № 29).

Хаджи-Мурат помнил906 Из первого детства его. *** как мать с пустыми кувшинами на голове водила его за руку к фонтану и там быстро и много говорила с другими женщинами, и как потом с полной чистой холодной водой кувшинами тихими шагами возвращалась назад и уже не держала его за руку и он сам хватался за ее штаны, когда она проходила мимо сакли Ахмета с страшной собакой.

* № 37 (рук. № 29).

Думал он о том, как он907 уж два раза изменял хазавату и как908 и как теперь изменил ему третий раз и был наказан за эту измену. И вот теперь он изменил ему третий раз909 Бросил братьев своих, воюющих за свою свободу, и перешел на сторону тех собак неверных, русских, которых он так презирал, как собак, и ненавидел. И как ни ласкали его в Тифлисе, как ни ненавидел он Шамиля, он чуял, что знал, что он, ему было мучительно тяжело среди русских и еще мучительнее бездействие, на которое он был обречен и910 предал третий раз наказание911 за эту измену будет ужасно. В каком виде придет это наказание, он не знал и не предвидел, но он знал, что оно придет и будет решительно. А между тем он чувствовал, что не мог поступить иначе, как в прежних своих изменах, так и в теперешней. И он,912 пер бегая *** по комнате, задыхался, перебирая свои воспоминания, прислушиваясь и ожидая сидел на ковре, сложив свои сильные ноги, и, опираясь локтями на колена, смотрел вниз и не столько думал, сколько представлял сидя один в уединении Нухи, не переставая, перебирал в своем воспоминании свое прошедшее и видел, что так должно было быть и не могло быть иначе.

Вспоминая свою первую измену хазавату, он, прежде всего, вспоминал свое детство, когда913 в седле стоял под навесом и отцовский гнедой мерин, которого он водил поить еще не было для него ни верных, ни неверных, а были только брат Осман, отец, дед, мать и Уляшин, красная, худая дворная собака, которая спала с ним на крыше и, ощетинившись, лаяла на выходивший из-за горы месяц и лизала его в губы и нос, когда он подзывал ее, и гнедой мерин отца,914 которого в седле поместили под навесом и отцовский гнедой мерин, которого он водил поить с седой гривой, на котором отец уезжал в набеги915 Мать тогда, во время первого детства, когда мать, идя за дровами, носила его за спиной в корзине и водила за руку, возвращаясь с полным на голове кувшином воды от фонтана, и когда кормила пирожками и укладывала его, голого, спать на крыше, и покрывала шубой, и гладила папахой. Хаджи-Мурат никогда не спрашивал себя тогда, любит ли он мать, так же как не спрашивал себя, любит ли он себя? Он916 никогда не думал и не знал, что она любит его так же, как он сам любил себя, и это так должно было быть, и потому он не чувствовал к ней за это никакой благодарности так же, как к себе не чувствовал благодарности за то, что любит себя.917 еще больше, и потому, когда ему надо было пожалеть себя, он шел к ней. Но отца Он знал ту страшную ссору, которая вышла между отцом и матерью из-за того, что мать отказалась отдать его, Хаджи-Мурата, и взять на выкормку второго сына хана; он знал, что отец первое время любил только Османа и ненавидел его, Хаджи-Мурата, и что только мать выхаживала его.

* № 38 (рук. № 29).

Может быть, Хаджи-Мурат и остался бы в России и сдержал бы свое обещание. Но все намерения его изменило то, что адъютант главнокомандующего Лорис-Меликов по поручению Воронцова приехал к Хаджи-Мурату, чтобы расспросить у него его биографию и записать и послать в Петербург. Хаджи-Мурат сначала отказывался, но потом согласился и рассказал всю свою жизнь. Из этой жизни Лорис-Меликов записал только918 для того, чтобы следующее то, что касалось войны (выписать из Рус. стр. 668, 662 и 700 стр. до красн. карандаша).919 Журнал «Русская старина», 1881, № 3. Хаджи-Мурат рассказывал это, вспоминая всю свою жизнь. И это воспоминание в первый раз в его уединенной и праздной жизни, возникши в нем, измучило его. Он затосковал. Он переживал вновь не только все свои похождения, войны, набеги, победы, но свою юность, свое детство. Вспоминал он прежде всего и

* № 39 (рук. № 29).

Лазутчики встали и ушли, а Хаджи-Мурат молча ушел к себе и сел на ковер920 опустив , опершись локтями на колени и опустив голову. Он долго сидел так. Дверь в соседнюю комнату была открыта, там Сафедин пел песню про921 Нураза-хана. Хамзата. Хаджи-Мурат знал ее. И слушал и повторял слова. Слова были вот какие (Выписать из I то тома Сб. о кавк. горцах, стр. 27, 28, 29, 30). Когда кончилась песня, Хаджи-Мурат чуть крикнул922 Сафедина.

* № 40 (рук. № 29).

Тогда Ахмет-хан подбежал, наступил ногой на шею Хаджи-Мурата и кинжалом отрезал голову.

— Собака, последнее слово сказал матерное.

Ахмет-хан думал, что «Ана-мать» означало начало обычного ругательства. Но «Ана», произнесенное в эту минуту, было совсем не то. Это было воспоминанье, прощанье с своей матерью. Никто не знал, зачем вышел Хаджи-Мурат. Зачем бежал потом.

Думали, что тут была хитрость, что он хотел высмотреть русские укрепления и бежать и потом, зная положение русских, успешнее действовать. Ничего этого не было. Он хотел бежать к русским, возненавидев Шамиля и желая отомстить ему, а бежал назад, вспомнив всю свою жизнь, свою молодость и свою мать. Лорис-Меликов заставил ему рассказать свою историю. Он рассказал Лорис-Меликову всё, что могло быть нужно знать русским. Но рассказывая он вспомнил всю свою жизнь, и вспомнив всю свою жизнь, он вспомнил свои прежние две измены Хазавату, и всё то горе, которое он пережил от этого. И потому он заключил, что и теперешняя измена принесет ему большое горе. И он решил вернуться. Он колебался, но известия о его матери и песнь о Гамзате решили для него вопрос. Он должен был бежать или вернуться к Шамилю, спасти мать или погибнуть.923 И вот что он вспомнил.

И он погиб.

* № 41 (рук. № 29).

Хаджи-Мурат924 так и сделал. У него был друг и названный брат Али. Хаджи-Мурат вернулся в Хунзах и рассказал Али то, что он видел, и его решение служить хазавату и мстить неверным собакам русским, замучившим на его глазах восемь джигитов. с умилением вспоминал теперь это время и те чувства, которые были в нем. Да, он хотел быть истинным мюридом. Мюрид, сказано было, должен отказаться от всех желаний, кроме Бога; забыть ту часть, которая принадлежит ему; сделать как будто он не существует. Должен отказаться от всего, что соблазняет человека на свете, так чтобы целый свет равнялся для него крылу комара; должен раскаяться во всех грехах, помириться со всеми. И всё это тогда испытывал Хаджи-Мурат. Он ходил просить прощения у старика Джемала, над которым все смеялись в ауле; подарил своему врагу кинжал в серебре и черкеску и оставил себе только ружье, шашку и пистолет, подаренные дедом.

Дело было в том, чтобы найти шейха.

И шейхом этим он надеялся, что будет сам Кази-Мулла, когда он явится к нему.

Одно, что удерживало Хаджи-Мурата, это был отец. Отец не любил Хаджи-Мурата, но Хаджи-Мурат любил своего отца; любовался его силою, его ловкостью и925 не хотел знал, что его бегство в горы926 к Кази-Мулле будет то неприя то очень тяжелым ударом отцу. Он мешкал, боялся. Но случилось так, что в это самое время отец уехал в Табасарань к кунаку и Хаджи-Мурат, оставшись один разорвет его связь с отцом и, может, приведет к тому, что придется воевать с ним. Этого он и не мог решить927 и чтобы один и, за решением этого вопроса, поехал к928 Сулле-Саффедину другу и названному брату своему Маме, с которым он вместе был муталимом. Мама тогда был юношей, теперь уже давно он был убит русскими. Мама сам собирался бежать и только боялся.

*** Редакция седьмая — 1901 г.
№ 42 (рук. № 30).

В одной из кавказских крепостей жил в 1852 году воинский начальник Иван Матвеевич Канатчиков с женой Марьей Дмитриевной. Детей у них не было и, как и все бездетные супруги, которые не разошлись, а живут вместе, жили и были самые нежные супруги. Для Ивана Матвеевича это было легко, потому что трудно было не любить здоровую, полную, миловидную, всегда веселую, добродушную, хотя и вспыльчивую Марью Дмитриевну, прекрасную хозяйку и помощницу. Но для Марьи Дмитриевны казалось бы и трудно любить всегда прокуренного табаком, всегда, после 12 часов, пахнущего вином, рябого, курносого крикуна Ивана Матвеевича. Но Марья Дмитриевна хотя и любила понравиться молодым, особенно приезжим, офицерам, но только понравиться, именно только затем, чтобы показать им, что хороша, но не для них, — Марья Дмитриевна любила всеми силами простой души и здорового тела одного Ивана Матвеевича, считая его самым великодушным, храбрым, глубокомысленным военным, хотя и самым глупым хозяином дома.

Это было в июне. Марья Дмитриевна давно уже встала и с денщиками хозяйничала. Начинало уже становиться жарко, солнце выходило из-за гор и становилось больно смотреть на белые мазанки на противоположной стороне улицы, и Марья Дмитриевна, окончив свои дела, только что хотела посылать денщика в канцелярию звать Ивана Матвеевича к чаю, когда к дому подъехали верхами какие-то люди.

— Егоров, поди узнай, — крикнула Марья Дмитриевна, направляясь в спальню. — Кто это? Двое? С конвоем и татары, и казаки. Человек 20. Уж не в набег ли?

И любопытство так захватило ее, что она поспешно спустила засученные, на своих полных руках, рукава и повернулась назад.

— Погоди, Егоров, — крикнула она, ощупывая руками шпильки в косе и косу. — Ну, ничего, сойдет. Погоди, Егоров. Я сама.

И Марья Дмитриевна вышла своей молодецкой походкой на крылечко домика.

У крыльца стояла целая партия. И казаки, и чеченцы. Впереди выделялись трое. Один — офицер, одетый по-черкесски, в черной черкеске, в сапогах, на маленькой гнедой лошадке; другой — мирной, переводчик, с надетой шерстью вверх и козырьком папахой и в засаленном бешмете и желтой черкеске. И третий, на белой, статной лошади, в белой черкеске, высокий, тонко стянутый ремнем, без набора, с большим серебряным кинжалом, пистолетом за спиной и в высокой, с белым же курпеем папахе, далеко заломленной назад.

Этот человек больше всех обратил внимание Марьи Дмитриевны. Лицо у него было довольно простое: небольшой нос, маленькая, черноватая бородка, приятный, нежный, детский рот, довольно густые брови и странные внимательные и строгие глаза. Он был человек во всей силе, и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти. Он поглядел на Марью Дмитриевну, встретился с нею глазами, не опустил взгляда, так что она перевела глаза на офицера. Когда же она опять взглянула на него, он уже не смотрел на нее и, опустив голову, рассматривал свой кинжал.

Не успела Марья Дмитриевна задать себе вопрос о том, кто бы это был такой, как и получила ответ. Офицер сказал ей, что это Хаджи-Мурат.929 До сих пор текст редакции первой («Репей») 1896 г. Далее до слов Имя это всё сказало Марье Дмитриевне (стр. 385) — вставка 1901 г.

— Ну? Не может быть!930 сказала —вскрикнула Марья Дмитриевна, выпученными, испуганными восторженными глазами глядя на горца в белой черкеске.

— Он, Хаджи-Мурат?931 повторила — вскрикивала она.

— Он самый, —повторил офицер.

Хаджи-Мурат же, вероятно, понял то, что происходило между Марьей Дмитриевной и офицером, и улыбающимися глазами смотрел на миловидную русскую женщину.

Испуг и восторженное удивление Марьи Дмитриевны были естественны. Хаджи-Мурат более 20-и лет воевал с русскими. Хотя и был наибом Шамиля, был знаменитее среди русских своего владыки. Он знаменит был своей баснословной храбростью, всегдашними успехами, блестящими победами и подвигами над русскими войсками и всей своей странной, романтической историей. Про его прошедшее, про его жизнь, характер рассказывали чудеса. И всё это, под влиянием того особенного отношения рассказывающего к врагу, которого не видят, но про которого слышат, и ударов которого боятся, получало особенно страшно-преувеличенное и поэтическое значение. Но и без преувеличения история этого человека была удивительная.

Он родился в 1817-м году932 Аварском в бедном ауле аварского ханства.933 и был меньшим сыном В семье их было двое: старший брат Осман и он. Ему было 13 лет, когда934 после сражения под Хунзахом, где первый Кази-Мулла был с русскими в аул к вечеру привели лошадь, через которую был перекинут труп его отца, покрытый буркой.935 Еще тогда он решил служить отдаться хазавату — священной войне против неверных. Отец был убит русскими. С тех пор Хаджи-Мурат возненавидел русских, но936 молодость брала свое, и он его женили и он сблизился по матери, которая у них была кормилицей, с аварскими ханами (один из них был молочным братом ему) и предавался буйной и роскошной жизни молодых ханов. Он слышал и тогда про хазават — священную войну против неверных, но ханы не принимали посланных Кази-Муллы и даже ханы воевали с Кази-Муллою. В одном из этих сражений Хаджи-Мурат догнал на своем добром коне одного из мюридов Кази-Муллы и срубил его шашкой. Мюрид упал на луку, и когда Хаджи-Мурат снял его с седла, чтобы взять лошадь и его оружие, умирающий мюрид сказал ему: «Ты убил меня! Но за то ты должен937 быть мюридом. Будь им, освобождай правоверных от неверных собак и умри за это». И мюрид прочел молитву и умер. С тех пор принять хазават, который состоит в том, что правоверный не может быть под властью собак неверных, не может быть ничьим рабом и никому не может платить подати. Я умираю за хазават и благодарю аллаха. Будь такой же». Мюрид сказал это и умер. Тогда Хаджи-Мурат принял хазават и уговаривал ханов отстать от русских и принять хазават.938 В подлиннике ошибочно не зачеркнуто: Но в это время глава мюридов Когда же Кази-Мулла был убит, а на место его стал Гамзат939 А Гамзат был дурной человек, и ему не верили. Гамзат пробовал и подступил с войском к Хунзаху, столице Аварии, и требовал покорности, то ханьша послала одного своего сына Омара в Тифлис к барону Розену просить защиты. С Омаром поехал и Хаджи-Мурат и здесь в первый раз видел вблизи русских и возненавидел их еще больше.

Русские не помогли ханам. Когда Хаджи-Мурат вернулся, Гамзат стоял под Хунзахом с сильным войском и требовал, чтоб ханьша приняла хазават. Хаджи-Мурат советовал ей принять хазават, чтобы не принимать больше собак неверных и воевать с ними, но ханьша качалась туда и сюда, и послала к Гамзату почтенных стариков послами. Гамзат рассердился, велел всем старикам проткнуть ноздри, продеть нитки и на нитки повесить куски лепешки и в таком виде вернул их ханьше и велел им сказать, что если она хочет иметь с ним дело, то пусть пришлет к нему сына своего940 Улан Булач-Хана. Ханьша послала его. Потом Гамзат потребовал к себе и других двух ханов. И ханы поехали и с ними и Хаджи-Мурат с братом Османом. Это было предательство. Всех трех ханов убили. Осман с Хаджи-Муратом бежали и решили отмстить Гамзату.

На другой день Гамзат941 приехал без боя вошел в Хунзах и стал править им. Старая ханьша мешала ему. Он убил и ее.

Хаджи-Мурат с Османом скрывались и подбирали людей, чтобы напасть на Гамзата, но все боялись. Тогда братья решили отомстить одни. В пятницу, когда Гамзат должен быть в мечети, Хаджи-Мурат с Османом пришли туда в бурках, под которыми было оружие.942 К ним подошли Мюриды943 требуя велели им снять бурки. Тогда они выхватили оружие, бросились на Гамзата и убили его. В свалке мюриды убили Османа, но Хаджи-Мурат убил всех тех, кто нападал на него, и, раненный в руку, выбежал944 во дворец на улицу и крикнул народ.

Народ сбежался и напал на Гамзатовых мюридов, и которых убили, которых покидали с кручи, и Хаджи-Мурат стал бы945 владельцем правителем Аварии, если бы не хитрый Шамиль, который занял место Гамзата.

Хаджи-Мурат не захотел поддаться Шамилю и скорее решил призвать ненавистных русских. Русские пришли, и генерал Клюгенау поручил Хаджи-Мурату управление всей Аварией. Хаджи-Мурат не мог оставаться союзником русских и завел тайные переговоры с Шамилем, требуя себе независимую власть над Аварией.946 Шпионы выдали Хаджи-Мурата. Враг Хаджи-Мурата, хитрый Ахмет-Хан выдал его. Русский генерал вызвал Хаджи-Мурата и допросил его. Хаджи-Мурат во всем отрекся947 тогда и собирался уже передаться Шамилю, но Ахмет-Хан предупредил его и выдал генералу. Хаджи-Мурата привели в крепость, потом, зная его ловкость и силу, привязали к пушке и продержали так без пищи два дня. На третий день его отвязали и повели с конвоем в Темир-Хан-Шуру.

Два солдата вели его, держа за веревку, которой он был связан, пять конвойных с ружьями шли впереди, пять сзади. Проходя мимо отвесной кручи с правой стороны дороги, Хаджи-Мурат рванулся, стащил с собой одного из солдат, который убился на смерть, а сам Хаджи-Мурат разбитый и с сломанной ногой (от которой он всегда хромал) остался жив. Он развязался, и рукою таща за собой ногу, дополз до аула, где его вылечили и выходили. Выздоровев, он послал послов, посланных и к Шамилю и к948 Ахмет-хану русскому генералу, выпытывая, где выгоднее условия. Генерал949 Ахмет-хан звал его к себе, объясняя случившееся ошибкой. Но по дороге к генералу950 Шамиль узнал про это и окружил Ахмет-Хан узнал про это и окружил аул, в котором он был. Он три дня бился с Ахмет-Ханом.951 и погиб бы, если бы У них было двадцать три убитых. Они заперлись в сакле и думали погибнуть. Но Шамиль пришел952 ему им на помощь и выручил его. Делать было нечего, —Хаджи-Мурат отдался Шамилю, тем более, что ему нужно было отмстить Ахмет-Хану. С этого времени Хаджи-Мурат953 стал наибом Шамиля и делал чудеса храбрости сделался подначальным Шамилю, наибом Аварии, делал чудеса храбрости, прежде всего954 озаботившись заботясь о том, чтобы враг его Ахмет-Хан не остался без отмщения. Но отмщение это долго не давалось. Ахмет-Хан ворвался в его аул, убил всех его братьев и ни разу не попался ему, и умер своею смертью. Одно, что мог сделать теперь Хаджи-Мурат, чтобы удовлетворить своему, не только чувству, но долгу, было то, чтобы отомстить семье его. И это он сделал. Уж после смерти его он ворвался в его жилище, похитил его ханьшу и увез к себе со всеми ее детьми.

В продолжение двенадцати лет Хаджи-Мурат делал чудеса храбрости.955 смелости Он угонял стада из под носа русских, появлялся там, где его не ожидали, в самых городах убивал и грабил всё, что попадалось. Горцы верили в его непобедимость и неуязвимость, и русские, как всегда, преувеличивали его подвиги.

Вот этот то человек, поссорившийся с Шамилем, теперь вышел к русским и вот с разрешения Воронцова приехал в Чечню, чтобы узнать подробности о положении своей семьи, которой Шамиль угрожал выкалыванием глаз и обращением в рабство.

Этого то баснословного героя пришлось встретить и принять Марье Дмитриевне.956 Вставка 1901 г. кончается. Далее до слов: Нет, вы всё расскажите по порядку (стр. 391) текст редакции первой («Репей»).

Имя это всё сказало Марье Дмитриевне. Она опять взглянула на Хаджи-Мурата, но он не взглянул на нее, а что-то по кумыкски заговорил с одним из своих, подъехавшим к нему.

Марья Дмитриевна знала, кто такой был Хаджи-Мурат и зачем он приехал сюда. Она знала, что Хаджи-Мурат был знаменитый наиб (полководец) Шамиля, первый храбрец, много раз побивавший русских и, недавно поссорившись с Шамилем, вышедший к русским, обещая воевать теперь против Шамиля.

Но вот прошло месяца... и Хаджи-Мурат не мог еще ничего сделать, потому что семья его, которую он страстно любил, оставалась в горах, во власти Шамиля.

Теперь он по приказанию Главнокомандующего приезжал в Чечню, чтобы попытаться через лазутчиков узнать о своей семье и если можно выкрасть из гор. Марья Дмитриевна знала всё это, у мужа уже была получена бумага о том, что Хаджи-Мурат приедет в их крепость и будет жить в ней, и потому одно имя Хаджи-Мурата объяснило ей всё.

— Очень приятно познакомиться, — сказала она, — милости просим. Я сейчас мужу дам знать, он в канцелярии, — сказала она, взяв поданную ей приставом бумагу.

И Марья Дмитриевна быстрым шагом пошла через двор к мужу.

— Иван Матвеевич, Иван Матвеевич! — заговорила она.

— Ну что? Что так суетишься?

— Хаджи-Мурат приехал с приставом князем Еристовым и конвоем. Вот бумага.

Не открывая бумагу, Иван Матвеевич потянулся за папироской.

— Дай-ка.

— Да ну, успеешь.

— Дай затянуться. Ну что ж, пошли Кириллова проводить на квартиру.

— А знаешь что, Иван Матвеевич, — вдруг сказала Марья Дмитриевна, вспомнив взгляд Хаджи-Мурата и садясь на кровать. — Я думаю, лучше их к нам поместить.

— Вон-a! Там всё готово и деньги заплачены.

— Да ты вот говоришь, а я взглянула на него.

— Ну, что же?

— Так я взглянула на него и думаю, теперь нельзя нам его там держать. Уйдет! Я взглянула на него, и вижу, что уйдет.

— Ты всегда всё видишь.

— Да и вижу. А уйдет, тебя в рядовые.

— Ну что же, я в барабанщики.

— Нет, право лучше к нам. Я свою половину всю отдам ему и живи он, по крайней мере, на глазах.

— Да как же нам то?

— Да так же, уж я тебе говорю. Я пойду, им велю слезать. А тех туда, к Лебедеву поставить. Кириллов сведет.

— Да уж я вижу, что ты заберешь в голову. Вели закусить-то дать.

— Готово всё, вставай.

Как задумала Марья Дмитриевна, так всё и сделала. Конвойные стали у Лебедева, а Хаджи-Мурат с своими нукерами и приставом — у воинского начальника.

Хаджи-Мурат пробыл у Ивана Матвеевича десять дней и измучил в эти десять дней Ивана Матвеевича. Несколько раз к нему приходили таинственные люди ночью и уходили ночью и подолгу беседовали с ним. Два раза сам Хаджи-Мурат выезжал за укрепление, чтобы свидеться с людьми, которые должны были ему принести сведения об его жене. И тогда Иван Матвеевич высылал цепь пехоты, чтобы Хаджи-Мурат не мог убежать, и конвой казаков. Каждый день Иван Матвеевич посылал донесение к начальнику левого фланга о том, что делал Хаджи-Мурат, и спрашивал разрешения, как поступать?

Иван Матвеевич так же, как и все тогда на Кавказе, от Главнокомандующего до последнего солдата, не знал, что такое была эта выходка Хаджи-Мурата. Правда ли, что он, оскорбленный Шамилем, как он говорил, ушел из гор, желая отомстить ему, или правда, что он вышел к русским только затем, чтобы высмотреть всё и бежать и тогда быть еще более страшным врагом, чем он был прежде. Большинство думало, что он обманывает, и так думал Иван Матвеевич и принимал все меры, чтобы он не ушел и чтобы скорее избавиться от него. Всё казалось ему обманчивым в Хаджи-Мурате: и то, что он не знал по-русски и говорил только через переводчика, и то, что слишком усердно каждый день пять раз молился, расстилая ковер и обмываясь в быстрой речке, текшей по камням под укреплением.

— Обманет, подлец! —говорил он и всегда, не переставая, следил за ним.

Марья Дмитриевна была сначала того же мнения и помогала, как могла, мужу, но накануне отъезда вечером ей случилось поговорить с Хаджи-Муратом, и она вдруг изменила мнение о нем и поверила ему и стала жалеть его.

Случилось так, что в этот последний день нукер Хаджи-Мурата пришел на кухню и бросил там вареную баранину и плов рисовый, сопя носом и показывая, что мясо тухлое. Денщик сказал это Марье Дмитриевне. Марья Дмитриевна, всполошась, узнала в чем дело, что виновата не она, а нукер, который не отдал баранину на погреб, и пошла своими решительными шагами на половину Хаджи-Мурата. Переводчика не было, но Марья Дмитриевна знала несколько слов от своего мужа, который знал порядочно по-кумыцки, и спросила в дверях можно ли: «Гирекма?» и тотчас же вошла. Хаджи-Мурат, несмотря на свою кривую ногу, на которую он ступал, нагибаясь всем телом, ковыляя, ходил по комнате мягкими шагами в чувяках. Увидав Марью Дмитриевну, он остановился на своей прямой ноге, опершись носком короткой о пол. Он был одет в шелковый, обшитый тоненьким ремнем черный бешмет, подпоясанный ремнем с большим кинжалом. Ноги были в красных чувяках и белых ноговицах с тоненьким галуном. Увидав Марью Дмитриевну, он надел на бритую черную голову папаху и, взявшись жилистой рукой с надувшейся поперечной жилой за кинжал, наклонил голову, как бы спрашивая и слушая.

Марья Дмитриевна показала ему блюдо и сказала:

— Нукер... виноват... погреб тащить.

Он покачал головой и чуть-чуть презрительно улыбнулся:

— Мегирек, — всё равно, — и он помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно. А потом показал на горы, на нее и на свое сердце. Она поняла, что он говорил, что ему всё равно, что одно, что ему нужно и больно, это его жена, которая в горах.

Марья Дмитриевна показала на небо и сделала жест выхода из гор. Он понял. И продолжал показывать на себя и на нее и потом, подняв руку невысоко от земли, показал, что и этого нет. Марья Дмитриевна поняла, и вспомнив, как мальчик, спросила:

— Улан?

Он показал два пальца и сказал:

— Девка, — и, показав один палец, сказал:

— Улан, — и поднял глаза к небу с выражением восторга. Она поняла, что мальчик очень хорош, и он очень любит его.

— Любите очень? — сказала Марья Дмитриевна.

Он не понял слов, но понял ее участие к нему, понял, что она любит его, желает ему добра и, размягченный воспоминанием о своем любимом детище, сыне Вали-Магоме, вдруг лицо его преобразилось. Черные глаза заиграли, у угла глаз сделались морщины, и рот, растянувшись в детскую улыбку, открыл белые, белые, ровные зубы.

— Алла! — сказал он и опустил голову.

— Даст Алла, даст, — сказала Марья Дмитриевна. — Ну дай Бог, дай Бог.

На этом они расстались в этот вечер. Но между ними во взглядах и улыбке произошло нечто большее, чем простой дружеский разговор, и воспоминание об этом взгляде и улыбке стало для Марьи Дмитриевны выше многих и многих других воспоминаний. Воспоминание это и для Хаджи-Мурата было одним из самых радостных его воспоминаний во время его пребывания у русских. Он почувствовал, что его полюбили. А на другой день, когда они уезжали и он опять в своей боевой черкеске, с пистолетом и шашкой, хромая, вышел на крыльцо и, пожимая руку, прощался с Иваном Матвеевичем, Марья Дмитриевна с ласковой улыбкой подала ему корзиночку с абрикосами. Он опять улыбнулся и, поспешно отвязав от своих часов сердоликовую печатку, подал ей. Марья Дмитриевна взяла и поклонилась ему.

— Бог даст, Бог даст, — сказала она.

Он еще раз улыбнулся вчерашней улыбкой.

Несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как уж, как кошка, вскочил на лошадь.

— Прощай, спасибо, — сказал он, и с тем особенным гордым воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, выехал за ворота крепости со своей свитой.

С тех пор и до.....957 Многоточие в подлиннике. июня Марья Дмитриевна не видала лица Хаджи-Мурата. Она часто вспоминала и говорила о нем и Иван Матвеевич смеялся ей и при других, что она влюблена в Хаджи-Мурата, и Марья Дмитриевна смеялась и краснела, когда это говорилось. Увидала она это лицо через месяц при следующих условиях.

В укреплении, где жила Марья Дмитриевна, совсем забыли про Хаджи-Мурата. Слышно было, что Шамиль не выпускает его семью, угрожает убить их, в особенности любимого сына Вали-Магому, и что Хаджи-Мурат выпросился у князя Воронцова в Нуху, где, как он говорил, ему удобнее вести переговоры с горцами.

Была уже ночь. Полный месяц светил на белые горы и на камни дороги и на бегущий ручей. Был паводок и ручей страшно шумел.

Иван Матвеевич встречал батальон куринцев, и у них шла попойка. Слышны были тулумбасы и крики «ура». Иван Матвеевич обещал не пить много и вернуться к двенадцати.

Но Марья Дмитриевна все-таки беспокоилась отсутствием мужа. Она кликнула Жучку, пошла по улице. Вдруг из за угла выехали верховые. Опять кто то с конвоем. «Как его нет, так сейчас и приезжают», подумала Марья Дмитриевна и посторонилась. Ночь была так светла, что читать можно было. Марья Дмитриевна вглядывалась в того, кто ехал впереди, очевидно, тот, кого конвоировали, но не могла узнать. Месяц ударял ехавшим в спину. Марья же Дмитриевна была освещена спереди.

— Марья Дмитриевна, вы? — сказал знакомый голос. — Не спите еще?

— Нет, как видите.

— Где Иван Матвеевич?

— Дома нет.

— Что же, всё боится, что пришлют ему опять Хаджи-Мурата?

— Как же не бояться. Ведь ответственность.

— Ну, я к вам с хорошими вестями.

Это был Каменев, знакомый товарищ Ивана Матвеевича, служивший при штабе.

— Что же, поход в Темир-Хан-Шуру?

— Нет, лучше.

— Ну, что же, переводят в Темир-Хан-Шуру?

— Ну, вот чего захотели.

Каменев ехал рядом с Марьей Дмитриевной, повернувшей назад к дому, и говорил.

— А где Иван Матвеевич?

— Да вот слышите, провожают куринцев.

— А, это хорошо. И я поспею. Только я на два часа. Надо к князю.

— Да что ж за новость?

— А вот угадайте.

— Да про что?

— Про нашего знакомого.

— Хорошее?

— Для нас хорошее, для него скверное, — и Каменев засмеялся. — Чихирев! — крикнул он казаку. — Подъезжай-ка.

Донской казак выдвинулся из остальных и подъехал. Казак был в обыкновенной донской форме, в сапогах, шинели и с переметными сумами за седлом.

— Ну, достань-ка штуку.

Чихирев достал из переметной сумы мешок с чем-то круглым.

— Погоди, —сказал Каменев.

Они подошли к дому. Каменев слез, пожал руку Марье Дмитриевне и, войдя с ней на крыльцо, взял из рук казака мешок и запустил в него руку.

— Так показать вам новость? Вы не испугаетесь?

— Да что такое? арбуз? — сказала Марья Дмитриевна, и что то ей стало страшно.

— Нет-с, не арбуз. — Каменев отвернулся от Марьи Дмитриевны и что то копал в мешке. — Не арбуз, а ведь958 Текст редакции первой («Репей») кончается. Далее и до конца вставка 1901 г. у вас был Хаджи-Мурат?

— Ну, так что ж?

— Да вот он, — и Каменев двумя руками, прижав ее за уши, вынул человеческую голову и выставил ее на свет месяца. — Кончил свою карьеру. Вот она.

Да, это была его голова, бритая, с большими выступами черепа над глазами и проросшими черными волосами, с одним открытым, другим полузакрытым глазом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом и с открытым ртом, над которым были те же подстриженные усы. Шея была замотана полотенцем.

Марья Дмитриевна посмотрела, узнала Хаджи-Мурата и, ничего не сказав, повернулась и ушла к себе. Когда Иван Матвеевич вернулся, он застал Марью Дмитриевну в спальне. Она сидела у окна и смотрела перед собой.

— Маша! Где ты, пойдем же, Каменева надо уложить. Слышала радость?

— Радость! Мерзкая ваша вся служба, все вы живорезы. Терпеть не могу. Не хочу, не хочу. Уеду к мамаше. Живорезы, разбойники.

— Да ведь ты знаешь, он бежать хотел. Убил человек пятнадцать.

— Не хочу жить с вами, уеду.

— Положим, что он глупо сделал, что показал тебе. Но все-таки печалиться то тут не об чем.

Но Марья Дмитриевна не слушала мужа и разбранила его, а потом расплакалась. Когда же она выплакалась, она вышла к Каменеву и к еще пришедшим офицерам и провела с ними вечер. Разговор весь вечер шел о Хаджи-Мурате и о том, как он умер.

— Ох, молодчина был, — заключил Иван Матвеевич, выслушав всё. — Он с женой моей как сошелся, подарил ей печатку.

— Он —добрый был. Вы говорите «разбойник». А я говорю — добрый. И наверное знаю, и мне очень, очень жаль его. И гадкая, гадкая, скверная ваша вся служба.

— Да что же велишь делать, по головке их гладить?

— Уж я не знаю, только мерзкая ваша служба, и я уеду.

И действительно, как ни неприятно это было Ивану Матвеевичу, но не прошло года, как вышел в отставку и уехал в Россию.

— Нет, вы всё расскажите по порядку, — сказал Иван Матвеевич959 Слова: Иван Матвеевич в подлиннике пропущены, в копии вписаны рукою Толстого. Каменеву, когда они уселись за чайный стол, и Каменев положил960 на пол в угол торбу с головой,961 видимо стараясь, чтобы голова как можно слабее стукнула о пол.

— Хотите с ромом? — спросила Марья Дмитриевна.

— Давайте.

— Ну так рассказывайте всё по порядку и всё, что знаете.

Подошла лягавая собака и стала нюхать.

— Лазарев, отгони Трезора. Удивительно: кем детей пугали и сила была по всем горам — вон в углу.

— Ну-с. Так как же было дело?

— А было дело так, что после того, как он был у вас и ничего из этого не вышло, очень он стал волноваться. Пристав говорил, что все ночи не спал, всё ходил, почти ничего не ел и всё молился. Только и оживлялся, когда выезжал верхом. Это ему позволяли. Конвой (один урядник, казаки и еще мирнòй) был приставлен к нему, и он каждый день, после обеда, выезжал, иногда сам друг, а иногда со всеми четырьмя своими молодцами. Вот, рассказывал мне сам Курганов, так и 17 апреля он поехал и все четыре нукера с ним. Ружей с ними не было, а только пистолеты, шашки. А наших только двое: казак да этот мирной. Как они ехали,962 В подлиннике слово: что, в копии Толстым оно зачеркнуто. мы ничего не знаем, потому что оба эти убиты, и казак и мирнòй. Оружие с них снято, сами оставлены на дороге, лошади около паслись. Один, видно, долго жил, ползал, залил кровью всю дорогу. У него пульная рана в животе и голова разрублена. Нашли уж их поздно, почти темно. Видно, они не пускали их. Мне сам Курганов рассказывал: отпустил, говорит, я его, и, как всегда, сердце не на месте. Вышел спрашивать, куда поехали? Мне говорят не за Алазань, как я приказывал, а к горам и все четверо с ним. Подумалось Карганову,963 сейчас догадался что не ладно, а потом думает: что же, езжали они в эту сторону, ворочались. Только ждать-пождать три, четыре, шесть часов — нету. Собрал Карганов964 Так в подлиннике: Курганов вместо: Карганова. казаков, сел верхом, поехал искать. Отъехали версты две, наткнулись на лошадей, а на дороге оба убитые. Бросился Карганов в Нуху, дал тревогу, и собралось человек сто, пустились по горам. Кого ни встретят, спрашивают: «видели конных?» Никто не видел. А он не будь глуп.

— То есть кто, Хаджи-Мурат? — спросил Иван Матвеевич, указывая на торбу в углу.

— Он не будь глуп, да вместо того,965 Слово: того в подлиннике пропущено, в копии вставлено. чтобы в горы, где могут и задержать и где догнать могут, вместо того, чтобы в горы, повернул влево назад. Хотел за Алазань пробраться, а там уж дорогой, где его никто искать не станет, вверх по Алазани опять переправиться и на Белоконь.966 Одно Двух живыми взяли, так они так показали.

— Вот в этом то их сила. Где удальство — удальство, где967 храбрость выдержка — выдержка, а где хитрость — никакая сила не проведет.

— Ну, тут не удалось.968 Наткнулись они должно на проезжающих Своротили они с дороги к Алазани, чтобы переправиться. А уже смеркаться стало, да не попали на дорогу, а на рубеж, с рубежа хотели прямиком к реке, да поля, все рисовые поля, а их заливают. Лошади стали топнуть. Бились они тут долго — по следам видно — изрыто всё. Да так и не добрались до реки, а969 уж выбрались в кусты на поле, там и хотели, видно, заночевать. Так бы их не нашли, потому в другой стороне искали. Только ночью уж Карганов хотел назад ехать, встречает татарина на арбе с хворостом, стал спрашивать, зачем так поздно едет, а татарин, оказывается, наткнулся на Хаджи-Мурата, когда они искали дорогу, и испугался, спрятался в канаву970 боясь, что и всё видел, как они месили971 кукурузное рисовое поле и как потом все въехали в кусты. Только тогда он поехал. Ночь была темная, тихая, с туманом. Карганов тотчас же догадался, что это были они, посадил татарина верхом и бросился туда с своей командой и окружил кусты и всю ночь караулил, чтобы не выпустить их, а сам послал за милицией. Когда стало рассветать, в кустах показались стреноженные лошади972 подчалый белый и конь Хаджи-Мурата.

— Белый? — сказала Марья Дмитриевна.

— Да, хорошая лошадь.

Курганов973 Так в подлиннике велел стрелять в кусты и вызывал охотников броситься в кусты, чтобы взять Хаджи-Мурата с его молодцами. Но никто не решался, а между тем из кустов974 собрали растреножили лошадей и стали палить и ранили одного. Курганов остановил свою стрельбу и стал кричать, чтобы Хаджи-Мурат сдался, что сардарь простит его,975 только бы если он покорится. Горцы заругались, завизжали и стали палить. Тяжело ранили еще одного. Тогда Курганов отъехал и велел своим палить в кусты. С ним было человек сто пятьдесят и кусты засыпали пулями. Но Хаджи-Мурат с своими перебегали с места на место и стреляли, человек девять ранили и двух убили. Карганов говорил, что, если бы тогда Хаджи-Мурат с своими выскочили и бросился на976 нухинцев его команду, они бы разбежались и упустили бы его, но тут подоспел Гаджи-Ага из Елису с сыном своим Ахмет-Ханом. Эти не то, что нухинцы, тотчас же бросились в кусты. Гаджи-Ага был977 личный враг Хаджи-Мурата за то, что он убил его братьев когда то мюридом вместе с Хаджи-Муратом, но потом изменил хазавату и теперь был злейший враг Хаджи-Мурата. Он по аварски закричал ему, чтобы сдавался. Хаджи-Мурат978 оттуда изругал его,979 самым постыдным образом называя изменником святого дела.

— Бери, коли возьмешь, собака беглая!

Гаджи-Ага вместе с прежними засыпал пулями кусты и, слезши с лошади, с сыном980 вместе и своими молодцами бросился в кусты. Его молодцы, охраняя его, опередили его. Хаджи-Мурат и его нукеры подпустили их и в упор застрелили пятерых. Хаджи-Мурат и Саффедин, его ближайший друг (тоже убит рыжий), оба были ранены. Но Хаджи-Мурат не давал крови вытекать из ран, а выдергивал вату из бешмета и затыкал раны. Он не успел зарядить пистолета, как Гаджи-Ага наскочил на него и разрубил голову. На голове видно. Другой выстрелил ему в грудь.981 Гаджи Ага, Карганов подбежали и расска Он вскочил на ноги и прислонился к кусту. Карганов подбежал и хотел взять живого.

Вот это то место рассказа Каменева вспомнилось мне, когда я увидал израненный репей у дороги.

Все остановились, и Хаджи-Мурат стоял неподвижно. Но он стоял недолго, Закричал «лаилал»982 ах и упал ничком на землю. Тогда Гаджи-Ага наступил ему ногой на бритую рассеченную голову и кинжалом отодрал ее от туловища.

— Ну-ка, дайте еще взглянуть на него, — сказала Марья Дмитриевна.

Каменев вынул, и мы долго смотрели на эти глаза, желтую кожу и рот.

*** Редакция восьмая — 1901 г.
* № 43 (рук. № 30).
983 Репей. Хазават. ХАДЖИ-МУРАТ

Воспоминания старого военного

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь. Есть прелестный подбор цветов этого времени года: душистые кашки — красные, белые, розовые; наглые «любишь-не-любишь» с984 своим приятным пряным запахом своей пряной вонью,985 есть желтые986 медовые цветы с медовым запахом, лиловые тюльпановидные колокольчики; горошки; разноцветные скабиозы; нежный с чуть розовым пухом подорожник и, главное, прелестные васильки, ярко синие на солнце и в молодости, и голубые и краснеющие вечером и под старость.987 Я люблю эти полевые цветы с их тонкостью отделки и чуть заметным, но для каждого своим, нежным и здоровым запахом. Я набрал большой букет таких цветов и уже на обратном пути заметил в канаве чудный, малиновый в полном цвету репей, того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают или выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка мохнатого шмеля, стал руками отрывать цветок, так как ножа у меня не было. Мало того, что он988 стеблем кололся колол989 со всех сторон даже через платок, которым я завернул руку, стебель был так990 страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я наконец оторвал991 Зач.: я измял цветок, он был так измят, что уже не годился в букет и, кроме того,992 он своей грубостью и аляповатостью993 и не шел подходил к резко отличался от нежных, тонких цветков букета. Я пожалел, что погубил994 эту красоту цветок, который был очень красив в своем месте, и бросил995 цветок его.996 Какая «Но что за энергия и сила жизни», думал я, вспоминая, с какими усилиями я отрывал его.

Дорога до дома шла паровым, только что вспаханным полем. Я шел в отлогую гору по пыльной, черноземной дороге. Поле, по которому я шел, было помещичье, очень большое,997 десятин в сто так что с обеих сторон дороги и вперед, в гору, ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного пара. Пахота была хорошая, и нигде не виднелось ни одной травки,998 ни одного растения всё было черно и глаз невольно искал отдыха от однообразия черного поля. «Экое разрушительное, жестокое существо человек», думал я. «Сколько уничтожил999 разнообразных живых существ, разнообразных растений, чтобы приготовить себе корм. Правда, он посеет новые, но... Однако, не всё еще он уничтожил», подумал я, увидав среди этого моря черной земли, вправо от дороги впереди меня, какой-то кустик. «Да, этот еще жив», подумал я, подойдя ближе.1000 и узнав Это был куст такого же «татарина», которого цветок я напрасно и с таким трудом сорвал в канаве.

Куст татарника1001 Так в подлиннике. состоял из трех1002 отростков стеблей. Один был совсем оторван.1003 Зач.: Я вспомнил, как трудно было отрывать цветок, и подумал, что перенес этот куст, если уже отдал этот отросток. На других двух На другом были еще колючие листки и1004 на каждом по цветки. И цветки и листья были1005 в ужасном виде, засыпаны пылью вымазаны черноземной грязью, превратившейся в черную пыль. Видно, этот стебель был уже прижат к земле и после поднялся.1006 Но на одном стебле На третьем же1007 отростке стебле два отростка были сломаны и висели1008 еще держались с своими не малиновыми, а черными шишками, когда то цветками; а один отросток пониже1009 тот, который поник, еще был цел и на нем торчал, кверху колючками,1010 защищая из за грязи все таки хотя и загрязненный, но всё еще краснеющий цветок.

«Ну, молодец!» подумал я. — «Экая энергия. Всё победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот борется и всё еще жив. Правда, еле жив, но жив». Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз, свернули скулу. Но он всё стоит и не сдается,1011 а и один торжествует над человеком, уничтожившим всех его братий кругом его. и борется до той последней минуты, до тех пор, пока есть жизнь в нем. «Молодец!» подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И1012 мне вспомнилось одно давнишнее кавказское событие. Событие было вот какое. я вспомнил по этому случаю смерть одного человека на Кавказе1013 подробности о которой мне пришлось близко знать, вспомнилась и вся трагическая история смерти этого человека и захотелось рассказать ее. и всю историю этого человека, как она мне была известна и как я воображал себе ее.

Вот эта история.

I

1014 В одной из кавказских крепостей жил в 1852 году воинский начальник с женой Марьей Дмитриевной. Я служил в одном из кавказских полков, стоявших на левом фланге в Чечне.

Я заболел лихорадкой, и полковой командир, принимавший во мне участие, прикомандировал меня к линейному батальону, стоявшему в предгории, в здоровой местности, и рекомендовал меня воинскому начальнику укрепления, добрейшему женатому1015 человеку майору Ивану Матвеевичу Петрову. Детей у1016 них Ивана Матвеевича не было и1017 как и все бездетные супруги, которые не разошлись, а живут вместе, жили и были самые нежные супруги. Для Ивана Матвеевича это было легко, потому что трудно было не любить он жил душа в душу с своей здоровой, полной, миловидной, всегда веселой, добродушной, хотя и вспыльчивой, Марьей Дмитриевной.1018 прекрасную хозяйку и помощницу Любить Марью Дмитриевну было легко, мне, по крайней мере, тогда казалось. Но для Марьи Дмитриевны, казалось бы, и трудно любить всегда прокуренного табаком, всегда после двенадцати часов пахнущего вином, рябого, курносого крикуна Ивана Матвеевича. Но Марья Дмитриевна, — хотя и любила понравиться молодым, особенно приезжим офицерам, но только понравиться, именно только затем, чтобы показать им, что хороша, но не для них, —Марья Дмитриевна любила всеми силами простой души и здорового тела одного Ивана Матвеевича, считая его самым великодушным, храбрым, глубокомысленным военным, хотя и самым глупым хозяином дома.1019 Это было в июне. Марья Дмитриевна давно уже встала и с денщиком хозяйничала. Начинало уже становиться жарко. Оба супруга были очень добры ко мне, и я невольно вспоминал...1020 Многоточие в подлиннике. из «Капитанской дочки», только с той разницей, что Марья Дмитриевна была за одно и..... и..........1021 Многоточие в подлиннике. не по отношениям моим к ней, а по чувствам, которые я к ней испытывал: я был благодарен ей за ее материнское попечение обо мне1022 В подлиннике: о нем и вместе с тем не мог не любоваться временами ее зрелой женской1023 простой пре прелестыо бессознательной прелестью и не испытывать к ней какого-то особенного поэтического чувства.

Я начинал уже поправляться, пароксизмы повторялись уже через два и три дня, и я собирался ехать к полку, когда случилось в нашем укреплении необыкновенное событие.

Это было в июне. Часу в девятом я1024 вышел однажды надел свою толстую солдатскую шинель и вышел на улицу и направился к домику Ивана Матвеевича. Солнце выходило из за гор, и1025 становилось было больно смотреть на белые мазанки на противоположной стороне улицы.1026 и Марья Дмитриевна, окончив свои дела, только что хотела посылать денщика в канцелярию звать Ивана Матвеевича к чаю, когда к дому подъехали верхом какие то люди. Становилось уже жарко. Только что я стал подходить к домику с садиком, как с противоположной стороны выехали из-за угла и стуча по камням дороги подковами человек десять всадников.

Двое ехали впереди. По их осанке, оружию и одежде видно было, что это были начальники, остальные их конвой.1027 У крылечка Они проехали дом Ивана Матвеевича и встретились со мной, шагов десять проехав его.

— Где тут воинский начальник? — спросил меня один из них по русски с армянским акцентом.

Я сказал им, что туда иду, и указал им. Они повернули лошадей и вместе со мной подъехали к крылечку. Дорогой я смотрел на них и никак не мог догадаться, что это были за люди.

Один1028 Офицер из этих людей, тот, который спросил меня, был, очевидно, офицер из горцев. Он был одет1029 по черкесски в черную черкеску,1030 в сапогах, на маленькой гнедой лошадке; другой мирной, переводчик, в надетой шерстью вверх и козырьком назад папахе, в засаленном бешмете и желтой черкеске. Третий на белой статной лошади в белой черкеске. с галунами на хозырях и белом бешмете; оружие было1031 серебряное с серебряной отделкой. Лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой, горбоносый, черный, тип очень обыкновенный на Кавказе, особенно в Закавказьи.

Другой, ехавший на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам лошади был невысокий широкоплечий, сухой человек1032 с очень приятным серьезным лицом с папахой, обмотанной чалмой.

Он был одет в белую черкеску, тонко стянутую ремнем без набора,1033 с большим серебряным кинжалом на котором1034 висел спереди висел большой, золотом отделанный, кинжал. Такой же пистолет был за спиной.1035 на высокой с белым же курпеем папахе, далеко заломленной назад тульей. Он сидел высоко на седле, с очень1036 скорченными согнутыми ногами на коротких стременах, в ноговицах и красных чувяках. Лицо1037 у него этого человека было1038 довольно самое простое: небольшой нос, маленькая черноватая бородка,1039 приятный, нежный детский рот, довольно густые довольно толстые, строго сложенные губы, под небольшими усами. Если было что особенного в лице, так это были почти сходящиеся на лбу брови и1040 странные, внимательные и строгие очень широко расставленные спокойные, красивые глаза. Он был человек во всей силе, и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет. Он поглядел на1041 Марью Дмитриевну, встретился с ней глазами, не опустил взгляда, так что она перевела глаза на офицера. Когда же она опять взглянула на него, он уже не смотрел на нее и, опустив голову, стал рассматривать свой кинжал. Не успела Марья Дмитриевна задать себе вопроса о том, кто бы это был такой, как и получила ответ. Офицер сказал ей, что это Хаджи-Мурат. меня, потом подозвал ехавшего за ним корноухого, рыжего, с красным лицом,1042 В подлиннике ошибочно не зачеркнуто: чеченца в оборванной черкеске и заломленной назад, курпеем к голове надетой, папахе, чеченца и заговорил с ним не на татарском языке, который я понимал немного, а на знакомом мне по странным гортанным звукам чеченском языке. Только что я подумал, что не1043 Хаджи-Мурат тот ли это знаменитый шамилевский наиб Хаджи-Мурат, который, как мы знали, вышел к русским и был в Тифлисе, как горский офицер подтвердил мне мою догадку:

— Скажи воинскому начальнику, что Хаджи-Мурат приехал и мне надо видеть его.

Хотя это было и не мое дело, я побежал в дом с заднего крыльца и застал Марью Дмитриевну в кухне, где она, засучив рукава,1044 своих белых пухлых рук размещала по формам какие-то, такие же белые, как и ее руки, комки теста.

— Где Иван Матвеевич?

— Да что случилось? Зачем вам?

— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича.

— Да что, вы с ума сошли?

— Стоят у крыльца.

— Иван Матвеевич в канцелярии. Подите, что ль, кликните. Да не может быть? Да зачем же он сюда? — всё спрашивала Марья Дмитриевна, спуская однако рукава своего платья.

— Да кто ж его знает.

— Ну так идите, зовите Ивана Матвеевича, — сказала Марья Дмитриевна,1045 спуская рукава ощупывая рукой шпильки в своей густой косе и самую косу, и вместе со мною вышла на крыльцо своей молодецкой походкой.

Всадники всё еще стояли, как я их оставил. Офицер поздоровался с Марьей Дмитриевной.

— Этот — Хаджи-Мурат?1046 вскрикивала она. — спросила1047 Марья Дмитриевна у офицера она.

— Он самый, — повторил офицер.

Хаджи-Мурат же, вероятно, поняв1048 то, что происходило между Марьей Дмитриевной и офицером , что говорили о нем, улыбающимися глазами посмотрел на миловидную русскую женщину и покачал головой.1049 В подлиннике отчеркнут текст с надписью на полях: п пропустить от слов: испуг и восторженное удивление Марьи Дмитриевны до слов: испрашивал разрешение как поступать? (вариант № 42, стр. 382 387).

II

Канцелярия была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, сердито распекающего писаря. Когда я рассказал ему, в чем дело, он поморщился и крякнул. Ему страшна была ответственность, но послал принести себе шашку, по дороге надел ее и, не переставая курить и ворчать на начальство, подошел к своему дому. У крыльца стояли спешившиеся только конвойные — восемь казаков и четыре горца, и держали в поводу лошадей: горского офицера и Хаджи-Мурата. Очевидно, Марья Дмитриевна без него взяла их в дом. И это не понравилось ему, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру Лебедева, отставного солдата, и вошел в дом.

Я пошел к себе.

С тех пор я не видал Хаджи-Мурата1050 тем более, что меня не смотря на то, что в укреплении только и речи было, что о нем и между офицерами и даже между солдатами.1051 Я боялся Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Матвеевичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка, и только на третий день, накануне отъезда Хаджи-Мурата из нашей крепости, мне удалось не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним вечер и слышать его рассказ через переводчика о своей жизни. Оказалось, что Марья Дмитриевна в виду опасности, которую представляло для Ивана Матвеевича бегство Хаджи-Мурата, и невозможности следить за ним, если бы он жил на другой квартире, решила поместить его у себя. Отдала им две передние комнаты и1052 сама несмотря на то, что ссорилась с его нукерами, особенно с рыжим, которого она вышвырнула из кухни, за что тот чуть не зарезал ее, она с Хаджи-Муратом вошла в самые дружеские сношения, так что он подарил1053 ей Ивану Матвеевичу свой золотом отделанный кинжал, который он имел неосторожность похвалить, и еще тонкую белую бурку с серебряными застежками, которую похвалила Марья Дмитриевна. Хотя Марья Дмитриевна и уговаривала его отдарить Хаджи-Мурата золотыми неидущими часами, она все-таки была очень тронута его щедростью, и приятные спокойные отношения установились между ними.

В этот вечер после чая Хаджи-Мурат уселся с ногами, из которых одна у него была короче другой, так что он всегда хромал, на тахту,1054 Переводчик сел подле достал из под другого серебряного кинжала, которым он заменил подаренный Ивану Матвеевичу,1055 В подлиннике ошибочно: М Марье Д Дмитриевне булатный ножичек и, приказав нукеру подать себе лучинку, понемногу строгал ее своими загорелыми, сухими, жилистыми руками и рассказывал. Переводчик, сидя на полу на кошме,1056 переводил внимательно глядел в рот Хаджи-Мурата, пока он говорил, и потом переводил дурным русским языком. Зная по татарски, я иногда поправлял и дополнял его. Иван Матвеевич, еще два офицера и я сидели за чайным столом и тут же сидела Марья Дмитриевна, вязавшая чулок, когда не1057 требовалось наливала чай. Из за двери видны были денщик и фельдфебель, слушавшие рассказ.

Вся эта история, несмотря на то, что он рассказывал ее очень скромно, была очень удивительна. Сущность ее была в том, что он, аварец бедной семьи, сблизился с аварскими ханами и, когда имам Гамзат, проповедывавший священную войну против неверных, предательски убил его друзей, молодых ханов, он один с братом отомстил им,1058 в мечети бросившись на Гамзата в мечети и убил его, а потом поднял всю Аварию и под покровительством русских стал управлять ею. Но, как он говорил, на него наклеветали, что он хочет перейти к Шамилю1059 и его . По всему же видно было, что эта была правда. Он очевидно хотел вести дело и с теми и с другими. Но его схватили1060 и повели судить . Сначала привязали к пушке и караулили. Он не мог бежать, но когда его связанного вели по горной тропинке, он рванулся и с солдатом, который его вел, слетел в кручь. Солдат убился, а он сломал ребра и ногу. Ребра залечили, а нога осталась короткая. Потом, когда он выздоровел, его враг Ахмет-Хан, сторонник русских, убил его братьев. И он ушел к Шамилю и стал его правой рукой. То, что он делал у Шамиля, мы все знали. Он делал чудеса1061 храбрости смелости и удали.1062 Схватил жену Не мог отмстить врагу Ахмет-Хану (он умер), схватил в садике его жену.

— Что же он с нею сделал? — спросила Марья Дмитриевна.

— Подержал, пустил, — улыбаясь ответил он. — Жалко стало.1063 Худ Худого Сраму не делал.

Теперь он поссорился с Шамилем и хотел бы погубить его, да у него, у Шамиля, в руках его семья.1064 Далее тот же текст, что в варианте № 42, начиная от слов: Иван Матвеевич так же, как и все тогда до слов: на эти глаза, желтую кожу и рот (стр. 387 394).

* № 44 (рук. № 31).
I

1065 Зачеркнуто начало главы первой варианта №43, начиная: Я служил в одном кончая: были очень добры ко мне ( стр. 396). Во время моей службы на Кавказе почти пятьдесят лет тому назад мне случилось прожить несколько недель в небольшом укреплении левого фланга в Чечне.

Воинским начальником этого укрепления был тогда некто майор Иван Матвеевич Петров, старый кавказец и женатый человек, что было очень редко среди кавказцев.

Я был нижним чином и лечился от изнурившей меня лихорадки. И майор Петров и его жена были очень добры ко мне, и я часто запросто бывал у них. И я невольно вспоминал.........1066 Многоточие в подлиннике. из «Капитанской дочки», только с той разницей, что Марья Дмитриевна за одно..............1067 не по отношениям моим к ней, а по чувствам, которые я к ней испытывал1068 должно быть . Я был и благодарен ей за ее материнское попечение обо мне, и вместе с тем не мог не1069 любоваться временами ее простой, здоровой женской бессознательной прелестью и не испытывать к ней1070 какого-то того особенного поэтического чувства самой чистой влюбленности, которая так естественна очень молодым людям и которая особенно усиливалась на Кавказе, где женское общество так редко.

Я начинал уже поправляться, пароксизмы повторялись уже через два и три дня и я с грустью собирался ехать к полку, когда случилось в нашем укреплении необыкновенное событие.

Это было в июне. Часу в девятом я вышел на улицу и направился к дому Ивана Матвеевича. Солнце1071 было выходило из за гор, и больно было смотреть на белые мазанки на противоположной стороне улицы,1072 Становилось уже жарко. Только что я стал подходить к домику с садиком но зато, как всегда, весело и торжественно смотреть на матовую теперь цепь белых1073 странно громад, как всегда из скромности старавшихся быть похожими на облака.

Я, как всегда, радостно поздоровался с ним и по тенистой стороне улички подошел к углу, за которым был домик воинского начальника. Только что я повернул за угол, как1074 с противоположной стороны выехали из-за угла и стуча по камням дороги подковами человек десять навстречу мне показалась партия всадников. Двое ехали впереди1075 По осанке, оружию и одежде видно было, что это начальники, остальные их конвой. Они проехали дом Ивана Матвеевича. и имели вид начальников, позади их, часто1076 перебирая стуча копытами по1077 каменистой дороге, ехали вооруженные. Первое чувство мое было страх: тогда немирные партии врывались в русские укрепления и грабили и убивали, и опасность была везде. Но эти всадники ехали слишком смирно и притом в1078 в одном из передовых я узнал по погонам офицера русской службы из горцев конвое были донские казаки.1079 Они встретились со мной шагов за десять проехав его, дом во воинского Ивана Матвеевича. Это были мирные, но кто такие, я не мог догадаться.1080 что были за люди Один из1081 этих людей, тот, который спросил меня ехавших впереди был очевидно офицер из горцев.

Он был в черной черкеске с галунами на хозырях и белом бешмете, оружие было с серебряными хозырями, лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой, горбоносый, черный, тип очень обыкновенный на Кавказе, особенно в Закавказьи.

Другой, ехавший на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам и с арабской головой лошади, был1082 невысокий широкоплечий, сухой человек в папахе.1083 особенно хорошо сидевший на высоком седле Он был одет в белую черкеску,1084 тонко стянутую ремнем без набора, на котором спереди висел большой, золотом отделанный кинжал, такой же пистолет был за спиной, папаха его была обмотана какой-то белой тканью. Он сидел высоко на седле, с очень согнутыми ногами на коротких стременах, в ноговицах и красных чувяках. Лицо этого человека было самое простое: небольшой нос, маленькая черноватая бородка, довольно толстые, строго сложенные губы под небольшими усами. Если было что особенного в лице, так это были почти сходящиеся на лбу брови и очень широко расставленные1085 спокойные красивые, выпуклые и блестящие глаза. Он был человек во всей силе, и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет. Конные встретились со мною, когда я не дошел, а они немного проехали дом воинского начальника.

— Где дом воинский начальник? — спросил меня офицер из горцев по русски с горским акцентом.

Я указал ему.

— Поды, скажи Хаджи-Мурат1086 приехал прислали, — сказал он мне.

Я взглянул1087 опять в лицо на Хаджи-Мурата и не верил своим глазам. Хаджи-Мурат тоже взглянул на1088 Он поглядел меня, потом подозвал ехавшего за ним корноухого, рыжего с красным лицом чеченца в оборванной черкеске и заломленной назад, курпеем к голове, папахе. Чеченец заговорил с ним не на татарском языке, который я понимал немного, а1089 на знакомом мне по странным гортанным звукам чеченском языке. Только что я подумал, что не тот ли это знаменитый шамилевский наиб Хаджи-Мурат, который, как мы знали, вышел к русским и был в Тифлисе, как горский офицер подтвердил мою догадку. по чеченски, с теми странно гортанными звуками, которыми отличают этот язык от всякого другого.

Хотя это было и не мое дело, я пошел в дом с заднего крыльца и застал Марью Дмитриевну в кухне, где она, засучив рукава, размещала по формам такие же белые, как и ее руки, комки теста.

— Где Иван Матвеевич?

— Да что случилось, зачем вам?

— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича.

— Да что вы, с ума сошли?

— Стоит у крыльца.

— Иван Матвеевич в канцелярии. Подите, что ли, кликните. Да не может быть? Да зачем же он сюда? — всё спрашивала Марья Дмитриевна, спуская однако рукава своего платья.

— Да кто ж его знает.

— Ну, так идите, зовите Ивана Матвеевича, — сказала Марья Дмитриевна, ощупывая рукой шпильки в своей густой косе и самую косу, и вместе со мною вышла на крыльцо своей молодецкой походкой.

Всадники всё еще стояли, как я их оставил. Офицер поздоровался с Марьей Дмитриевной.

— Этот — Хаджи-Мурат? — спросила она.

— Он самый, — повторил офицер.

Хаджи-Мурат же, вероятно поняв, что говорили о нем, улыбающимися глазами посмотрел1090 и покачал головой на миловидную русскую женщину и как то странно покачал головой.

II

Канцелярия была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, сердито распекающего писаря. Когда я рассказал ему, в чем дело, он поморщился и крякнул. Ему очевидно страшна была ответственность, которая налагалась на него от присутствия Хаджи-Мурата, но думать было нечего, он послал вестового принести себе шашку, по дороге надел ее и, не переставая курить и ворчать на начальство, подошел к своему дому. У крыльца стояли, спешившись, только конвойные — восемь казаков и четыре горца, и держали в поводу лошадей: горского офицера и белого кабардинца Хаджи-Мурата. Очевидно Марья Дмитриевна1091 без него взяла их в дом. Это не понравилось Ивану Матвеевичу, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру у отставного каптенармуса Лебедева и вошел в дом.

Я же пошел к себе.

С тех пор я не видал Хаджи-Мурата, несмотря на то, что в укреплении только и речи было что о нем, и между офицерами и даже солдатами. К нему, как рассказывали, выходили лазутчики из гор, и он с ними о чем то переговаривался. Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Матвеевичу, меня еще1092 кроме того за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка, и только на третий день, накануне отъезда Хаджи-Мурата из нашей крепости, мне удалось не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним вечер и слышать его рассказ через переводчика о своей жизни. Оказалось, что Марья Дмитриевна в виду опасности, которую представляло для Ивана Матвеевича бегство Хаджи-Мурата, и невозможности следить за ним, если бы он жил на другой квартире, решила поместить его у себя. Она отдала ему две передние комнаты и, несмотря на то, что ссорилась с его нукерами, особенно с рыжим, которого она было выгнала из кухни, за что тот чуть не зарезал ее, она с Хаджи-Муратом вошла в самые дружеские сношения, так что он подарил Ивану Матвеевичу свой золотом отделанный кинжал, как только Иван Матвеевич имел неосторожность похвалить, и еще тонкую, белую бурку с серебряными застежками, которую похвалила Марья Дмитриевна. Хотя Марья Дмитриевна и уговорила мужа отдарить Хаджи-Мурата золотыми неидущими часами,1093 и Хаджи-Мурат принял с учтивостью но с очевидно нашел этохотя как-то странно при этом улыбнулся. она все таки была тронута его щедростью1094 и приятные, спокойные отношения установились между ними и хвалила его.

Когда я в этот вечер пришел к Ивану Матвеевичу, Хаджи-Мурат молился Богу. Он очень строго исполнял пятикратную молитву с омовениями, и для этого ему было отведено место на заднем крылечке. Марья Дмитриевна пригласила меня посмотреть на него в окно. Он1095 стоял сидел на бурке1096 босыми, только что вымытыми ногами на корточках, и, очевидно ничего не видя и не слыша, шептал что-то, обращаясь на восток, потом встал на бурку босыми только что вымытыми ногами, из которых одна была короче другой, еще что-то проговорил и сел обуваться.

Мы ушли и1097 ожидая сели в гостиной, ожидая его.

1098 В этот вечер После чая Хаджи-Мурат в своей папахе и чалме уселся с ногами1099 из которых одна у него была короче другой, так что он всегда хромал на тахту, достал из под1100 другого серебряного кинжала, которым он заменил подаренный1101 Марье Дмитриевне Ивану Матвеевичу, булатный ножичек, и приказав нукеру подать себе лучинку, понемногу строгал ее своими загорелыми, сухими жилистыми руками, собирая, чтобы не сорить, обрезки в полу черкески, и рассказывал. Переводчик, сидя на полу на кошме, внимательно глядел в рот Хаджи-Мурата, пока он говорил, и потом переводил дурным русским языком. Зная по татарски, я иногда поправлял и дополнял его перевод. Иван Матвеевич, еще два офицера и я сидели за чайным столом, и тут же сидела Марья Дмитриевна, вязавшая чулок, когда не наливала чай. Из за двери видны были денщик и Спиридов, фельдфебель, слушавший рассказ.

Вся эта история, несмотря на то что Хаджи-Мурат рассказывал ее очень скромно, была очень удивительна и совершенно соответствовала тому, составившемуся среди русских мнению о необыкновенной удали и влиянии этого человека.

Сущность его истории была в том, что он, аварец бедной семьи, сблизился с аварскими ханами и, когда1102 весной наследник Кази-Муллы, начавшего священную войну против неверных, Гамзат,1103 проповедывавптй священную войну против неверных предательски убил1104 его друзей не хотевших покориться ему и державшихся русской стороны молодых аварских ханов, он один с братом Османом бросился на Гамзата в мечети и убил его, а потом поднял всю Аварию и под покровительством русских, получив даже чин русского прапорщика, стал управлять ею. Но, как он говорил, враг его Ахмет-Хан,1105 на него наклеветал, что наклеветал на него русским, будто он хочет перейти к Шамилю,1106 по всему же видно было, чта это была правда, он очевидно хотел вести дело с теми и с другими. Но и его схватили и повели судить. Сначала, как он рассказывал, его привязали к пушке и караулили, так что он не мог бежать, но когда его1107 связанного повели в крепость, где должны были судить, он вырвался и ушел.

Вырвался он в то время, как его вели по горной тропинке.1108 Он рванулся и с солдатом, который его вел, слетел с кручи Солдат убился, а он Решив, что всё равно пропадать, он выбрал время и место, когда тропинка была так узка, что только один солдат держал его за веревку, которою были связаны руки, остальные же растянулись по одному.1109 дойдя Он рванулся и вместе с солдатом, ведшим его, бросился под кручь. Солдат убился на смерть, а он сломал ребра и ногу, но его нашли, ребра залечили, а нога осталась короткая. Потом, когда он выздоровел и узнал, что его враг Ахмет-Хан убил покалечив всех его братьев, он1110 ушел решил уйти к Шамилю и1111 стал его правой рукой с тех пор воюет с русскими. То, что он делал у Шамиля, мы все знали. Он делал чудеса смелости и удали.1112 не мог Среди дня врывался в города и укрепления и уводил пленных и лошадей, и стада рогатого скота; чтобы отомстить врагу своему Ахмет-Хану,1113 он умер, схватив ворвался в его ханство и увез его жену.1114 — Что же он с нею сделал? — спросила Марья Дмитриевна. — Подержал, пустил, — улыбаясь ответил он, — жалко стало. Про это он уже не рассказывал, это мы все знали. Он рассказал только подробно про то, что1115 теперь он поссорился с Шамилем, и1116 хотел бы погубить его, да у него, у Шамиля, в руках его семья

ни за что не простит ему то, что он хотел осрамить его, и покажет русским, как взять Шамиля и кончить войну.

Мое впечатление, да и Ивана Матвеевича и почти всех было то, что всё, что он рассказывал про себя, было правда, то же, что он рассказывал про свои отношения к Шамилю и русским, как прежние, так и теперешние, было неправда — не то, чтобы это была прямая ложь, но он, как мне казалось, всегда играл двойную игру и старался быть с тем, с кем ему выгоднее, хотя он и ненавидел и презирал русских собак.

— Спросите его, сказала Марья Дмитриевна, — что ж ему не жалко жены? Если с нею Шамиль сделает что нибудь дурное?

Он помолчал,

— Что жена?1117 жен много Что аллах хочет, то и будет. Вот сын, Шамиль говорит, что вырвет ему глаза, если я не вернусь. Вот сын, — он опустил голову как будто молился, и1118 глаза его лицо его вдруг всё изменилось, стало жалкое и кроткое.

— Как любит сына-то, однако, — сказала Марья Дмитриевна.

*** III 1119

В подлиннике ошибочно: IV

Может быть, он еще бы рассказал что нибудь, но в это время вошел денщик и доложил Ивану Матвеевичу, что приехал Арслан-Хан из Хасав-Юрта. Арслан-Хан был мирнòй князь, русский офицер,1120 всегда живший в ладу с русскими, ненавидевший горцев и ненавидимый ими. Мы слыхали, что у него были счеты с Хаджи-Муратом, и оказалось, что и теперь он приехал с доносом о том, что Хаджи-Мурат ведет переговоры с Шамилем не о своем семействе, а о том, чтобы высмотреть русские крепости и подвести к ним Шамиля.

Когда Арслан-Хан, маленький черный человечек, вошел с своими двумя1121 нукерами спутниками, Хаджи-Мурат вдруг весь преобразился,1122 глаза его загорелись грудь поднялась, и1123 он рука схватилась за рукоятку кинжала, и загоревшиеся глаза уставились на Арслан-Хана.

Когда же Арслан-Хан передал Ивану Матвеевичу по русски то, что он слышал, и переводчик передал это ему, он, как кошка, вскочил на тахте и1124 вплоть подо подошел бросился на Арслан-Хана, не вынимая оружия, но подставляя ему грудь. Он что то1125 кричал проговорил, повторяя одно и то же слово. Арслан-Хан взялся за пистолет, но Хаджи-Мурат не пошевелился и, так же подставляя ему грудь, повторял это слово.

Иван Матвеевич, офицеры и я насилу разняли их и увели Арслан-Хана. Хаджи-Мурат же, хромая и ворча что-то, ушел к себе.

Так кончился этот вечер.

На другой день к великой радости Ивана Матвеевича Хаджи-Мурат уезжал.

* № 45 (рук. № 33).
I

1126 Во время моей службы на Кавказе, Почти пятьдесят лет тому назад мне случилось прожить несколько недель в небольшом укреплении левого фланга в Чечне.

Воинским начальником этого укрепления был1127 тогда некто майор Иван Матвеевич Петров, старый кавказец, женатый человек, что было очень редко среди кавказцев. Я был нижним чином и лечился от изнурившей меня лихорадки. И майор Петров и его жена были очень добры ко мне,1128 и я часто запросто бывал у них и я невольно вспоминал коменданта из «Капитанской дочки», только с той разницей, что жена Ивана Матвеевича, Марья Дмитриевна, была для меня1129 заодно и .............1130 Многоточие в подлиннике. по чувствам, которые я к ней испытывал, заодно и.......1131 Многоточие в подлиннике. Я был и благодарен ей за ее материнское попечение обо мне, и вместе с тем1132 не мог не испытывать испытывал к ней1133 того особенного бессознательное поэтическое чувство1134 самой чистой влюбленности, которая так естественна очень молодым людям, и1135 которая особенно1136 усиливалась на Кавказе, где природа так хороша и женское общество так редко.

1137 Я начинал уже поправляться, пароксизмы повторялись уже через два и три дня, и я с грустью собирался ехать к полку, когда Вскоре после моего приезда случилось в нашем укреплении1138 необыкновенное важное событие.

Это было в июне. Часу в девятом после сильного пароксизма лихорадки, трепавшей меня всю ночь, я вышел на улицу и направился за хинином к фельдшеру, жившему рядом с домом Ивана Матвеевича. Солнце1139 выходило уже вышло из-за гор, и больно было смотреть на освещенные белые мазанки1140 на противоположной правой стороны улицы, но зато как всегда весело и успокоительно торжественно было смотреть на матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться облаками.

Я1141 Зачеркнуто: как всегда весело радостно поздоровался с ним и пошел по смотрел на них, дышал во все легкие и радовался тому, что я живу, и живу именно я и на этом прекрасном свете.

Я подходил уже по тенистой стороне улички1142 подошел к1143 углу, за которым был домик воинского начальника, только что я повернул за угол, как навстречу мне показалась домику с палисадничком, в котором жила милая Марья Дмитриевна, когда услыхал перед собой1144 топот мягкий топот лошадиных копыт по пыльной дороге и в конце улицы показалась партия всадников1145 Два ехали впереди и имели вид начальников, позади их, часто стуча копытами по дороге, ехали вооруженные. Первое чувство мое было страх: тогда в горской одежде человек в пятнадцать.

В то время немирные партии горцев врывались в русские укрепления, грабили и убивали и опасность была везде.1146 Но эти всадники ехали слишком смирно, притом в конвое были донские казаки. Это были мирные, но кто такие, я не мог догадаться. И потому первое чувство, испытанное мною при виде этих людей, был страх и готовность борьбы. Но всадники ехали тихо и, очевидно, составляли конвой каких то двух людей, ехавших впереди. Один из1147 ехавши впереди этих двух людей был очевидно офицер из горцев,1148 Он был в черной черкеске, с галунами на хозырях и белом бешмете, оружие на нем было с серебряными хозырями. лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой, черный, горбоносый человек средних лет, одетый в синюю черкеску с изобилием серебра на одежде и на оружии. Это был тип, очень обыкновенный на Кавказе и скорее неприятный: ни русский, ни горец, а что-то среднее. Но зато другой, ехавший с ним рядом на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам, с арабской головой лошади, прòезд которой он, очевидно, сдерживал, был1149 неширокоплечий сухой человек в папахе очень определенный, красивый и цельный тип настоящего горца. Он был одет в белую черкеску1150 стянутую ремнем без набора, на котором спереди висел большой без всяких украшений, только спереди на ремне был большой золотом отделанный кинжал и так же отделанный пистолет за спиной1151 через плечо висела и шашка. Папаха его была обмотана какой то белой тканью. Он сидел очень прямо и неподвижно высоко на седле, с очень согнутыми ногами на коротких стременах,1152 в ноговицах и красных чувяках. Лицо этого его человека у него было самое простое строгое и необыкновенно важное и строгое спокойное, небольшой нос, и смотрел только перед собой. Маленькая черноватая бородка и усы, не закрывавшие1153 довольно толстые строго сложенные губы,1154 под небольшими усами. Если было что особенного в лице, так это было небольшой сухой нос, почти сходящиеся на лбу брови и1155 очень широко расставленные глаза, красивые выпуклые,1156 и влажные спокойные черные глаза. Он был1157 человек во всей силе, и ему сух и широкоплеч, и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет.

Конные встретились1158 мне со мною, когда я не дошел немного1159 проехав немного дом воинского начальника.

— А где воинский начальник дом? — спросил меня офицер из горцев по русски с армянским акцентом.

Я указал ему.

Они остановились.

— Поды, скажи — Хаджи-Мурат приехал, — сказал1160 он мне горский офицер.

1161 Я взглянул на Хаджи-Мурата и не верил своим глазам «Так вот он какой, знаменитый Хаджи-Мурат», подумал я и взглянул на человека в чалме на белой лошади. Хаджи-Мурат,1162 тоже взглянул на меня не поворачивая головы, покосился на меня своими прекрасными глазами, потом1163 подозвав ехавшего обратился назад к ехавшему за ним1164 корноухого рыжему с красным лицом чеченцу в оборванной черкеске и заломленной назад курпеем к голове папахе.

Чеченец подъехал1165 к нему и заговорил с ним не на татарском языке, который я понимал немного, а по чеченски, с теми странно гортанными свойственными этому языку звуками.1166 которыми отличается этот язык от всякого другого

Хотя это было и не мое дело, я пошел в дом воинского начальника с заднего крыльца1167 и застал Марью Дмитриевну в кухне, где она, засучив рукава, размещала по формам через кухню.

— А! —1168 что вам, — спросила Марья Дмитриевна назвала меня. — Что вам? — спросила она, разрезая на кусочки такое же белое, как и ее1169 руки, комки теста. руки с засученными выше локтя рукавами, белое тесто.1170 — Где Иван Матвеевич?

— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича.

— Да что вы, с ума сошли?

— Стоит у крыльца.

— Иван Матвеевич в канцелярии. Подите, что ли, кликните. Да не может быть? Да зачем же он сюда? — всё спрашивала Марья Дмитриевна.1171 спуская, однако, рукава своего платья

— Да кто ж его знает.

— Ну, так идите, зовите Ивана Матвеевича. — сказала Марья Дмитриевна, спустив рукава и ощупывая шпильки в своей густой косе и самую косу; и вместе со мною она вышла на крыльцо своей молодецкой походкой1172 Всадники всё еще стояли, как я их оставил. Офицер поздоровался с Марьей Дмитриевной. и подошла к офицеру и заговорила с ним, всё взглядывая на Хаджи-Мурата.

II

Канцелярия воинского начальника была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, как всегда, курящего и сердито распекающего писаря. Когда я рассказал ему,1173 в чем дело, он что прибыл Хаджи-Мурат, он не удивился или сделал вид, что не удивился, а только поморщился и крякнул.1174 Ему очевидно страшна была ответственность, которая налагалась на него от присутствия Хаджи-Мурата, но думать было нечего, но послал вестового принести себе шашку, по дороге надел ее Выругав еще раз писаря, он надел шашку и, не переставая курить и ворчать на начальство, пошел к своему дому.

Я пошел вместе с ним, желая еще посмотреть на Хаджи-Мурата, но Хаджи-Мурата на улице уже не было. У крыльца стояли только, спешившись, конвойные — восемь казаков и четыре горца, и держали в поводу лошадей: горского офицера и белого кабардинца Хаджи-Мурата. Очевидно, Марья Дмитриевна взяла их в дом. Это не понравилось Ивану Матвеевичу, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру у отставного каптенармуса Лебедева и вошел в дом.

1175 Я же пошел к себе С тех пор я во всё время пребывания в нашей местности Хаджи-Мурата не видал1176 Хаджи-Мурата, не смотря на то, что в укреплении только и речи было что о нем и между офицерами и даже между солдатами. его. Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Михайловичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка.

К1177 нему Хаджи-Мурату, как рассказывали, выходили лазутчики из гор, и он с ними о чем то переговаривался, но, как кажется, неуспешно, и он решил опять ехать в Тифлис к Воронцову.

Накануне отъезда1178 и только на третий день Хаджи-Мурата из нашей крепости, мне удалось, однако, не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним вечер и слышать его рассказ1179 через переводчика о своей жизни. Оказалось, что Марья Дмитриевна, в виду опасности, которую представляла для Ивана Матвеевича возможность бегства Хаджи-Мурата,1180 и невозможности для того, чтобы следить за ним, если бы он жил на другой квартире решила поместить его у себя.1181 Далее со слов: Она отдала ему две передние комнаты кончая: так кончился этот вечер текст совпадает с вариантом № 44 (стр. 405—408).

№ 46 (рук. № 34).
ХАДЖИ-МУРАТ

Воспоминания старого военного

I1182

Главе I предшествует пролог варианта № 43 (стр. 394).

Почти 50 лет тому назад, когда я служил нижним чином на Кавказе, мне случилось прожить несколько недель в небольшом укреплении левого фланга в Чечне.

Воинским начальником этого укрепления был майор Иван Матвеевич Петров, старый кавказец. Я после экспедиции был отпущен на поправку от изнурившей меня лихорадки в ближайшее к нашему полку укрепление. И майор Петров,1183 комендант. заведующий укреплением, и его жена были очень добры ко мне. И я невольно вспоминал коменданта из «Капитанской дочки», только с той разницей, что жена Ивана Матвеевича, Марья Дмитриевна, была для меня, по чувствам, которые я к ней испытывал, заодно и капитаншей матерью и Машей. Я был и благодарен ей за ее материнское попечение обо мне и вместе с тем был влюблен в нее, хотя ни она, ни я не знали про это. Я был так молод, природа Кавказа так хороша и сама Марья Дмитриевна, свежая, здоровая 35-летняя женщина, так добродушно ласково улыбалась мне своими красными губами, открывая сплошные блестящие белые зубы, что это не могло быть иначе.

Вскоре после моего приезда в нашем укреплении случилось следующее:

Это было в Июне, часу в девятом. После сильного пароксизма лихорадки, трепавшей меня всю ночь, я вышел на улицу и направился за хинином к фельдшеру, жившему рядом с домом Ивана Матвеевича. Солнце уже вышло из-за гор, и больно было смотреть на освещенные им белые мазанки правой стороны улицы, но зато, как всегда, весело и успокоительно было смотреть налево, на удаляющиеся и возвышающиеся, кое-где покрытые лесом горы и на матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться облаками. Я смотрел на эти горы, дышал во все легкие и радовался тому, что я живу и живу именно я, и на этом прекрасном свете. Радовался я немножко и тому, что1184 сейчас увижу есть на свете милая, добрая Марья Дмитриевна с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и ласковой улыбкой. Я подходил уже к домику с палисадником, в котором, она жила,1185 милая Марья Дмитриевна когда услыхал перед собой мягкий и частый топот многих лошадиных копыт по пыльной дороге,1186 и в конце точно скакало несколько человек. Но топот приближался медленно и в конце улицы показалась партия всадников,1187 в горской одежде, человек в пятнадцать загородившая всю улицу.

В то время немирные партии горцев врывались в русские укрепления и грабили и убивали, и опасность была везде. И потому первое,1188 чувство, испытанное мною при виде этих людей, был страх и готовность борьбы. Но что я испытал при виде этих всадников в черкесках, был подъем того военного чувства, которое всегда жилось в то время на Кавказе: страха не столько смерти, сколько того, чтобы не сробеть и сделать то, что нужно. Но всадники ехали тихо и1189 очевидно составляли конвой каких то двух людей, ехавших впереди. Один из этих двух людей был очевидно офицер из горцев. Лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой впереди ехал рядом с человеком в белой черкеске офицер русской службы. Черный, горбоносый1190 человек средних лет, одетый офицер этот в синей черкеске с изобилием серебра на одежде и на оружии1191 Это был тип очень обыкновенный на Кавказе и скорее неприятный: ни русский, ни горец, а что-то среднее. Но зато другой, ехавший с ним рядом с ним ехал Хаджи-Мурат человек в бе на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам, с арабской головой, лошади, прòезд которой он, очевидно, сдерживал, невольно обращал и приковывал к себе внимание: он был одет в белую черкеску без всяких украшений, только впереди на ремне был большой золотом отделанный кинжал. Папаха его была обмотана какой-то белой тканью. Он сидел на высоком седле небрежно и неподвижно, сливаясь с движеньями лошади на высоком седле и равнодушно смотрел внимательно глядел и задумчиво глядел перед собой. Лошадь под ним была ехал на крупной карабахской лошади1192 Это был, очевидно, офицер из горцев и беспокойно оглядывался по сторонам.

Никого, кроме меня, не было на улице, и он подозвал меня.

— Это воинской начальник дом? — спросил он меня,1193 поравнявшись со мною у дома Ивана Матвеевича, офицер из горцев, по русски с армянским акцентом указывая плетью на дом Ивана Матвеевича.

Я сказал, что этот самый. Тогда офицер остановил лошадь и по-кумыцки обратился к своему спутнику, сказав, что здесь они слезут (я понимал по-кумыцки), и потом обратился ко мне.

— Поды скажи воинскому начальнику, Хаджи-Мурат приехал, — сказал мне офицер.

Хаджи-Мурат, не поворачивая головы, покосился на меня своими приятными карими глазами, потом обратился назад, к ехавшему за ним рыжему с красным лицом чеченцу в оборванной черкеске и заломленной назад, курпеем к голове, папахе. Чеченец подъехал и заговорил с ним уже не на кумыцком языке, а по-чеченски, с теми странно гортанными свойственными этому языку звуками.

Хаджи-Мурат был широкий в плечах и очень тонкий в поясе человек средних лет. На нем была белая черкеска с черными хозырями и такая же белая папаха, обмотанная белой же тканью. Из-за белого особенно резко выделялись его блестящие черные глаза и небольшая бородка. Оружие на нем было: только большой, золотом отделанный кинжал и такая же шашка через плечо, на тонком ремне.

Лицо его было самое приятно-обыкновенное. Я никогда не видал его, но мне показалось, что я знаю его давно: небольшой сухой нос, черные брови над карими, несколько выпуклыми глазами, твердо сложенные, нетонкие губы, небольшая,1194 русская бородка но густая, не зараставшая по всему подбородку подстриженная бородка. В одной руке он держал плеть, другая с поводьями лежала на луке.1195 Плечи его казались особенно широки в белой с черными хозырями черкеске, особенно в сравнении с тонкостью стана.

Хотя это было и не мое дело, я пошел в дом воинского начальника, чтобы объявить ему о приезде. Передний ход был заперт, и я зашел с заднего крыльца через кухню.

Марья Дмитриевна, повязанная платком и раскрасневшаяся, с засученными рукавами над белыми полными руками, стояла у доски и разрезала на кусочки такое же белое, как и ее руки, тесто.

— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича, — сказал я ей, желая удивить ее.

— Да1196 что вы с ума сошли? не может быть, — сказала она откидываясь назад и поднимая брови.

— Стоит у крыльца.

1197 Да не может быть — Вот-те раз. А Иван Матвеевич в канцелярии. Да зачем же он1198 сюда, — всё спрашивала Марья Дмитриевна приехал?

— К вам в гости, сказал я, главное, затем, чтобы видеть ее улыбку. И точно она улыбнулась, и всё стало весело. И заготовленные пирожки, и Хаджи-Мурат, и огонь под плитой, и жаркий воздух кухни — всё стало значительно, радостно, всё запело.

1199 Так — Ну, будет1200 глу глупости вам врать, — сказала она. — Идите-ка лучше кликните Ивана Матвеевича.

— А им что сказать? Они у крыльца стоят.

1201 Ну Идите, зовите, а я выйду к ним, — сказала Марья Дмитриевна, опустив рукава и ощупывая рукой шпильки в своей толстой косе и самую косу. — А лихорадка как? — спросила она, все-таки вспомнив обо мне.

— Да ничего, оттрепала.

— Ах вы, бедняга. Смотрите, чтоб больше не было, — сказала она, еще раз улыбнувшись, и вместе со мною вышла на парадное крыльцо и тотчас, как с знакомыми, заговорила с приезжими, а я пошел в канцелярию. Я видел, как Хаджи-Мурат смеющимися глазами смотрел на нее.1202 И она взглядывала на него, говоря с офицерами, и это не понравилось мне, и понимал что

Канцелярия воинского начальника была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, как всегда курящего и сердито распекающего писаря.

Когда я рассказал ему, что приехал Хаджи-Мурат, он, как всегда, ничему не удивляясь, не удивился и этому,1203 а только поморщился и крякнул, и выругав еще раз писаря, он продолжая бранить писаря. Потом скрутил новую папироску, закурил, надел1204 3 ач.: шапку папаху и не переставая курить и ворчать1205 на что-то на начальство, которое прислало ему «этого чорта», пошел к своему дому. Я пошел1206 вслед вместе с ним, желая еще посмотреть на Хаджи-Мурата, но Хаджи-Мурата на улице уже не было. У крыльца стояли только спешившись конвойные — восемь казаков и четыре горца и держали в поводу лошадей: горского офицера и белого прекрасного кабардинца Хаджи-Мурата.1207 Очевидно, Марья Дмитриевна пригласила приезжих в дом. Это не понравилось Ивану Матвеевичу, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру у отставного каптенармуса Лебедева, и вошел в дом, я же пошел к себе. Иван Матвеевич не пригласил меня к себе, и я пошел к фельдшеру, а потом к себе.

II

Во всё время пребывания1208 его Хаджи-Мурата в нашей крепости я не видал его. Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Матвеевичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка.

К Хаджи-Мурату, как рассказывали, приходили за это время несколько раз лазутчики из гор, и он с ними переговаривался о своем семействе, оставшемся в горах и задержанном Шамилем.

Все в укреплении только и говорили, что про Хаджи-Мурата, стараясь хоть мельком увидать его, и даже из Грозной и Хасав-Юрта приезжали офицеры, только за тем, чтобы взглянуть на него.

Людям, не бывавшим на Кавказе во время нашей войны с Шамилем, трудно себе представить то значение, которое имел в это время Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев. Кроме того, что Хаджи-Мурат был самым могущественным и удалым наибом Шамиля,1209 подвигам его за 12 лет с тех лор, как он перешел к Шамилю, не было конца. Теперь он вдруг передался русским, обещая воевать против Шамиля. делавшим чудеса храбрости, вся его история была самая удивительная.

Сущность его истории была вот какая: аварец бедной семьи, он в 30-х годах сблизился с аварским ханом и, когда наследник Кази-Муллы, начавшего священную войну против неверных, Гамзат, предательски убил1210 не хотевших покориться ему и державшихся русской стороны молодых аварских ханов, он один с братом Османом отомстил Гамзату — бросился на1211 Гамзата него в мечети и убил его, а потом поднял всю Аварию и, под покровительством русских, получив даже чин русского прапорщика, стал управлять ею.1212 на него был донос Но враги или завистники его донесли на него, что он хочет перейти к Шамилю, и1213 его схватили русские власти арестовали его, привязали к пушке, а потом повели1214 его в крепость,1215 где должны были судить. В то время, как его вели по горной тропинке, он к генералу. Но на пути к крепости,1216 когда выбрав время и место, когда тропинка, по которой его вели, была так узка, что только один солдат держал его,1217 за веревку, которою были связаны руки остальные же растянулись по одному, он рванулся и вместе с солдатом1218 ведшим его бросился под кручь. Солдат убился на смерть, а он сломал ребро и ногу,1219 но его нашли ребро залечили, а нога осталась короткая.1220 Потом, когда он выздоровел и узнал, что его враг Ахмет-Хан убил всех его братьев, он решил уйти Выздоровев, он не вернулся к русским, а ушел к Шамилю, и с тех пор1221 воевал с русскими. То, что он делал у Шамиля, мы все знали стал его правой рукой. Он делал чудеса смелости и удали, среди1222 белого дня врывался в города и укрепления и уводил пленных и лошадей. Так он напал на Темир-Хан-Шуру — чтобы отомстить врагу своему Ахмет-Хану, ворвался в ханство и увел его жену.

Вот этот то человек жил теперь у нас в крепости, и понятно, что все интересовались им и желали видеть его.

III

Накануне отъезда Хаджи-Мурата из нашей крепости мне удалось1223 однако, не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним целый вечер. Оказалось, что Марья Дмитриевна в виду опасности, которую представляла для Ивана Матвеевича возможность бегства Хаджи-Мурата, решила поместить его у себя. Она отдала ему две передние комнаты и несмотря на то, что ссорилась с его нукерами, особенно с рыжим, которого она1224 было выгнала вытолкала из кухни,1225 так за что тот чуть не зарезал ее, она с Хаджи-Муратом вошла в самые дружеские сношения.1226 так что он подарил Ивану Матвеевичу свой золотом отделанный кинжал, как только Иван Матвеевич имел Когда она имела неосторожность похвалить1227 его и еще его тонкую, белую бурку, с серебряными застежками,1228 которую похвалила Марья Дмитриевна он подарил ей ее. Она же, хотя1229 В подлиннике ошибочно не зачеркнуто: Марья Дмитриевна и уговорила мужа отдарить Хаджи-Мурата золотыми неидущими часами, она все-таки была тронута его щедростью и хвалила его.

Когда я в этот вечер пришел к Ивану Матвеевичу, Хаджи-Мурат молился Богу. Он очень строго исполнял пятикратную молитву с омовениями, и для этого ему было отведено место на крылечке. Когда я проходил мимо, он сидел на бурке, на своих босых ступнях и, закрыв лицо руками, шептал что-то. Потом он встал на бурку, еще что-то проговорил и сел обуваться. Я поспешил пройти, чтобы он не заметил меня, и прошел в гостиную, где собралось несколько офицеров. Одни около Марьи Дмитриевны у чайного стола и другие около стола закусок, водки и чихиря. Когда Хаджи-Мурат1230 большими мягкими шагами вошел хромая на свою одну короткую ногу, сломанную в то время, как он полетел под кручь с солдатом, все встали и по очереди за руку поздоровались с ним. Он был в шелковом черном бешмете и белой черкеске и в папахе на бритой голове, на туго стянутом поясе был большой кинжал в золотой отделке. Он был очень учтив и спокойно величествен. Иван Матвеевич пригласил его на тахту, но он, поблагодарив, сел на стул к чайному столу. Молчание, воцарившееся при его входе, очевидно, нисколько не смущало его. Он внимательно оглядел все лица и остановил свои глаза на хозяйке. Марья Дмитриевна, как хозяйка, нашла это молчание неловким и обратилась к переводчику, прося его спросить, привык ли он в Тифлисе к русским обычаям.

— Айя! — сказал он, блеснув глазами на Марью Дмитриевну.

— Он говорит, что да, — отвечал переводчик.

— Что же понравилось ему?

— Больше всего ему понравился театр.

— Ну, а на бале у главнокомандующего понравилось ему?

Хаджи-Мурат нахмурился:

— У каждого народа свои обычаи, — сказал он, — у нас женщины так не одеваются.

— Что же, ему не понравилось?

— У нас пословица есть, — сказал он, — собака кормила ишака мясом, а ишак собаку сеном — оба голодные остались, — сказал он и чуть чуть улыбнулся. — Всякому народу свой обычай хорош.

Потому ли, что лицо это было всегда важно и строго, или потому, что улыбка его имела особенную прелесть, но мне лицо его показалось прекрасным.

Разговор дальше не пошел. Офицеры — кто стал пить чай, кто закусывать. Хаджи-Мурат ничего не хотел, чаю не пил, не курил и ничего не ел.

Петраковский, очень бойкий и веселый офицер, подошел к Хаджи-Мурату и1231 и разговорился с ним стал расспрашивать его об его отношениях к Шамилю. Хаджи-Мурат вдруг разговорился и стал рассказывать1232 только подробно1233 про то о том, как он поссорился с Шамилем и как ни за что не простит ему то, что он хотел осрамить его, и покажет русским, как взять Шамиля и кончить войну.

1234 Мое Впечатление1235 да и Ивана Матвеевича и почти всех было то, что всё, что он рассказывал1236 про себя было правда, то же, что он рассказывал про свои отношения к Шамилю и русским, как прежние, так и теперешние, было неправда — не то чтобы это была прямая ложь, но он, как мне казалось,1237 всегда играл двойную игру и старался быть с тем, с кем ему выгоднее, хотя он и ненавидел и презирал русских собак хотел этим приготовленным рассказом что то внушить о себе русским.

— Спросите его, — сказала Марья Дмитриевна,1238 Что ж ему не жалко жены? Если с нею Шамиль сделает что-нибудь дурное? — правда ли, что Шамиль обещал выколоть глаза его сыну.

Переводчик передал ему. Он грозно нахмурился и с невыразимой злобой взглянул на Марью Дмитриевну.

— Что аллах хочет, то и будет,1239 Вот сын. Шамиль говорит, что вырвет ему глаза, если я не вернусь. Вот сын. — сказал он.

Потом он опустил голову, как будто задумался, и лицо его вдруг всё изменилось, стало жалкое и кроткое.

— Как любит сына-то однако, — сказала Марья Дмитриевна.

Может быть, он еще бы рассказал что нибудь, но в это время вошел денщик и доложил Ивану Матвеевичу, что приехал Арслан-Хан из Хасав-Юрта. Арслан-Хан был мирной князь,1240 русский офицер, живший в ладу с русскими, ненавидевший горцев и ненавидимый ими. Мы слышали, что у него была раньше кровная месть с Хаджи-Муратом, и оказалось, что и теперь он приехал с доносом о том, что Хаджи-Мурат ведет переговоры с Шамилем не о своем семействе, а о том, чтобы высмотреть русские крепости и подвести к ним Шамиля.

Когда Арслан-Хан, маленький черный человечек, вошел с своими двумя спутниками, Хаджи-Мурат вдруг весь преобразился, грудь поднялась и рука схватилась за рукоятку кинжала и загоревшиеся глаза уставились на Арслан-Хана. Когда же Арслан-Хан передал по русски то, что он слышал, и переводчик передал это ему, он, как кошка, вскочил с тахты и бросился на Арслан-Хана. Не вынимая оружия, но подставляя ему грудь, он что-то проговорил, повторяя одно и то же слово. Арслан-Хан взялся за пистолет, но Хаджи-Мурат не отстранился и так же подставил ему грудь, повторяя это слово.

Иван Матвеевич, офицеры и я насилу разняли их и увели Арслан-Хана. Хаджи-Мурат, всё хромая и ворча что-то, ушел к себе.

Так кончился этот вечер.

IV

На другой день к великой радости Ивана Матвеевича Хаджи-Мурат уезжал.

Я был в это время у Ивана Матвеевича. Я пришел в этот день без зова. Я не мог не придти. Меня странно возбуждало и мучало присутствие Хаджи-Мурата и его отношения с Марьей Дмитриевной.

Когда любишь женщину, особенно бессознательно, как я любил Марью Дмитриевну, бываешь особенно чуток к чувствам этой женщины. И я видел, что Хаджи-Мурат произвел на Марью Дмитриевну впечатление, как мужчина на женщину, больше, чем то, какое она сама признавала. Я видел это по ее1241 наружности одежде, прическе, более нарядным, чем обыкновенно, по тому, что о чем бы ни говорили, она находила случай упомянуть о Хаджи-Мурате; главное, я видел это по ее взглядам. И я испытывал странное чувство. Хаджи-Мурат вследствие этого меня особенно болезненно привлекал к себе. Мне было ужасно грустно и досадно на Марью Дмитриевну и жалко ее.

В утро отъезда Хаджи-Мурата, несмотря на свою короткую ногу, на которую он ступал, нагибаясь всем телом,1242 ровно ходил по комнате он, в черкеске и оружии по дорожному, вошел мягкими шагами в чувяках в комнату, где его ожидали. Увидав Марью Дмитриевну, он остановился на своей прямой ноге, опершись носком короткой о пол. Он был одет в шелковый, обшитый тоненьким ремнем черный бешмет, подпоясанный ремнем,1243 большим с серебряным, а не золотым, кинжалом; ноги были в красных чувяках и белых ноговицах с тоненьким галуном. Увидав Марью Дмитриевну, он1244 надел на бритую черную голову папаху и, взявшись жилистою оглянулся и что то сказал рыжему, и тот подал ему белую бурку. Он взял ее жилистой рукой с надувшейся поперечной жилой и, наклонив голову,1245 как бы спрашивая и слушая, Марья Дмитриевна показала ему блюдо и сказала: «Нукер виноват... погреб тащить». подал ее Марье Дмитриевне. Переводчик сказал:

— Он говорит, ты похвалила бурку — возьми.

Марья Дмитриевна покраснела и сказала:1246 благодарю

— Зачем это? Ну, благодарю.

Он покачал головой и чуть-чуть презрительно улыбнулся,1247 Мегирек, всё равно, — и он потом он подал кинжал Ивану Матвеевичу.

— Возьми, дарю.

Иван Матвеевич тоже поблагодарил и сказал, что он хочет отдарить его. Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет. А потом показал на горы1248 на нее и на свое сердце1249 Она поняла, что он говорил, что ему всё равно, что одно, что ему нужно и больно — это его жена, которая в горах. и пошел к выходу. Все пошли за ним.

Остановившись у поданной лошади, он обратился еще раз ко всем, дотрагиваясь рукой до груди.

Марья Дмитриевна, встретившись с ним глазами, показала на небо и сделала жест выхода из гор. Он понял и,1250 продолжал показывать на себя и на нее, и потом подняв руку не высоко, открыл белые, ровные зубы.

— Алла, — сказал он.1251 и опустил голову и легко, как кошка перек веко вставив ногу в стремя, сел на высокое седло.

— Даст алла, даст, — сказала Марья Дмитриевна.

— Ну, дай Бог, дай Бог, — сказал Иван Матвеевич.1252 На этом они расстались в этот вечер, но между ними во взглядах и улыбках произошло нечто большее, чем простой дружеский разговор и воспоминание об этих взглядах и улыбках стало для Марьи Дмитриевны выше многих и многих других воспоминаний. Воспоминание это и для Хаджи-Мурата было одно из самых радостных его воспоминаний во время пребывания у русских; он почувствовал, что он полюбил. На другой день, когда они уезжали, и он опять в своей боевой черкеске, с пистолетом и шашкой, хромая, вышел на крыльцо и, пожимая руку, прощался с ней, Марья Дмитриевна с ласковой улыбкой подала ему корзиночку с абрикосами, он опять улыбнулся и, поспешно отвязав от своих часов сердоликовую печатку, подал ей. Марья Дмитриевна взяла и поклонилась ему.

Хаджи-Мурат не отвечал и, не смотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как уж, как кошка, вскочил на лошадь.

— Прощай, спасибо, — сказал он и, с тем особенным гордым таинственным видом, с которым сидит горец на лошади, выехал за ворота крепости со своей свитой.

Мы1253 долго стояли на крыльце, следя за ними, пока они скрылись.

— А хороший парень, — сказал Петровский.

— Славный, — сказала Марья Дмитриевна.

— Ну, такая же собака, как все, — сказал Иван Матвеевич.

— Всегда глупости говоришь, — сказала Марья Дмитриевна и опять покраснела и решительным шагом вошла в дом.

V

С тех пор1254 и до... июня Марья Дмитриевна не видела еще лица Хаджи-Мурата мы долго слышно было до нас дошли слухи, что Шамиль всё не выпускает1255 его семью Хаджи-Мурата, угрожая убить их, в особенности любимого сына Вали-Магому, и что Хаджи-Мурат выпросился у князя Воронцова в Нуху, где, как он говорил, ему удобнее вести переговоры с горцами. Больше мы ничего не слыхали о Хаджи-Мурате.

Марья Дмитриевна часто вспоминала и говорила о Хаджи-Мурате, Иван Матвеевич смеялся ей и при других, что она влюблена в Хаджи-Мурата. Марья Дмитриевна смеялась и краснела, когда это говорили. Меня же это оскорбляло за Марью Дмитриевну.

1256 Зач.: Но прошло Я стал поправляться и уже собирался отправляться к своему полку. И чем ближе подходило это время, тем мне милее становилась Марья Дмитриевна. А она попрежнему была полуматерински добра ко мне.


1257 Увидала она это лицо через месяц при следующих условиях. В крепости, где жила Марья Дмитриевна, совсем забыли про Хаджи-Мурата 27 июня я пил чай у1258 Зач.: Ивана Матвеевича и остался Марьи Дмитриевны, а Иван Матвеевич в этот день или, скорее, ночь встречал батальон куринцев и у них шла попойка. Слышны были тулумбасы и крики «ура!». Иван Матвеевич обещал не пить много и вернуться к двенадцати часам.

Но Марья Дмитриевна все-таки беспокоилась отсутствием мужа. Она1259 Зач.: кликнув денщика, пошла по улице предложила мне пойти по улице до квартиры куринцев.1260 Зач.: была уже ночь

Полный месяц светил на1261 белый город В предыдущем варианте у Толстого: белые горы, переписчица же ошибочно переписала: *** белый город . белые домики и на камни дороги, и на бегущий ручей. Был паводок, и ручей страшно шумел.

Мы подходили уже к квартире куринцев. Уже слышны были крики подгулявших офицеров, когда1262 Зач.: вдруг из-за угла выехали верховые.1263 Зач.: Опять

Ехал кто то с конвоем.

— Как его нет, так сейчас и приезжают,1264 Зач.: подумала — сказала Марья Дмитриевна и посторонилась. Ночь была так светла, что читать можно было. Марья Дмитриевна вглядывалась в того, что ехал впереди, очевидно того, кого конвоировали, но не могла узнать. Месяц ударял ехавшим в спину. Марья же Дмитриевна была освещена спереди.

— Марья Дмитриевна, вы? — сказал знакомый голос, — не спите еще?

— Нет, как видите.

— Где Иван Матвеевич?

— А вон, слышите, кутит.

— Что же, всё боится, что пришлют ему опять Хаджи-Мурата?

— Как не бояться, ведь ответственность.

— Ну, я к вам с хорошими вестями.

Это был Каменев, товарищ Ивана Матвеевича, служивший при штабе.

— Что же, поход? в Темир-Хан-Шуру?

— Нет, получше.

— Ну, что же, переводят в Темир-Хан-Шуру?

— Ну, вот чего захотели! — Каменев ехал рядом с Марьей Дмитриевной, повернувшись назад к дому и прислушиваясь к песням и крикам.

— А где Иван Матвеевич?

— Да вот, слышите, провожает куринцев.

— А, это хорошо. И я поспею. Только я на два часа, надо к князю.

— Да что же новость?

— А вот угадайте.

— Да про что?

— Про вашего знакомого.

— Хорошее?

— Для нас хорошее, для него скверное, — и Каменев засмеялся.

— Чихирев! — крикнул он казаку. — Подъезжай-ка.

Донской казак выдвинулся из остальных и подъехал. Казак был в обыкновенной донской форме, в сапогах, шинели и с переметными сумами за седлом.

— Ну, достань-ка штуку.

Чихирев достал из переметной сумы мешок с чем то круглым.

— Погоди, — сказал Каменев. Мы1265 В подлиннике ошибочно: Они подошли к дому. Каменев слез, пожал руку Марье Дмитриевне и, войдя с нею на крыльцо, взял из рук казака мешок и запустил в него руку.

— Так показать вам новость? Вы не испугаетесь?

— Да что такое, арбуз? — сказала Марья Дмитриевна. Она хотела шутить, но я видел, что ей было страшно.

— Нет-с, не арбуз. — Каменев отвернулся от Марьи Дмитриевны и что-то копался в мешке. — Не арбуз. А ведь у вас был Хаджи-Мурат?

— Ну так что ж?

— Да вот она, — и Каменев, двумя руками, прижав ее за уши, вынул человеческую голову и выставил ее на свет месяца.

— Кончил свою карьеру. Вот она!

Да, это была она, голова бритая, с выступами черепа над глазами и проросшими черными волосами, с одним открытым, другим полузакрытым глазами, с окровавленным, с запекшейся черной кровью носом и с открытым ртом, над которым были те же подстриженные усы. Шея была замотана полотенцем.

Марья Дмитриевна посмотрела, узнала Хаджи-Мурата и, ничего не сказав, повернулась и ушла к себе.1266 Когда Иван Матвеевич вернулся, он застал Марью Дмитриевну в спальне

Послали за Иваном Матвеевичем. Марья Дмитриевна ушла на крыльцо и села на ступени. Я вышел к ней. Она сидела,1267 у окна. поджав ноги, и смотрела перед собой.1268 Маша, где ты! пойдем же, Каменева надо уложить. Слышала радость. — Радость?

— Что вы, Марья Дмитриевна? — спросил я.

— Что я? Мерзкая ваша вся служба, все вы живорезы. Терпеть не могу. Не хочу, не хочу! Уеду к мамаше. Живорезы, разбойники!..

— Да ведь1269 Зачеркнуто: ты знаешь, он бежать хотел. Убил человек пятнадцать. война, — сказал я, не зная, что говорить.

— Не хочу жить с вами. Уеду!1270 Положим, что он глупо сделал, что показал тебе. Да все таки печалиться тут не о чем.

— Правда, это ужасно, но отчего вы так особенно?.. — начал было я.

Но Марья Дмитриевна1271 не слушала мужа, разбранила его, а потом расплакалась. И он вдруг вскрикнула:

— Отчего, отчего? А оттого, — и она вдруг расплакалась. Когда же она выплакалась, она вышла к Каменеву и к еще пришедшим офицерам и провела с нами вечер. Разговор весь вечер шел о Хаджи-Мурате и о том, как он умер.

— Ох, молодчина был! — заключил Иван Матвеевич, выслушав всё. — Он с женой моей как сошелся, подарил ей1272 печатку кинжал.

1273 Он добрый был Да, вы говорите разбойник.1274 а я говорю добрый. И наверное знаю И мне1275 очень, очень жаль его. Гадкая, гадкая, скверная ваша служба.

— Да что же велишь делать, по головке их гладить?

— Уж я не знаю, только мерзкая ваша служба, и я уеду.

И действительно, как ни неприятно это было Ивану Матвеевичу, но, не прошло и года, как вышел в отставку и уехал в Россию.

VI

— Нет, вы всё расскажите по порядку, — сказал Иван Матвеевич Каменеву.1276 Далее тот же текст, что в варианте № 42 от слов: когда они уселись за чайный стол до слов: на эти глаза, желтую кожу и рот (стр. 391—394).

*** Редакция девятая — конец июля 1902 г.
№ 47 (рук. № 35).
I

1277 Хаджи-Мурат родился В 1812 году1278 в небогатом аварском семействе Гаджевых в Аварии (на Кавказе) в ауле Цельбесе, в небогатом семействе, у жены известного джигита, молодца Абдуллы Мустафы, Патимат родился второй1279 сын ребенок, мальчик, которому дали имя Хаджи-Мурат.


1280 Дед Хаджи-Мурата Дед его был уважаемый всеми человек, ученый и набожный старик, ходивший в Мекку и носивший чалму. Отец его был известный джигит храбрец Это было то время, когда русские военные начальники1281 только из за того, чтобы отличиться и получить награды всё больше и больше, чаще и чаще, под предлогом защиты своих, а в действительности только для того, чтобы отличиться и получить награды, делали набеги на жителей гор, разоряли, убивали, казнили их и раздражали их до того, что среди горцев уже несколько раз появлялись вожаки, соединяющие их в одно религиозное1282 знание учение, главное основание которого было борьба с гяурами и освобождение1283 истребление от них. Таков был в 1788 году Мансур и потом таким же, еще более сильным, Кази-Мулла.1284 Хаджи-Мурату было 12 лет, когда появился Кази-Мулла, и проповедь его не доходила до него. Тем более, что первое время своего детства и юности Хаджи-Мурат проводил в веселии и роскоши.

Мать Хаджи-Мурата, красавица Патимат, была, после первых своих родов, взята1285 аварской ханшей ханшей аварской Паху-Бике во дворец ханов и выкормила Омар-хана.1286 Уже после этого она родила сына, которого назвали Хаджи-Муратом. Ханша полюбила кормилицу и ее сыновей: старшие Осман и Хаджи-Мурат часто приходили во дворец и играли с молочными братьями — с молодыми ханами — Омар-Ханом и Буцал-Ханом. Молодые Гаджиевы — Осман и Хаджи-Мурат были как орлы смелы, ловки и сильны, особенно Хаджи-Мурат, и умны, и молодые ханы любили и ласкали их. Они вместе охотились Когда Патимат родила второго сына Хаджи-Мурата, у ханши родился второй сын Буцал-Хан, и она потребовала опять Патимат в кормилицы ко второму сыну. Абдулла пришел из дворца в свою саклю и объявил жене, чтобы она шла кормить Буцал-Хана. Патимат сказала, что она не пойдет. Между мужем и женой поднялась ссора, кончившаяся тем, что Абдулла ударил жену кинжалом. Патимат прижала к ране младенца Хаджи-Мурата и сказала, что умрет, но не пойдет. Так Патимат и не пошла кормить хана, а рана ее зажила, и она выкормила сына и часто пела, укачивая его, сложенную ей самой песню о том, как ее ранил муж за сына и как она сына приложила к ране и тем вылечила ее.

№ 48 (рук. № 37).

Сидели1287 нагнувшись покорно слушая кругом рядами старик дед1288 сидели по сторонам приезжего и еще пять самых набожных людей аула и покорно слушали. Старик дед сделал знак Хаджи-Мурату, чтобы он садился в конце1289 стороне всех. Хаджи-Мурат беззвучно сел. Приезжий старик продолжал горловым медленным и торжественным голосом.

«Ему явился пророк божий и сказал: Шейх Кази знаешь...

(Выписать из Сб. о К. Г. Выпуск II, стр. 12, отчеркнутое красным карандашом.)

(И Сб. о К. Г. Выпуск IV, об истинных мюридах.)

Когда старик кончил, он1290 позвал взял в руки с крашеными ногтями четки и1291 стал. Ошибочно не зачеркнуто: повторять произнес: «Ляилаха-илла-ллах». Все повторили. Потом: «Я аллах», потом: «Я гу!» Потом: «Я хакк». Потом: «Я хаикк», «Я кахом» и «Я каххар». Все повторяли те же слова. Хаджи-Мурат понимал значение этих слов, обозначающих Бога единого, Бога всемогущего, Бога1292 сущего вечного, Бога праведного, Бога живого, Бога сущего и Бога мстителя.

И он помнил, как тут в первый раз он почувствовал свое ничтожество перед этим Богом и желание служить ему. Служба же самая очевидная и понятная ему была служба хазавата, борьбы с неверными. Но вместо борьбы этой он дома жил с отцом, требовавшим от него служения ханам, тем самым ханам, которые передались русским.

Это было первое понятие Хаджи-Мурата о хазавате. Оно в первую минуту захватило его, но скоро он забыл про испытанное им чувство под влиянием женитьбы. Его женили на Сафале, некрасивой коротконогой аварке. Жизнь дома1293 против стала скучна ему, но он не решился бы итти против воли отца, если бы не случилось следующего. В августе, на другой год после своей женитьбы, он с матерью приехал к деду помогать ему в уборке кукурузы. Деда не было дома, одна старуха бабка была на крыше и рассказала,1294 Когда Хаджи-Мурат пришел в аул, он вот что что1295 старики за стариками присылали от русских в крепости, что туда пошел весь народ и дед велел приходить и Хаджи-Мурату.1296 когда Хаджи-Мурат взял лепешек и своими сильными1297 легкими ногами легко побежал через горы в крепость. Когда он пришел туда, он увидал огромную толпу горцев, которые стояли среди солдат.

С четырех сторон стояли в несколько рядов эти бритые люди, русские в белых куртках с ремнями через плечи и с ружьями с штыками.1298 Это были солдаты Хаджи-Мурат в первый раз тут видел их. Их было столько, что нельзя было сосчитать. Между ними ходили люди без ружей, с одними тонкими, длинными кинжалами — это были офицеры. Впереди рядов было несколько десятков людей с пестрыми барабанами. В самой середине сидел на барабане толстый, красный человек, расстегнутый, в черных штанах и белом бешмете, с золотыми наплечниками.

* № 49 (рук. № 37).

1299 В это же время отрочества Хаджи-Мурату было тринадцать лет, ему пришлось увидать то, что на веки всю жизнь его приложи дало направление всей его жизни. Мальчик любил отца, но больше отца он любил старого деда, в особенности потому, что старый дед особенно нежно любил этого мальчика, из-за которого чуть не убита была его дочь. Дед Хаджи-Мурата, Махомед-Султан, жил в горном ауле Гоцатль, куда Патимат, мать Хаджи-Мурата, ходила и ездила с сыном на осле навещать отца и помогать ему в работах.

Хаджи-Мурат помнил, как мать его, высокая, сильная женщина, носила его туда еще за спиной в корзине и как дед кормил его медом и спрашивал молитвы и главы Корана.

Дед жил отдельно от аула. У него был сад и пчелы. И там, у ручья, дед часто, расстелив ковер, молился. И Хаджи-Мурат помнил, как ему страшно и хорошо делалось, глядя на босые ноги и строгое лицо деда с подстриженными седыми усами и бородкой.

У этого деда Хаджи-Мурат видал приезжих к нему старцев мулл и кадиев и отводил их лошадей и привязывал, и поил.

* № 50 (рук. № 38).

1300 В августе, на другой год после его своей женитьбы он с матерью и женою Один раз, когда Хаджи-Мурату шел уже одиннадцатый год, он один без матери, на старом осле приехал к деду помогать ему в уборке кукурузы. Деда не было дома, одна старуха бабка была на крыше, и работник деда сказал, что за стариком присылали от русских в крепости. Что туда пошел весь народ и дед, ожидавший в этот день Хаджи-Мурата, велел приходить и ему. Хаджи-Мурат1301 взял лепешку и своими сильными ногами легко закусил, взял за пазуху недоеденную лепешку и побежал через горы в крепость.1302 Когда он пришел туда, он увидал огромную толпу горцев, которые стояли среди солдат. До крепости было десять верст, но дорога шла больше под гору и Хаджи-Мурат добежал туда своими сильными молодыми ногами меньше чем в два часа и раньше полдня подошел к воротам крепости. Перед воротами на площадке1303 Весь двор крепости был полон народа стояла1304 огромная большая толпа1305 народа горцев.1306 Перед горцами стояли ряды Их всех собрали сюда, чтобы они видели то, что сделают с теми из них, которые позволили себе напасть на1307 За.: солдат русских солдат.1308 и избить их

Хаджи-Мурат знал об этом. Говорили все в аулах о том, как горцы, чтобы отомстить русским за все насилия, которые они делали над горцами, напали на одну роту солдат и побили их, и теперь понял1309 что эти нака наказывались из слов горцев, среди которых он протеснился, что теперь1310 наказыв наказывают собирались наказывать тех, которые сделали это.

Перед горцами-зрителями стояли в несколько рядов русские солдаты.

* № 51 (рук. № 38).

1311 Роскошь, власть ханская, молодечество была Жизнь в богатом дворце, дружба молодых ханов,1312 молодечество шалости и молодечество, всё это льстило самолюбию Хаджи-Мурата и делало из него обычного ханского любимца.1313 Всё это веселило Хаджи-Мурата и льстило его тщеславию но Кроме этой его веселой жизни во дворце ханском, у него была еще другая1314 совсем жизнь сторона жизнь, неизвестная ханам,1315 незаметно для него самого, дававшая ему но имевшая самое главное влияние на1316 характер всю деятельность Хаджи-Мурата. Эта была жизнь с его дедом.

Дед Хаджи-Мурата особенно любил этого1317 мальчика внука1318 по своему и тоже ласкал его и не радовался его успехам у ханов, а хотел сделать из него1319 муллу мюрида кадия, т. е.1320 ученого и набожного святого человека. «Богатство мирское остается здесь, — говорил он, — нужно же добывать богатства вечной жизни».1321 И потому Хаджи-Мурат обучался сначала дома арабской для добы Для приобретения же этого богатства нужно было

* № 52 (рук. № 38).

Хаджи-Мурату было семнадцать лет, когда к Хунзаху, месту пребывания ханов, подступил Кази-Мулла, требуя покорения и прекращения сношений с русскими, к покровительству которых прибегла ханша. Ханша не хотела покориться, боясь жестокости Кази-Муллы, и Авария защищалась. В приступе к Хунзаху был убит Кази-Мулла,1322 но в этой битве и аварцы торжествовали. В этом же сражении был убит и Абдулла — отец Хаджи-Мурата.

Смерть отца не изменила жизни Хаджи-Мурата. Он видел, как привезли1323 на седле перекинутое через седло,1324 тело отца с вися покрытое черной буркой тело отца, с висящими с одной стороны ногами, носками внутрь, а с другой — посиневшими руками, едва не касавшимися земли. Он видел свою мать с растрепанными волосами и изуродованными чертами лица, шедшей за конем, везущим тело, раздиравшую себе лицо ногтями и вырывавшую себе пряди черных волос; видел старика деда........1325 Многоточие в подлиннике. шедшего за убитым с страшно сверкающими глазами, когда он сказал, что, как ни стар и ни слаб, он отомстит убийцам любимого сына. Он видел всё это, но всё это прошло по его душе незаметно. Он был полон радости и веселья и продолжал ту же беззаботную, веселую жизнь с богатыми, молодыми ханами.

* № 53 (рук. № 38).

Когда Хаджи-Мурату минуло десять лет, его отдали учиться к мулле. Учение было очень скучное, но мальчик был1326 очень памятливый и1327 Зач.: он скоро прошел весь коран. Товарищи1328 Зач.: его торжественно снесли его на руках в дом отца, и учитель мулла получил в награду угощение и 2 рубля денег. Дед Хаджи-Мурата хотел, чтобы мальчик продолжал учение и сделался муллою; но отец не хотел этого и, прекратив учение, стал употреблять нелюбимого сына на домашние работы.

1329 Вскоре по окончании учения, когда Хаджи-Мурату шел шестнадцатый год, и его собирались женить на девушке, которая не нравилась ему, когда недалеко от Цельмеса, в котором жила семья Хаджи-Мурата,1330 Зач.: случилась горцы напали ночью на солдат, расположившихся в их ауле, и уже десятый месяц грабивших и позорящих и со перерезали более двадцати человек в ауле Чох произошло1331 страшное событие, имевшее решительное влияние на всю жизнь Хаджи-Мурата.

В ауле Чох стояла рота солдат. Эти русские, считавшиеся друзьями и союзниками хана, в продолжение десяти месяцев делали всякого рода бесчинства в ауле и выведенные из терпения1332 грабежами и жители аула Чох1333 сговорились и ночью напали ночью на роту стоявших в ауле русских солдат и перерезали 20 солдат.

В аул пришли русские войска и потребовали выдачи главных виновных, угрожая в противном случае сжечь все окружные аулы и избить всех жителей от малого до великого. На площади у мечети два раза собирались старики, но не могли прийти ни к какому решению. Разрешил вопрос старик Джафар Али. Он сказал, что лучше пострадать 10 человекам, чем пострадать всем и предложил себя для выдачи русским.

— Пусть моя кровь прольется за народ. Алла хак бар! — произнес он.

Вслед за ним отдался1334 его сын для выдачи русским его племянник молодой1335 человек Ибрагим. Вслед за Ибрагимом1336 еще Мустафа, и все закричали:

— Берите наши головы, — и желающих пожертвовать собою набралось так много, что старики решили кинуть жребий.

Пошли в мечеть помолились и кинули жребий на десятерых и выдали их русским.1337 десятерых Русские судили этих десятерых и приговорили их1338 всех к прогнанию сквозь строй через 6000 человек.

В назначенный *** день 1339 для казни день в Цельмес, так же как и во из всех окрестных аулов1340 приехал вестник, вызывая народ для присутствования на казни так же как и из Цельмеса народ1341 двинулся толпами верхами и пешком двинулся к1342 назначенному тому месту, где должна была происходить казнь. Хаджи-Мурат, с пешим народом1343 пошел пришедший туда же, тут1344 он в первый раз увидал русских солдат1345 Это были бритые люди в белых куртках и черных суконных штанах, в сапогах и с их длинными ружьями, с насаженными на них штыками.1346 Этих людей, солдат Их было столько, что нельзя было сосчитать.1347 Впереди рядов было несколько людей с висевшими на них пестрыми круглыми вещами с пестрыми плечами. Это были барабанщики. На одном же барабане, такой круглой вещи недалеко на одной из таких круглых вещей в середине пустого места Они стояли рядами, образуя из себя четвероугольник,1348 в середине через который шла дорога и на середине которого сидел на барабане1349 толстомордый человек в черных узких штанах, в белом1350 бешмете кителе с золотыми наплечниками и1351 черных штанах в фуражке с красным околышем на толстой голове с красными щеками. Это был главный начальник русских. Около него стояло несколько человек таких же как он начальников и два солдата. Один из солдат подал1352 этому начальнику — это был генерал ему1353 трубку на длинном чубуке трубку.1354 Толстый Начальник взял трубку, сделал знак и в то же время1355 страшно загремело что-то. Это ударили барабаны. Как только ударили барабаны, солдаты люди с пестрыми плечами барабанщик, стоявший на краю одного из рядов, забил палкой в1356 Зачеркнуто: свой барабан и страшный треск заглушил все другие звуки.1357 В Все Одна из сторон четвероугольника, состоявшего из солдат, расступилась, и в пустое место1358 посреди них ввели несколько человек закованных горцев в одних бешметах, без кинжалов.1359 и с цепями на ногах Хаджи-Мурат перечел их; их было десять Были молодые, средние и пожилые, и один был совсем старый с потухшими глазами и седой редкой бородой.1360 Далее отчеркнуто на полях с надписью: пр пропустить , кончая словами: аулы будут сожжены. В народе вокруг Хаджи-Мурата застонали. Послышалась молитва «Ляилаха-илла-ллах». Но стоны эти были слышны только тем, которые стояли рядом. Треск барабанов, который казалось Хаджи-Мурату происходил от трубки, заглушал всё.

Народ застонал, увидав ведомых на казнь, потому что все знали, что это были добровольные мученики, джигиты. Русские объявили, что если аулы не выдадут главных виновников, все аулы будут сожжены. Начальник махнул рукой — барабаны остановились1361 и всё так затихло, что можно было слышать, как кричали орлы. и опять стал слышен говор народа, шум налившегося вчерашним дождем ручья и крик молодых орлов на горе. Главный начальник сказал что-то, и один из1362 его слуг низших начальников вышел вперед и, остановившись перед закованными, поднял к глазам бумагу, которую держал в руке и начал читать. Он читал что-то непонятное по русски, потом тоже столь же непонятное Хаджи-Мурату по татарски.1363 что-то Главный начальник, стоя слушавший бумагу, сказал что-то, и1364 солдаты одна часть солдат составила ружья в козлы и, выйдя из рядов, стали подходить к1365 подъехавшей стоявшим двум арбам, на которых были палки и разбирали их. Остальные солдаты1366 между тем, разобрав палки, все солдаты по команде стали улицей от начальника и до того ряда солдат, который задерживал зрителей. В это время два солдата кузнеца стояли с ружьями перед толпою народа, задерживая его. Когда солдаты, разбиравшие палки, разобрали каждый по палке, им скомандовали что-то, и они стали улицей1367 их друг против друга от того места, где сидел начальник, до рядовых солдат, задерживавших народ. Когда солдаты расставились по местам, два из них подошли к первому из закованных горцев и стали снимать с него цепи.1368 Когда они кончили, в одно и то же время мгновение Начальнику опять подали трубку, он сделал еще какой-то знак трубкой и что-то сказал и опять загремела дробь барабанов.

Сняв цепи, они сняли с него и бешмет и взялись за рубаху, но горец не дал им и, отстранившись от1369 Зачеркнуто: солдат них, сам разорвал на себе рубаху и стряхнул ее с себя1370 так же стряхнул с себя и штаны и остался голый . Загорелые по локоть руки его дрожали и также дрожала скула и всё1371 красивое белое, молодое тело.1372 Когда его Горца привязали руками к прикладу ружья1373 обнаженного горца и ввели в улицу, составленную из солдат с палками. Начальник сделал знак трубкой и что-то сказал, и опять загремели барабаны.

* № 54 (рук. № 38).

Длинноносый1374 черноглазый хозяин сидел1375 против них рядом и радостно1376 неестественно улыбался и1377 еще раз благодарил Хаджи-Мурата за посещение.1378 В глубине же души был очень не Так же улыбался и сидевший у двери мальчик с блестящими черными глазами, которые он не спускал с Хаджи-Мурата. Садо действительно был рад посещению Хаджи-Мурата, несмотря на то, что принимать Хаджи-Мурата было опасно, так как было объявлено от Шамиля, что будет казнен тот, кто примет к себе Хаджи-Мурата.1379 и потому посещение Хаджи-Мурата было опасно Несмотря на это, Садо1380 действительно был рад этому посещению *** был рад этому посещению1381 как родственник, хозяин дома и кунак, он не мог выдать Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурата, два раза выручавшего его из беды и свояка по жене, а теперь гостя и кунака. Он действительно был готов умереть, защищая гостя кунака.1382 Но вместе с тем как подвластный Шамилю он боялся его гнева и Шамиля и ответственности за свое гостеприимство человеку, приговоренного врагу Шамиля к смерти и потому желал теперь только одного, чтобы Хаджи-Мурат как можно скорее без столкновения с жителями убрался от него. Хаджи-Мурат же, как бы испытывая своего кунака и свое счастье, проводил ночь не в лесу с своими нукерами мюридами, где он был почти в безопасности, а в подвластном Шамилю ауле, где по всем вероятиям жители нападут на него, чтобы задержать его, потому что эта игра с жизнью и опасностью была приятна и привычна ему. Рад он был потому, что всякое волнение, опасность, игра жизнью были приятны ему. Опасность была большая потому, что жители аула давно1383 уже решили выдать Хаджи-Мурата, если он встретится им. Теперь же они всякую минуту могли узнать про его присутствие, и тогда действительно пришлось бы умереть,1384 точно так же защищая его. Хаджи-Мурат точно так же знал про угрожавшую ему опасность, но он так привык к опасности, так верил в свое счастье и главное так устал, убегая в продолжение трех ночей от Шамиля, что он тотчас же лег и заснул, не думая об опасности.

* № 55 (рук. № 39).

Одно, что удерживало Хаджи-Мурата, это1385 был его отец. Отец не любил Хаджи-Мурата. Но Хаджи-Мурат любил своего отца, любовался его силою, его ловкостью и, зная была мысль о том, что его бегство в горы разорвет его связь с1386 отцом и может родительским домом, с матерью, братом, отцом и что его переход в горы может привести к тому, что придется воевать с ними. И он1387 отложил всё откладывал и откладывал свое решение.

* № 56 (рук. № 39).

1388 Один раз когда Хаджи-Мурату шел1389 уже 12-ый год,1390 Зач.: текст варианта № 50 со слов: он один, без матери, на старом осле кончая: их всех собрали сюда, чтобы они ( стр. 427). когда в их аул приехали вестники, требовавшие, чтобы весь народ аула собрался1391 в крепости за 12 верст,1392 у крепости к аварскому большому аулу, в котором стояли русские войска с своим генералом.

Народ из соседних аулов требовали к назначенному месту для того, чтобы жители видели то, что сделают с теми из них горцев, которые позволили себе напасть на русских солдат.1393 Хаджи-Мурат знал, об этом говорили все в аулах, о том, как горцы, чтобы отомстить русским за все насилия, которые они делали над горцами, напали на одну роту солдат и побили их, и теперь понял из слов горцев, среди которых он протеснился, что теперь собирались наказывать тех, которые сделали это. Перед горцами зрителями стояли в несколько рядов русские солдаты. Об этом нападении и о наказании за это уж давно говорили все в аулах, и теперь, когда настало время, народ толпами, верхами и пешком двинулся к назначенному месту. Хаджи-Мурат вместе с1394 всеми пешим народом пошел туда, и, придя к месту, Хаджи-Мурат протеснился вперед между густой толпой горцев и увидал перед собою в первый раз русских.1395 солдат

Это были бритые люди в белых куртках с ремнями через плечи, в сапогах и с длинными ружьями, с насаженными на них штыками. Хаджи-Мурат в первый раз тут видел русских. Этих людей, солдат, было столько, что нельзя было сосчитать.1396 Зачеркнуто: Между ними ходили люди без ружей, с одними тонкими длинными кинжалами, — это были офицеры. Впереди рядов было несколько1397 десятков людей с висевшими на них пестрыми1398 барабанами круглыми вещами.1399 повешенными Это были барабанщики.1400 Зач.: В самой середине сидел на На одной такой круглой вещи1401 перед вор воротами Ошибочно не зачеркнуто: на барабане недалеко1402 от ворот сидел в середине пустого места сидел толстый красный человек1403 Зач.: расстегнутый, в черных штанах и *** в белом бешмете с золотыми наплечниками и черных штанах.1404 Вокруг Это был главный начальник русских; около него стояло несколько человек таких же, как он, начальников.1405 и солдат. Это был генерал начальник Один из солдат подал этому начальнику — это был генерал — на длинном чубуке трубку. Толстый1406 краснолицый, с запухшими глазами генерал начальник взял трубку, и в то же мгновение загремело что-то. Это ударили барабаны. Как только ударили барабаны,1407 и одна сторона солдат расступилась и между солдат вывели десять ворота крепости отворились солдаты расступились, и посреди них вышло несколько человек горцев в одних бешметах без кинжалов с цепями на ногах. Хаджи-Мурат перечел их. Их было десять. Были молодые, средние и пожилые, и один был совсем старый с потухшими глазами и седой редкой бородой.

В народе вокруг Хаджи-Мурата застонали,1408 люди и заговорили послышалась1409 слова молитва «ла аллах ильаллах».

Но стоны эти были слышны только тем, которые стояли рядом. Треск барабанов, который Хаджи-Мурату казалось происходил от трубки, заглушал всё.1410 Отчеркнуто с надписью на полях: пр пропустить : Народ застонал, увидав ведомых на казнь, потому что все знали, что это были добровольные мученики джигиты. Русские объявили, что, если аулы не выдадут главных виновников, все аулы будут сожжены.

Десять человек скованных вывели на середину пустого места, начальник махнул рукой, — барабаны остановились, и всё так затихло, что можно было слышать, как кричали молодые орлы на горе.1411 Когда пленники, подпоясанные ремнями без кинжалов, в цепях на ногах, остановились, Начальник сказал что-то. И один из его слуг1412 как думал Хаджи-Мурат вышел вперед1413 на чистое место с бумагой и, остановившись перед закованными, поднял к глазам бумагу, которую держал в руке, и начал читать. Он читал что-то1414 Зачеркнуто: сначала непонятное по-русски, потом то же, столь же непонятное Хаджи-Мурату, по-татарски.1415 Он читал: По «1824-го *** года 17 дня августа горцы селения..... предательски ночью напали на расположенную в их селении роту и изб избив умертвили 112 человек русских......»

Толстый начальник1416 с брюхом и заплывшими глазами что-то сказал, и солдаты1417 одной стороны составили ружья в козлы и, выйдя из рядов, стали подходить к подъехавшей1418 из ворот арбе, на которой были палки, и, разобрав их, выстроились улицей от1419 одного ворот и до того ряда солдат,1420 до другого Хаджи-Мурат только мельком видел движенье солдат, он не спускал быстрых глаз с начальника и обнаженного человека; он видел связь между ними. Начальник что-то крикнул, и солдаты повели обнаженного человека за ружья, к которым он был привязан. который1421 отделял задерживал зрителей горцев. Между тем1422 кузнец солдат кузнец подошел к первому из закованных горцев и стал сбивать с него кандалы. И1423 как только когда он кончил,1424 в одно и то же мгновение время поднялся стон в горском народе и начальнику с заплывшими глазами начальнику опять подали трубку, он сделал еще знак, и опять загремела дробь барабанов.

1425 Терпи, алла рассудит. Придет и их час, — проговорил дед, и все затихли и, вытянув головы и задержав дыхание, стали смотреть. Но вот к одному из осужденных Два солдата подошли к тому горцу, с которого сняты были кандалы, и начали снимать с него бешмет.1426 Солдаты хотели снять рубаху, но горец не дался им и Когда они сняли бешмет, горец, отстранившись от них, сам разорвал на себе рубаху и стряхнул ее с себя;1427 так! так! так же стряхнул с себя и штаны и остался голый.1428 Когда солдаты взяли его за руки, чтобы привязать их к ружью Загорелые1429 эти по локоть руки1430 эти его дрожали1431 тонкий стан его рванулся назад и1432 кожа также дрожала скула и всё1433 белое красивое, белое, молодое тело, когда его привязывали руками к прикладу ружья. Обнаженного горца ввели в улицу, составленную из солдат с палками.1434 И началась казнь.

* № 57 (рук. № 41). V

Вслед за этим солдаты подошли к1435 Зачеркнуто: красавцу молодому человеку с маленькой бородкой, в черном бешмете,1436 и стали раздевать его и солдат кузнец снял с него ножные кандалы и хотел1437 снести их их положить себе на руку, как1438 лезгин горец вырвал их у него из рук, взмахнул ими над головой солдата и1439 Зач.: размозжил ему голову ударил. Солдат зашатался и упал. Начальник вскочил с барабана и, крикнув что то, направился к горцу.1440 Солдаты схватили ружья и, взяв их на перевес, подошли к лезгину Солдат десять, взяв ружья из козел, подошли к горцу, угрожая ему штыками. Он как будто только и ждал этого.1441 Схватив ружье, он бросился на штык и Он бросился на штык ближайшего солдата и, схватив1442 его за ружье за дуло, воткнул его себе в грудь ниже левого ребра1443 и протяжно тонким голосом запел: «ляилаха-илла-ллах», но он не пропел этих сво своих слов и двух раз как .

* № 58 (рук. № 43).

Слуги больших военных государств совершают всякого рода1444 несправедливости злодейства над мелкими народами,1445 и потом, когда это раздраженье доведено до крайних пределов, проповедуют теорию о том, что с такими народами нельзя обращаться кротко, а надо устрашать их своими жестокостями народы эти раздражены и сами начинают употреблять такие же насилия, как и те, которые употребляют над ними, говорят, а иногда и думают, что справедливость и кротость не приложимы в отношениях с такими народами, а что единственное средство общения с такими ними есть устрашение их самыми ужасными жестокостями. утверждая, что иначе и нельзя обращаться с ними.

Так это было на Кавказе, когда,1446 им под предлогом чумы, в 1806 году,1447 ставили карантины и жителям запрещали выходить из аулов, и тех, кто нарушал эти запрещения, засекали на смерть1448 горцев, не имеющих никакого понятия ни о чуме, ни о карантинах . Так это было, когда1449 полковник Эристов без всякого повода и надобности для того, чтобы отличиться или забрать добычу, русские военачальники вторгались в мирные1450 ую Чечню земли, разоряли аулы,1451 побили убивали сотни людей, угоняли тысячи голов скота;1452 3ач.: так это было в сотнях и тысячах других безумных несправедливостей и жестокостей, которые совершались над горцами и считались полезными и даже законными.

и потом обвиняли горцев за их нападения на русские владения. Когда император Александр I, делая выговор Ртищеву, писал ему по случаю ничем не вызванного набега на мирную Чечню, что устанавливать сношения с соседними народами надо не жестокостью, а кротостью, то1453 начальник полка на Кавказе считал такой взгляд грубой ошибкой такие1454 советы указания считались кавказцами ошибочной сентиментальностью, порождаемой незнанием характера горцев.1455 Так Ермолов, один из самых жестоких и бессовестных людей1456 вешавший горцев за бока на крюки своего времени, считавшийся очень мудрым государственным человеком, доказывал государю вред системы заискивания, дружбы и доброго соседства и проповедывал самую ужасную жестокость, которая1457 пугала привыкших к жестокости горцев одна, по его мнению, могла установить правильные отношения между русскими и горцами. Жестокость свою он доводил до невероятных пределов. Так,1458 повешенный за какое то нападение на русских1459 чеченец повешенный не за шею, а за бок, на крюк горец после страшных мучений, в которых он должен был умереть, сорвался как то с своего крюка. Когда Ермолову донесли об этом, это было в Тифлисе, он велел перевесить горца за другой бок и пошел с своими приближенными обедать и развлекаться веселыми военными разговорами.

Но мало того, что считались полезными и законными всякого рода злодейства, столь же полезными и законными считались всякого рода1460 обманы и подлости коварства, подлости, шпионства, умышленное поселение раздора между людьми.

Так, тот же Ермолов прямо приказывал ссорить между собою ханов, то поддерживая одних, то поддерживая других и подсылая к ним людей, долженствующих раздражать их друг против друга.

* № 59 (рук. № 44).

Этот образ действий всё больше и больше1461 Зач.: сплочал горцев между собой, и уже несколько раз появлялись вожаки, проповедующие религиозное учение, главной основой которого была борьба с гяурами и освобождение от них раздражал горцев и вызывал их к ненависти и мести. С того времени, как Хаджи-Мурат присутствовал на казни, он не мог спокойно говорить и думать про русских, не мог понять, как могла их ханша, управлявшая после мужа ханством, дружить с этими неверными собаками. Когда он вспоминал то, что видел, он весь дрожал от злобы и бессильного желания мести. И мысль, пришедшая ему тогда же в первую же ночь после казни о том, что ему надо бежать в горы к мюридам и вместе с ними воевать против поганых гяуров, всё чаще и чаще приходила ему и всё больше и больше укреплялась в нем.

№ 60 (рук. № 48).
I

1462 Зачеркнуто: Хаджи-Мурат родил родился В 1812 г. в ауле Цельбесе в Аварии (на Кавказе) в1463 Зач.: земле семье небогатого жителя1464 аула Абдуллы Хаджиева родился третий ребенок, мальчик, которого назвали Хаджи-Муратом. Мать Хаджи-Мурата, красавица Патимат, от второго своего ребенка кормила старшего сына аварского хана и хорошо выкормила ханского ребенка, но ее собственный ребенок, оставшийся без матери, зачах и умер не дожив года. И потому теперь, когда Патимат родила1465 второго третьего сына Хаджи-Мурата, и ханша, у которой в то же время родился второй сын, потребовала опять Патимат к себе в кормилицы, Патимат1466 наотрез отказалась. Абдулла объявил жене, что он убьет ее, если она не пойдет в кормилицы. Патимат повторила, что не пойдет. Между мужем и женой началась ссора. сказала своему мужу, посылавшему ее во дворец к ханше, что она не пойдет, хотя бы он и убил ее. Абдулла был вспыльчив и самовластен; Патимат — упорна. Началась ссора, которая кончилась тем, что Абдулла1467 бросился на жену с кинжалом выхватил кинжал, ударил им жену и если не убил ее, то только потому, что старший сын1468 Абдуллы 3-ий Осман, защищая мать, бросился с визгом под кинжал отца.1469 На шум прибежавший народ остановил Абдуллу Абдулла остановился. Раненная же в бок Патимат не убегала, но, прижав младенца к своей ране и обливая его своей горячей кровью,1470 и как раненый зверь своими большими черными глазами, молча, смотрела на мужа,1471 готовясь умереть, но не отдать ребенка. ожидая новых ударов. На шум прибежал народ и развел мужа с женою. Так Патимат и не пошла кормилицей к ханше, а рана зажила, и она выкормила сына и часто пела, укачивая его, сложенную ею самой песню о том, как она, приложив теплое тело сына к своей ране, без всяких трав и кореньев вылечила ее, а сына не только напоила своим молоком, но и облила своей горячей, красной кровью. Когда она, донага раздевши любимого сына, укладывала его голенького спать на крыше под овчинной шубой, она, погладив его папахой, чтобы сон его был не потревожен шайтаном, садилась на корточки подле него и, чтобы усыпить его, пела эту свою песню. Когда Хаджи-Мурат подрос1472 ему стали брить голову и стал понимать и говорить, он отчасти из этой песни, отчасти из расспросов у матери узнал про то, что из за него произошло между отцом и матерью, и часто просил мать показать ему еще раз тот большой шрам1473 Зачеркнуто: на ее белом боку под грудью, который оставил на ней кинжал отца.

Мальчик всегда был с матерью; шла ли она с кувшином за водой, он, держась за ее палец, бежал за нею; шла ли она печь лепешки в общую пекарню, он не отставал от нее; собирала ли она коровий навоз и сушила его, он вертелся около ее ног; ложилась ли она спать, она укладывала его. Мальчик никогда не спрашивал себя, любит ли он мать, так же, как не спрашивал себя, любит ли он себя; так же, как он не мог вообразить себе жизни без своего тела, так же в первом своем детстве, до пяти, четырех лет, он не мог вообразить себе жизни без своей матери. К отцу же Хаджи-Мурат испытывал чувство ужаса и поклонения. Он знал, что и отец не любит его, а любит старшего брата Османа, и ему это было больно, потому что он считал отца своего джигитом и любовался им, когда он в оружии на своей седогривой гнедой лошади выезжал с народом в набег или на ханскую охоту, и гордился им; но самым лучшим, великим человеком, на которого желал быть похож Хаджи-Мурат, был для него его дед по матери Османли Хаджиев, искусный серебрянник, живший летом не в Цельбесе, но за семь верст от него в горах, где у него был пчельник. Мать часто посещала отца и брала с собой сынишку. То она возила его на старом осле, страшно кричавшем и при этом дергавшемся всем телом, а то на себе носила его за спиной в корзине. Мальчик с благоговением смотрел всегда на старого, морщинистого, загорелого деда, всегда сидящего за чеканносеребряной работой или копающегося на пчельнике. Дед, больше других внучат, любил Хаджи-Мурата и заставлял его читать и кормил сладким, липким медом.

II

Когда Хаджи-Мурату минуло десять лет, его отдали учиться мулле. Учение было очень скучное, но мальчик был исключительно памятливый,1474 Зач.: и бойкий и он скоро прошел весь Коран. Когда была пройдена последняя глава корана, товарищи торжественно понесли его на руках в дом отца, а учитель мулла, пришедший вслед за ним, получил в награду угощение и два рубля денег. Дед Хаджи-Мурата хотел, чтобы мальчик продолжал учение и сделался муллою, но отец не захотел этого и, прекратив учение, стал употреблять нелюбимого сына на домашние работы. Хаджи-Мурату шел шестнадцатый год,1475 Зач.: и его собирались женить на девушке, которая не нравилась ему когда он1476 Зач.: однажды в первый раз увидал мюридов и узнал про хазават. Это было так. Придя1477 Зачеркнуто: один раз к деду, чтобы помочь ему убирать кукурузу,1478 он застал у деда двух незнакомых посетителей у сакли деда стояли он увидал двух коротко привязанных к перекладине крыши оседланных1479 лошадей коней. Один из этих коней под черным седлом с сафьяновой подушкой без галунов 1480 особенно обратил внимание Хаджи-Мурата. Это был гнедой, с редкой черной гривой и густым хвостом, маленькой головкой1481 с необыкновенно широкой подпругой и недлинными, точеными и сухими, немного косолапыми передними ногами.1482 настоящий кабардинец Другой конь был уже не молодой, совершенно белый мерин с сеткой жил по мокрой, еще потной шее и с чудесными выпуклыми черными глазами, которые он косил на подошедшего. По седлам и уздам1483 видно было мал. Хаджи-Мурат, любивший лошадей, тотчас узнал, что это кони из1484 за гор1485 из тех мест, где люди и что приехавшие на них должны быть одни из тех людей, которые не подчиняются неверным русским1486 а воюют с ними и не дружат с ними, как это делают аварцы, а воюют с ними. Хаджи-Мурату никогда не случалось видеть таких людей, и потому он с особенным волнением приблизился к сакле деда.

В сакле слышался равномерный голос незнакомого человека, как будто читавшего что-то. Хаджи-Мурат вошел в дверь и, наклонив голову, остановился.1487 Читавший был В середине почетной стены, на ковре и пуховиках, сидел коренастый, с подстриженной бородкой, человек в высокой папахе, обшитой белой тканью, в желтой черкеске, подпоясанной ремнем, на котором, по середине живота, висел большой серебряный с чернью, так, как это делал дед, прямой кинжал.1488 Он точно читал Этот человек говорил что-то, закрыв глаза. Рядом с ним,1489 сидел тоже на пуховиках, скрестив ноги в желтых1490 тонких ноговицах и красных, облегающих ступню, чувяках, сидел тонкий, высокий, с длинной спиной молодой1491 джигит человек в белой черкеске с черными, полными, заткнутыми хозырями и в заломленной назад над бритой головой белой папахе. На нем был такой же прямой, огромный кинжал1492 упиравшийся в серебряной оправе1493 упиравшийся концом и еще пистолет за поясом. Две винтовки в чехлах, две шашки и две бурки, очевидно только что снятые с гостей, висели на стене.1494 Кроме гостей, в сакле сидело еще несколько молодых людей из Гоцатля. Это были очевидно горцы джигиты. Увидав Хаджи-Мурата, старик дед, сидевший против гостей, сделал внуку знак, чтобы он садился у двери. Хаджи-Мурат беззвучно сел у двери и стал слушать и смотреть на приезжих и на их оружие.1495 Приезжий Хаджи Говоривший, горец с чалмой на папахе, открыл на мгновение глаза, оглянул вошедшего и тотчас же опять закрыл их и продолжал горловым, медленным и торжественным голосом:1496 «Магометанин не может быть ни магометанину потому говорит что «мусульманин не может быть ничьим рабом, — говорил он, — а должен быть свободный человек.1497 говорил он, очевидно передавая речи своего учителя. Он говорит что Если же он покоряется кому нибудь, а особенно гяурам, он не мусульманин уже. И потому, ежели он находится во власти неверных, то первое дело1498 для мусульманина его, это хазават, война против гяуров. Если кто побоится,1499 или через деньги или посулы покорится неверным тот проклят, и тому нет спасения. Мы все1500 говорит гости на этом свете, все переселимся в настоящее наше место, и потому1501 говорит ничего не бойтесь. Один мусульманин должен итти против десяти неверных и не поворачиваться спиной к неприятелю. Кто так будет поступать, тот будет святым и вкусит все наслаждения рая. Бойтесь только гнева божьего».1502 Хаджи говорил всё это и еще многое, и говорил так значительно, и слова его так отвечали желаниям Хаджи-Мурата, скучавшего бесцветною, домашнею, рабочею жизнью, что он, жадно слушая хаджи, мечтал решил о том, как он бежит в горы и станет мюридом впивал в себя каждое его слово

Хаджи-Мурат слушал, но на него не столько действовала речь горца в чалме, сколько спокойно величавый вид того джигита мюрида в белой черкеске, который, одной рукой держась за серебряную рукоять кинжала, скрестив ноги,1503 в обтягивавших его ступни красных чувяках неподвижно сидел подле хаджи, только изредка хмурясь и одобрительно кивая головой. В подтверждение того, что один мусульманин может итти против десяти неверных, хаджи указал на джигита и сказал:

— Вот он раз отбился от десяти солдат,1504 другой раз выручил трех пленных, третий раз убил восемь человек и и уложил четырех, а сам остался невредим.1505 Джигит смотрел перед собой

Молодой покосился на старшего, потом опять уставил глаза прямо перед собой, как будто не о нем шла речь.1506 Зачеркнуто: И вид этого человека более всего манил Хаджи-Мурата в горы, в боевую жизнь мюридов Когда после угощения и молитв гости опять надели оружие и бурки и собрались ехать, Хаджи-Мурат вышел1507 с другими молодыми людьми провожать гостей,1508 подать им лошадей и держать стремя. Когда хаджи сел на лошадь, он оглянул молодых людей, стоявших около него и он отвязал им лошадей и подвел их. Молодой1509 человек джигит взял свою белую лошадь. Старший же подошел к гнедой. Хаджи-Мурат взялся за стремя, коренастый горец легко сел в седло и, обратившись к Хаджи-Мурату, сказал:1510 Кто

— Хочешь быть мюридом — приходи в Гуниб, спроси1511 Хамзом-Нура Абдурахмана. Ты хочешь? — сказал он Хаджи-Мурату.

— Хочу, — отвечал Хаджи-Мурат.

И действительно, с этого дня Хаджи-Мурат только и думал о том, как бы ему уйти в горы и быть таким же молодцом, как тот молодой джигит в белой папахе и на белой лошади.

III

Хаджи-Мурат хотел уйти в горы, но сделать это было очень трудно. Во первых, у него не было ни лошади, ни хорошего оружия, а он слышал, что мюриды неохотно принимают плохо вооруженных и пеших людей и заставляют их больше работать, чем воевать. Во вторых, трудно было уйти даже пешему, потому что по всей границе, отделявшей аварское ханство, дружеское России, от владений Кази-Муллы, властвовавшего в горах и воевавшего с русскими, были расставлены караулы конные и пешие, ловившие тех, которые пытались переходить в горы, и пойманных строго наказывали. И потому Хаджи-Мурат, надеясь приобрести лошадь и оружие или от деда или просто укравши их, всё откладывал и откладывал исполнение своего намерения.

Но в ту же зиму (посещение мюридов было летом) случилось событие, вследствие которого, несмотря на то, что хорошего оружия и лошади всё еще1512 у него не было1513 и что отец его и брат Осман продолжали дружить с ханами, признававшими над собой власть русских и что караулы, задерживавшие перебежчиков, были строже, чем когда нибудь, Хаджи-Мурат решил, ничего больше не дожидаясь, тотчас же бежать в горы и стать мюридом. Событие это1514 состояло в том, что Хаджи-Мурату пришлось присутствовать при наказании русскими десяти лезгинов, обвинявшихся в том, что они напали на русских и было следующее: лезгины одного из аулов, признававших власть русских, убили пять человек солдат,1515 стоявших в их а ауле грабивших жителей аула. Русское начальство судило этих1516 десятерых лезгин и приговорило десятерых из них, т. е. число вдвое большее тех русских, которые были убиты, к прогнанию сквозь строй через шесть тысяч человек. В назначенный день, из всех аулов народ, верхами и пешком, двинулся к тому месту, где должна была происходить казнь. Хаджи-Мурат1517 Зач.: с пешим народом, пришедший туда же здесь в первый раз увидал русских солдат в их странных шапках и черных штанах и сапогах с их длинными ружьями, с насаженными на них блестящими на солнце штыками.1518 Зач.: Их было столько, что нельзя было сосчитать. Они Солдаты стояли рядами, образуя из себя четырехугольник,1519 Зач.: через который шла дорога и на1520 Зач.: середине одной стороне которого сидел на барабане толстый усатый человек в черных узких штанах, белом кителе с золотыми наплечниками и в фуражке с красным околышем.1521 Зач.: на толстой голове с красными щеками Это был1522 З ач.: главный начальник.1523 Зач.: русских Около него стояло несколько человек таких же, как он, начальников и два солдата. Один из солдат подал ему на длинном чубуке трубку. Начальник взял трубку, закурил ее о зажженную бумажку, которую поднес один из солдат к трубке, и сделал знак.1524 Зач.: и в то же время И тотчас же барабанщики, солдаты с пестрыми плечами, стоявшие на краю одного из рядов, забили палками в барабаны и страшный треск заглушил все другие звуки. Вслед за начавшимся барабанным боем одна из сторон четыреугольника, составившегося из солдат, расступились, и в пустое место ввели десять человек закованных горцев в одних бешметах, без кинжалов. Были молодые, средние и пожилые, и один был совсем старый, морщинистый, с потухшими глазами и седой редкой бородой. Начальник махнул рукой, барабаны остановились, и опять стал слышен1525 Зач.: говор народа шум налившегося вчерашним дождем ручья и крик молодых орлов на горе. Главный начальник сказал что-то, и один из1526 Зач.: низших начальников офицеров вышел вперед и, остановившись перед закованными, поднял к глазам бумагу1527 Зач.: которую держал в руке и начал читать. Он читал что-то непонятное по русски, потом тоже столь же непонятное Хаджи-Мурату по татарски. Главный начальник, стоя слушавший бумагу, сказал что-то, и одна часть солдат составила ружья в козлы и, выйдя из рядов, стала подходить к стоявшим двум арбам, на которых были палки, и разбирать их. Остальные солдаты стояли с ружьями перед толпою народа, задерживая его. Когда солдаты,1528 разбиравшие составившие ружья, разобрали каждый по палке, им скомандовали что-то, и они стали улицей, друг против друга, от того места, где сидел начальник, до рядов солдат, задерживавших народ.1529 Когда солдаты расставились по местам, два из них Тогда два солдата подошли к первому из закованных горцев и стали снимать с него цепи. Сняв цепи, они сняли с него и заплатанный старый бешмет и взялись за рубаху. Но горец не дал им и, отстранившись от них, сам разорвал на себе рубаху и стряхнул ее с себя, обнажив свое белое с выступавшими ребрами тело. Загорелые по локоть руки его дрожали и также дрожала скула и всё белое, молодое тело. Горца привязали за руки к прикладу ружья и ввели в улицу, составленную из солдат с палками.

Первый солдат улицы взмахнул палкою и ударил горца по белой спине. Горец вздрогнул и оглянулся: и не успел он оглянуться в одну сторону, как на белую спину упал удар с другой стороны, и на белой спине ясно выступали красные перекрещивающиеся полосы.

Барабаны между тем гремели, наполняя воздух1530 своим страшным, жестоким треском. Начальник,1531 выпуская через усы дым трубки не спуская глаз1532 смотрел с ведомого по рядам горца, не переставал курить, выпуская дым через нависшие на рот усы. Удары один за другим ложились на спину горца, и спина, бывшая прежде белой и худой,1533 скоро сделалась вся красная,1534 и мокрая от крови пухлая, и по распухшему месту сочились кое где струйки крови по белому телу.1535 только руки выше локтя были белы и шея до того места, где она загорела.

Стоявший подле Хаджи-Мурата старик, не переставая, шептал беззубым ртом молитву, Хаджи-Мурат же, вытянув вперед голову и дрожа всем телом, переступал, не переставая, с ноги на ногу.

Первого горца били до тех пор, пока колена его не подогнулись, так что он стал спотыкаться и упал бы, если бы ведшие его солдаты не потащили его.1536 Со вспухшей красной спины сочилась кровь на обе стороны и окрашивала палки, ударявшие по ней, по Солдаты же с палками продолжали1537 тащить его и бить по вспухшей1538 спине красной спине, окрашивая кровью концы своих палок.1539 Наконец он Когда же горец совсем упал,1540 ничком барабаны замолкли, и1541 солдаты положили послышался жалобный стон избитого1542 горца человека. Его положили как мертвого на носилки, вынесли за ряды.1543 Страшный визг поднялся в толпе, как только затихли барабаны, и две женщины, как потом узнал Хаджи-Мурат, жена и мать убитого, окруженные толпой, кинулись к избитому. Опять что-то крикнул начальник, и опять ударили барабаны, и так же, как первого, раздели старика с потухшими глазами, привязали к ружьям и так же повели по рядам. Старик шел молча и закрыв глаза, только вздрагивал при каждом ударе. Когда его спина стала сплошной раной, старик упал, и этого отнесли за ряды.1544 Так было со всеми десятью

Вслед за1545 этим стариком, солдаты подошли к совсем молодому человеку с1546 маленькой чуть пробивавшимися усами и бородкой, в черном бешмете, и солдат кузнец снял с него ножные кандалы и хотел их положить себе на руку, как молодой горец, с необычайной быстротой, вырвал их у него из рук, взмахнул ими над головой солдата и ударил. Солдат зашатался и упал. Начальник вскочил с барабана и, крикнув что-то, направился к горцу. Десять солдат, взяв ружья из козел, подошли к горцу,1547 угрожая ему штыками держа ружья на перевес.1548 он как будто только и Горец точно ждал этого. Он бросился на штык ближайшего солдата и, схватив ружье за дуло, воткнул себе его штык в грудь ниже левого ребра. И этого отнесли за ряды и, так же как и первых двух, забили остальных семерых людей.1549 Когда Хаджи-Мурат вспоминал то, что видел, он весь дрожал от злобы и бессильного желания мести и желания заставить русских свиней страдать так же, как они заставили страдать его единоверцев

1550 и намерение его С этой поры намерение Хаджи-Мурата бежать в горы к мюридам,1551 и вместе с ними воевать против поганых гяуров для того чтобы быть в состоянии1552 исполнить это желание заставить русских свиней страдать так же, как они заставляли страдать его единоверцев, теперь уже не могло быть более откладываемо, и он решил, во что бы то ни стало, тотчас же привести его в исполнение.

IV

Попытка Хаджи-Мурата бежать в горы, чтобы воевать с русскими, не только не удалась, но, странным образом, привела его к совершенно обратным результатам, к сближению с русскими и даже в служение им.

Хаджи-Мурат1553 не решался один бежать в горы, так как он не знал и дороги и не имел оружия. И потому он1554 еще прежде говоривший с сыном муллы уговорил своего товарища, богатого сына муллы, Эльмансура,1555 о своем намерении, теперь уговорил его бежать вместе с ним. Главная трудность состояла в том, чтобы миновать разъезды.1556 и караул, выставленный ханом, для препятствования жителей Аварии переходить к мюридам. Во избежание этой трудности Хаджи-Мурат вместе с Эльмансуром1557 вышли в десятом часу ночи на дорогу. Ночь была зимняя, темная, и пошел такой снег, что в десяти шагах ничего не было видно. Выждав в стороне выбрали для побега зимнюю темную ночь.1558 они вышли Когда они вышли на дорогу Выждав в стороне от дороги проехавших караульных, Хаджи-Мурат с Эльмансуром вышли на дорогу и почти бегом пошли по ней до того места, где надо было сворачивать с нее. Эльмансур знал дорогу и руководил Хаджи-Муратом. Пройдя шагов двести без дороги, они подошли к скале, в которой была тропинка, знакомая Эльмансуру, но1559 снег выпал такой глубокий, что в темноте Эльмансур долго не мог найти ее. И когда нашел, не мог итти по ней, так как она стала скользка от выпавшего с вечера тающего мокрого снега. Побившись около часа у тропинки, Эльмансур решил итти в обход. Но для того, чтобы попасть на этот обход, надо было выйти опять на дорогу. А как только они вышли, два верховых, державшие караул, окликнули их и бросились за ними. Эльмансура тотчас же поймали, но Хаджи-Мурат так быстро понял опасность и, ни минуты не медля, пустился бежать1560 к такому месту, где конные не могли преследовать его, так что, когда караульные проскакали за ним, он уже подбегал своими быстрыми ногами к той круче, с которой он соскочил и где конные уже не могли взять его. На без дороги, так что конные,1561 догнать и по потеряв его из вида, не могли поймать его.

На следующую ночь холодным, голодным, измученным он вернулся домой, сказав, что был у деда, и тотчас поел и лег спать. На утро в их дом пришли нукеры ханши, требовавшей к себе Хаджи-Мурата. Нукеры привели Хаджи-Мурата к ханскому дворцу. Сурхай-Хан, полковник русской службы, управлявший делами ханства, стал допрашивать Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат отрекался от всего, но взятый товарищ его выдал, и Сурхай-Хан велел свести Хаджи-Мурата в арестантскую комнату и посадить в яму, где уже сидели четыре арестанта и пятый Эльмансур.

Яма, в которую был посажен Хаджи-Мурат, была в сажень глубиной, два аршина шириной и аршин пять длиной. Здесь, в этой яме, с пятью другими арестантами и Эльмансуром пришлось Хаджи-Мурату просидеть десять дней. Он бы жестоко пострадал за свою попытку бегства к мюридам, которая преследовалась особенно строго, вследствие признанного ханшей и Сурхай-Ханом союзничества с русскими, если бы не старший брат Осман, сдружившийся со своим эмджеком, т. е. молочным братом, Абунунцал-Ханом, а, главное, меньшая дочь ханши, веселая, красивая Солтанет, та самая, которую сватали за сына кумыкского хана Аслан-Хана, не выпросила бы у ханши его помилования. Через десять дней мучений Хаджи-Мурата, голодного, оборванного, обовшивевшего, провонявшего, вынули оттуда и хотели отпустить домой, но Осман предложил ханам взять брата в нукеры. Ханы согласились, Солтанет прислала Хаджи-Мурату одежду, и Хаджи-Мурата оставили во дворце ханов.

V

Не прошло недели, как Хаджи-Мурат стал любимым нукером всех трех ханов.

Жизнь в богатом дворце, дружба молодых ханов, льстившая его самолюбию,1562 молодечество роскошь и веселье жизни ханской1563 сразу до такой степени пленили восемнадцатилетнего Хаджи-Мурата,1564 и заставили его, Хаджи-Мурата что он забыл на время и хазават, и свою ненависть к русским, и желание перейти к Кази-Мулле. Кроме того, случилось так, что в это самое время1565 сам Кази-Мулла был подступил к Хунзаху и в сражения под самым аулом был убит в сражении с русскими. В этом же сражении и вслед за этим был убит и Абдулла, отец Хаджи-Мурата, был убит мюридами, подступавшими к Хунзаху, и Хаджи-Мурат видел, как привезли перекинутое через седло, покрытое черной буркой тело отца с свисшими с одной стороны ногами, носками внутрь, а с другой посиневшими руками, едва не касавшимися земли; видел мать с растрепанными волосами и изуродованными чертами лица, шедшую за конем, везшим тело, раздиравшую себе лицо ногтями и вырывавшую1566 себе пряди черных седеющих волос; видел, как Осман шел тоже за убитым отцом и, страшно сверкая глазами, обещал отомстить убийцам отца, т. е. мюридам.1567 Вслед за этим был убит и Кази-Мулла.

Так что, кроме того, что Хаджи-Мурат обещал ханам не уходить от них к мюридам, мюриды были теперь виновниками смерти отца,1568 и ему нельзя было уходить к ним и ему надо было мстить, а не служить им. Главное же было то, что ему и не хотелось теперь уходить к ним,1569 Он был полон радости жизни и ему

не хотелось нарушать ту беззаботную, веселую жизнь с богатыми молодыми ханами, которую он вел теперь.

Ханы не расставались с Хаджи-Муратом и делали для него всё, чего он желал, и он служил им своим молодечеством, силой, ловкостью, храбростью и смышленостью. Он был так силен и ловок,1570 что был всегда первым, где дело касалось силы и, в особенности, ловкости. Он ударом шашки срубал голову барану и разрезал платок.

1571 К празднику Курбан-байрама он скакал на коне хана и обскакал всех лошадей и был так резв, что На празднике весны он обежал всех бежавших с ним.1572 и, обвешанный кинжалами, был введен в круг зрителей, приветствовавших его. На лошадях хана обскакивал на скачках всех скакунов других аулов. И из винтовки1573 попадал без убивал пулей сороку или галку на1574 10 двести1575 сажен шагов. Все любили его. И всё удавалось ему. В это время он похитил для1576 Булач Умма-Хана жену красавицу Аминет и, несмотря на то, что знал, что ханская дочь Солтанет любит его, он и сам женился, увезя жену из богатой семьи соседнего аула.

VI

Так прошло два года, и Хаджи-Мурат стал не только любимцем ханов, но и сама ханша Паху-Бике оценила его ум и ловкость и пользовалась его советами и услугами. После смерти Кази-Муллы, убитого русскими в Гимрах, его ближний мюрид Хамзат-Бек продолжал его дело. Чечня и весь Дагестан, кроме Аварии, были в его власти, и всякий час надо было ждать его нападения на Аварию. Это знали все; лазутчики, выходившие из гор, говорили про это и даже Хамзат-Бек присылал послов1577 с предложением покориться ему. В противном случае, угрожал нападением. к аварским ханам, требуя от них покорности. У аварских ханов не было достаточно войска, чтобы противостоять Хамзату, и потому Хаджи-Мурат предложил ханше отправить его вместе с1578 старшим Омар-Ханом1579 Омаром ехать в Тифлис просить у русских помощи против1580 мюридов Гамзата.1581 Так в подлиннике. Ханша согласилась, и1582 снарядила сына с Хаджи-Мурат с Омар-Ханом и переводчиком поехали в Тифлис к главному начальнику барону Розену просить у него войск для защиты Аварии.1583 от Хамзата Ненависть, которую испытывал Хаджи-Мурат к русским после виденной им казни,1584 еще оживилась и усилилась его поездкою в Тифлис.

Хаджи-Мурат был один из тех людей, который, когда брался за какое-либо дело, весь отдавался ему. Теперь дело, на которое он положил всю свою душу, состояло в том, чтобы спасти Аварию, т. е. ханшу, ее дочь, себя, своего деда, мать, молодых ханов, всех, кого он любит, от власти злого Хамзата, которого он знал потому, что Хамзат два года назад, еще будучи мюридом Кази-Муллы, бежал от русских и скрылся у них в Хунзахе. У Хамзата, он знал, было собрано около двадцати тысяч вооруженных, слепо повинующихся ему, горцев, у них же, у аварийцев, не было и пяти тысяч человек, и то не повинующихся и сомнительных по верности ханам.1585 В последнее время слышно было, как жители одного аула за другим из близких к Хунзаху переходили на сторону Хамзата. И потому Хаджи-Мурат ехал в Тифлис с очень ясно определенной целью. Цель эта состояла в том, чтобы защитить Хунзах от Хамзата и иметь возможность продолжать ту же жизнь, которую он вел, и, может быть, осуществить свой план жениться на Солтанет и, из за добродушных, глуповатых ханов, управлять Авариею. Для всего этого нужно было выпросить у русских хоть два батальона, тысячи полторы1586 этих бритых, жестоких, неверных свиней солдат, которые стали бы в Хунзахе и не пускали бы туда Хамзата. В Тифлисе же Хаджи-Мурат узнал ближе русских, и к чувству ненависти к ним присоединилось еще чувство презрения.

Переводчик поместил их, Омар-Хана и Хаджи-Мурата, у кунака грузина и в первый же день отправился с Хаджи-Муратом во дворец главнокомандующего узнать, может ли приехавший из Аварии хан Омар явиться к нему по очень важному делу.

Хаджи-Мурат остался дожидаться на площади против дома, в то время как переводчик вошел во дворец. Через четверть часа Хаджи-Мурата позвали во дворец. Он думал, что его тотчас же приведут к сардарю, как он называл главнокомандующего, и он уже готовил речь ему, но его привели в канцелярию; пришел молодой офицер с длинными усами, — это был адъютант, — и расспросил Хаджи-Мурата об его деле и о том, кто такой Омар-Хан и богат ли он. Узнав, что он богат, офицер записал адрес в Тифлисе и сказал, что сам заедет к ним.

Действительно, в тот же вечер офицер с длинными усами и с другими уже не молодыми офицерами приехал к ним, познакомился с Омар-Ханом и повез его в театр. На другой день тот же офицер повез Омар-Хана обедать, и Омар-Хан вернулся пьяным. Хаджи-Мурат, всегда строго державшийся закона, не пивший вина и не пропускавший время молитв, почтительно посоветовал хану быть осторожнее. Но хан, добродушный и глуповатый, не слушал Хаджи-Мурата и пил, и ездил к женщинам, и стал играть в карты. Тут при этой игре, которая происходила на квартире хана, Хаджи-Мурат почувствовал величайшее презрение к русским. Он видел, что дело, ради которого он приехал и которое не могло не быть важным и для русских, потому что вопрос был в том, останется ли главная сила Дагестана — Авария в дружбе с русскими или будет врагом их, что дело это никого не занимало, а занимало офицера и других, которых он привозил с собой, то, чтобы развратить добродушного, здорового, глуповатого хана и обобрать его, сколько возможно. Когда хан проиграл все свои деньги, с ним стали играть на его оружие, на кинжал, шашку. И офицеры выиграли у него отцовский, золотом оправленный, кинжал и увезли с собой.

Хаджи-Мурат еще раз ходил ко дворцу, и один от хана, и ответ был один: что главнокомандующий примет меры. На десятый день их пребывания в Тифлисе Хаджи-Мурат объявил хану, что им надо ехать домой и, несмотря на нежелание расслабевшего хана, увез его домой. Денег у хана больше не было. И так кончилась эта несчастная поездка в Тифлис.

VII

То, чего ожидал Хаджи-Мурат, то и случилось. Все соседние аулы передались Хамзат-Беку, и Хамзат подступил к Хунзаху, требуя того, чтобы аварцы прекратили свою дружбу с русскими и приняли бы хазават, т. е. присоединились к нему для борьбы с неверными и освобождения от них мусульман.

Ханша не знала, что ей делать. Сурхай-Хан, ее помощник, несмотря на то, что числился полковником русской службы, был так слаб и стар, что советовал покориться Хамзату; старший хан Абунунцал, такой же глуповатый, как и Омар, но твердый и храбрый человек, советовал собрать дружину и ударить на Хамзата. Хаджи-Мурат, хотя и моложе всех, предложил среднюю меру — не покоряясь и не отказывая в покорности, послать уважаемого старика Нур-Магомета к Хамзату с просьбой прислать сведущего муллу для истолкования тариката и правил нового учения.

Совет этот был принят, и Нур-Магомет с почтенными стариками Хунзаха был отправлен к Хамзату для переговоров. Через день посланные явились обратно, и, к удивлению своему, жители Хунзаха увидали всех своих почетных стариков с выстриженными усами и с подвешенными на нитках, продетых в ноздри, кусками кукурузных лепешек. Один только Нур-Магомет был избавлен от этого позора. Ответ Хамзата состоял в том, что он готов прислать сведущего муллу для истолкования нового учения, но для того, чтобы он сделал это, он просил прислать к нему в лагерь младшего сына Паху-Бике Бучал-Хана. Кроме того, он велел передать, что если только аварцы примут новое учение, то он не только не уничтожит власть ханов, а, напротив, покорится ей и будет служить старшему хану Абунунцалу так же, как отец его Аликсендер-Бек служил отцу молодого хана Али-Салтан-Ахмет-Хану. О том, что означали куски лепешки, подвешенные к ноздрям почетных жителей, они ничего не говорили, и ханша, и ее сыновья, и приближенные сами могли догадаться, что это означало. И ханша и ее приближенные поняли, что это поруганье почетных жителей означало то, что, «несмотря на все те красивые и льстивые речи, которые передаст вам Нур-Магомет, помните, что вы в моих руках и я могу сделать со всеми вами, что хочу».

Несмотря на всю опасность такого поступка, Паху-Бике послала своего мальчика-сына Бучал-Хана к Хамзату.

Скоро после отправки Бучал-Хана явились новые посланные от Хамзата. Посланные объявили, что для прекращения военных действий имаму, т. е. Хамзату, нужно лично переговорить с молодых ханом Абунунцалом и Омар-Ханом.

Хаджи-Мурат тотчас же понял, что это была хитрость, что Хамзат, вместо того чтобы нападать силою на Хунзах, хотел овладеть ханшей и тогда без борьбы завладеть ханством, и Хаджи-Мурат уговаривал Паху-Бике не отправлять сыновей. Но старая ханша была так напугана, что она готова была на всё, только бы избавиться от нападения. И потому, соглашаясь с подозрениями Хаджи-Мурата, она решила послать только одного хана Омара. Когда же Омар-Хан уехал и два дня не было о нем известий, она стала просить Абунунцала ехать к брату. Абунунцал соглашался с Хаджи-Муратом и опасался измены, но ханша, не помня себя от страха, по женски сказала сыну:

— Считаешься храбрецом, а боишься опасности.

Абунунцал не отвечал матери, велел оседлать своего карабаха и с Хаджи-Муратом и двадцатью нукерами поехал в лагерь Хамзата.

Это было 23 августа.

VIII

Хамзат, сопутствуемый свитой более сотни мюридов, державших вынутые из чехлов винтовки, упертых в правые ляжки, выехал навстречу Абунунцала. Он ехал на белом коре в белой черкеске, высокой папахе, обвитой чалмою; на нем был кинжал, шашка и два пистолета. Позади его ехали мюриды со знаменами, на которых был вышит стих из Корана. Встретив Абунунцала, он повторил то же, что передавал его посланный. Он сказал:

— Я не сделал вашему дому никакого зла и не желаю и не сделаю. Вам сказали, что я хочу отнять у вас ханство, но это неправда. Я, напротив того, только хочу служить тебе так же, как1587 мой отец служил твоему отцу. Одно, чего я желаю, это то, чтобы вы не дружили с русскими и не мешали мне проповедывать хазават, как завещал это мне святой муж Кази-Мулла, умерший в борьбе с неверными.

Когда они подъехали к большой палатке, Хамзат слез с коня и взялся за стремя Абунунцала.

— Пойдем в палатку, — сказал он. — Здесь тоже и дорогой гость мой — брат твой.

Всё это было хорошо, но Хаджи-Мурат, бывший подле хана, видел, как серые глаза Хамзата не поднимались до глаз Абунунцала-хана и глядели на ноги людей то в ту, то в другую сторону, и не верил ни одному слову из того, что говорил1588 кривой Хамзат. Абунунцал вместе с братом сидел с почетными стариками в палатке Хамзата. Нукеры были отведены1589 Зач.: с молодыми под гору, где они привязали лошадей к деревьям и сами расположились на бурках, ожидая обещанного угощения. Хаджи-Мурат, по своему возрасту и положению не имеющий права быть с ханами в ставке Хамзата, а между тем будучи, как друг хана, выше обыкновенных нукеров, отдав лошадь одному из нукеров, вернулся на гору и остановился невдалеке от ставки Хамзата.1590 глядя на людей, проходивших из под горы в палатку с угощениями.

За этой ставкой1591 Хамзата была еще небольшая палатка, у входа в которую1592 были приближенные мюриды Хамзата, стоял и самый заметный из них Шамиль, бывший любимый мюрид Кази-Муллы, уже тогда известный своей храбростью и силой. Здесь Хаджи-Мурат в первый раз увидал его. Шамиль был тогда стоял молодой человек высокий, широкоплечий, рыжеватый, с прищуренными глазами и величественной осанкой. Человек этот был Шамиль, которого здесь в первый раз увидал Хаджи-Мурат. Он стоял у входа палатки и очевидно ждал Хамзата, потому что как только Хамзат вышел из своей ставки и подошел к той палатке, у которой стоял Шамиль, Шамиль вернулся в нее, и Хаджи-Мурат, прежде стоявший поодаль, неслышными шагами подошел к палатке и услыхал спор Хамзата с Шамилем. Хамзат не соглашался на что-то, Шамиль тихим голосом уговаривал его.

— Куй железо, пока горячо, — наконец сказал Шамиль, — пока ханы будут ханами, они не дадут народу пристать к нам и погубят тебя. Твоя жизнь или ихняя.

Услыхав эти слова, Хаджи-Мурат бросился к лошадям, намереваясь отвязать коней ханов и свою и подвести им. Но, не дойдя еще до лошадей, он услышал стрельбу под горой и увидал, как мюриды, окружив ханских нукеров, стреляли но ним. В одно и то же время он услышал выстрелы и в ставке Хамзата. Поняв, что случилось то самое, чего он боялся, Хаджи-Мурат побежал в гору к ставке Хамзата, но было уже поздно. Омар-Хан в своей обшитой золотом черкеске и бархатном бешмете, купленными в Тифлисе, лежал, судя по неловкому положению и луже крови, очевидно уже мертвый. Абунунцал же, с вынутым кинжалом, отбивался от окружавших его мюридов. Абунунцал был весь в крови и разрубленная щека его висела лохмотом до самого воротника бешмета. Хаджи-Мурат видел, как Абунунцал, прихватив рукой1593 отрубленную эту висевшую щеку, бросился на ближайшего мюрида и убил его. В ту же минуту раздался выстрел, и хан упал. Мюриды с визгом бросились на его тело. Хаджи-Мурат, поняв, что ему здесь делать нечего и что всякую минуту могут убить и его, не возвращаясь к лошадям, пустился1594 бежать пешком под гору и большим обходом, миновав лагерь Хамзата, вернулся к вечеру в Хунзах.

В ханском дворце уже было всё известно. Ханша, страшно растрепанная, в изорванном бешмете сидела на подушках и била себя в худую грудь. Солтанет, как всегда бодрая, молодая, полная жизни, утешала ее. Увидав Хаджи-Мурата, которого она считала убитым, лицо ее просияло, и она стала расспрашивать его о том, как всё было.

IX

На другой день после смерти ханов, 27 августа 1834 года, Хамзат вступил в Хунзах и поместился в ханском дворце, а ханшу с дочерью выслал в соседний аул.

Но одно преступление неизбежно влечет за собою другое. Страх о том, чтобы Сурхай-Хан,1595 полковник русской службы вместе с ханшей, не призвали к себе на помощь русских, заставил его казнить безвинного Сурхай-Хана, не только не противившегося Хамзату, но советовавшего принять его. Но мало было и этого. Он призвал к себе ханшу и на своих глазах в ее дворце велел убить ее.1596 И большинство аварцев так и понимало его

1597 В подлиннике ошибочно не зачеркнуто: Когда Хаджи-Мурат из дворца прибежал к деду и рассказал ему, что случилось. Дед в это время сидел с засученными на загорелых мускулистых руках *** рукавами и работал наконечник серебряного кинжала.1598 и рассказал ему, что случилось, дед Оставив работу, старик поднял руки ладонями кверху, прочел молитву, отер руками лицо и сказал:

— Хамзат обманщик не может быть имамом: он погибнет так же, как погубил ханов.

Когда же через несколько дней была убита старуха ханша и возмущенные этим делом1599 самые горячие приверженцы ханов пришли к старику Османли, спрашивая у него, что им делать, он сказал:

— Надо взять кровь его за кровь ханов1600 и ханши .

Когда же стали говорить, как трудно это сделать, потому что он не выходит никуда без двадцати нукеров, которые расчищают перед ним дорогу и никого не подпускают к нему, то1601 против сильный Осман, молочный брат Абунунцала, сказал:

— Я всё равно убью его. Я не знаю как, но возьму его кровь за голову моего молочного брата.

— Но как ты сделаешь это?

Осман не знал, что ответить, но бывший тут же Хаджи-Мурат сказал:

— Его надо убить в мечети, в пятницу там можно сделать это.

И так это и решено было.

Но дело чуть было не погибло: жена Османа, подслушавшая разговор братьев, передала сестре то, что1602 она подслушала, а сестра — мужу. И Хамзат узнал про заговор и позвал к себе старика деда Османли Хаджиева и спросил его, правда ли, что у него собирались аварцы, уговариваясь убить его? Османли отвечал, что это было неправда, что у него собирались только за тем, чтобы просить Хамзата помиловать меньшего из ханских детей — Булач-Хана.1603 1-го сентября был магометанский Хамзат обещал ничего не сделать дурного Булач-Хану и отпустил старика Хаджиева.

13-го сентября был магометанский праздник, и Хамзат собрался в мечеть со своими мюридами. Мюрид, и прежде известивший его о заговоре, узнав, что в этот самый день решено было убить Хамзата, опять стал уговаривать его не ходить в мечеть.

— Что определено Богом, то будет, — сказал Хамзат и пошел в мечеть.

Он сам был вооружен тремя пистолетами; за ним шли двадцать мюридов с обнаженными шашками. Кроме того было объявлено, чтобы в мечеть никто не входил в бурках, под которыми могло бы быть скрыто оружие.

Войдя в мечеть, Хамзат увидал несколько человек в бурках, сидевших на полу.

— Что же вы не встаете, когда великий имам пришел молиться с вами? — крикнул один из людей1604 сидевших в бурках, вскакивая на ноги. Это был сильный и простой Осман, брат Хаджи-Мурата. Хамзат понял, что это был враг, и остановился. Но Осман, как волк за овцой, бросился за ним и выстрелил в него в упор из пистолета. Хамзат еще держался на ногах,1605 Люди в бурках подбежали но Хаджи-Мурат подбежал и добил1606 Хамзата его, и1607 он имам упал на ковер мечети, обливая его кровью. Мюриды бросились на убийц и убили Османа, но Хаджи-Мурат выскочил из мечети и с вооруженным народом, стоявшим вокруг мечети, бросился на мюридов, и часть их была убита, часть убежала.1608 После смерти Хамзата и с этого времени Хаджи-Мурат стал влиятельным лицом в Аварии.

X

И вот, совершенно для себя неожиданным путем, Хаджи-Мурат был приведен к исполнению своего желания: после смерти ханов аварцы избрали Хаджи-Мурата старшим над собой, и он стал управлять Авариею.

Но защищать одними своими силами Аварию против заместившего Хамзата Шамиля с своими мюридами он все-таки не мог и должен был, подчинившись ненавистным русским, призвать их к себе на помощь.

И русские войска заняли Хунзах. Главным же управителем Аварии главнокомандующий Кавказа нашел неудобным признать молодого, не ханского происхождения человека, как Хаджи-Мурат, и назначил старшим над ним хана Мехтулинского Ахмет-Хана.

Ахмет-Хан был глупый человек, и потому генерал Клюгенау, командующий войсками в Аварии, оказывал особенное расположение к Хаджи-Мурату. Это вызвало зависть Ахмет-Хана, и он обвинил Хаджи-Мурата в измене и переписке с Шамилем и отвел к коменданту крепости, который привязал Хаджи-Мурата к пушке и так продержал его девять дней. Когда же под конвоем повели Хаджи-Мурата в Темир-Хан-Шуру к Клюгенау, он, проходя узкой тропинкой с солдатом, державшим его за веревку, которою он был связан, вместе с солдатом бросился под кручь. Солдат убился до смерти, а Хаджи-Мурат сломал ногу, дополз до аула и там, пролежав шесть недель, вылечился, хотя одна нога и стала короче другой, и с тех пор стал уж открытым врагом русских. Собрав большую партию приверженцев, он долго держался независимо и от русских, и от Шамиля и не принимал ни от тех, ни от других предложений присоединиться к ним и держался в рядовом ауле.

Русские, под начальством Бакунина, приехавшего из Петербурга и желавшего отличиться молодого генерала, напали на него, но он отбил их и убил самого Бакунина. Тогда Ахмет-Хан в Хунзахе убил двоюродных братьев Хаджи-Мурата. Чтобы отомстить ему, Хаджи-Мурат собрал партию и напал на его владения и разорил несколько аулов.

Между тем Шамиль всё усиливался и усиливался, и, несмотря на нелюбовь Хаджи-Мурата к нему за его участие в убийстве ханов, он вынужден был согласиться на его предложение и, соединившись с ним, стал, уже как наиб Шамиля, управлять Авариею.

№ 61 (рук. № 48).

1609 IV (4). То, что видел Хаджи-Мурат, было одним из тех тысяч ужасных последствий соседства русских с Кавказскими народами Происходило то, что происходит везде, где государство с большой военной силой вступает в общение с первобытными, живущими своей отдельной жизнью, мелкими народами.1610 или Происходило то, что или под предлогом защиты своих, тогда как нападение всегда вызвано обидами сильного соседа,1611 или под предлогом внесения цивилизации в нравы дикого народа, тогда как дикий народ этот живет несравненно более мирно и добро, чем его цивилизаторы, или еще под всякими другими предлогами, слуги больших военных государств совершают всякого рода злодейства над мелкими народами, утверждая, что иначе и нельзя обращаться с ними.

Так это было на Кавказе, когда, под предлогом чумы, в 1806 году жителям запрещалось выходить из аулов и тех, кто нарушал это запрещение, засекали на смерть. Так это было, когда для того, чтобы отличиться или забрать добычу, русские военные начальники вторгались в мирные земли, разоряли аулы их, убивали сотни людей, насиловали женщин, угоняли тысячи голов скота и потом обвиняли горцев за их нападения на русские владения.

Когда император Александр I, делая выговор Ртищеву, писал ему по случаю ничем не вызванного набега на мирную Чечню, сделанного Эристовым, что устанавливать сношения с соседними народами надо не жестокостью, а кротостью, то все кавказские деятели считали такие указания1612 считались кавказцами ошибочной сентиментальностью, порождаемой незнанием характера горцев. Ермолов, один из самых жестоких1613 и бессовестных людей своего времени, считавшийся очень мудрым государственным человеком, доказывал государю вред системы заискивания дружбы и доброго соседства.1614 и проповедывал Одна только самая ужасная жестокость,1615 которая одна по его мнению, могла установить правильные отношения между русскими и горцами.1616 И жестокость свою он доводил до невероятных пределов. И он *** на деле проводил свои теории. Так, за1617 какое то нападение на убиение горцем русского1618 повешенный священника, он велел повесить убийцу, — это было в Тифлисе, — не за шею, а за бок на крюк,1619 горец после страшных мучений, в которых он должен был умереть приделанный к виселице. Когда же после страшных, продолжавшихся целый день мучений горец сорвался как то с своего крюка,1620 когда Ермолову донесли об этом. Это было в Тифлисе. то Ермолов велел перевесить1621 горца его за другой бок1622 и пошел со своими приближенными обедать и развлекаться веселыми военными разговорами и держать так, пока он умрет.

Но мало того, что считались полезными и законными всякого рода злодейства, столь же полезными и законными считались всякого рода коварства, подлости, шпионства, умышленное поселение раздора между1623 людьми кавказскими ханами.1624 Так, тот же Ермолов прямо приказывал ссорить между собой ханов, то поддерживая одних, то поддерживая других и подсылая к ним людей, долженствующих раздражать их друг против друга. Русские начальники не только говорили, но и думали, что они этим способом умиротворят край. В действительности же такой образ действий заставлял горцев всё больше и больше сплачиваться между собой и подчиняться отдельным лицам, которые призывали их к защите их свободы и отмщению за все совершаемые русскими злодеяния. Таков был еще в 1788 году шейх Мансур, потом таким же1625 в это самое время, когда Хаджи-Мурат видел казнь был Кази-Мулла, первый проповедывавший хазават, и таков же в 51 году был Шамиль.1626 Такой образ действий, доводя горцев до крайних пределов раздражения, ненависти, желания мести, оправдывал в их глазах всю ту жестокость, с которой они, когда могли это делать, обращались с русскими. Шамиль уже семнадцать лет властвовал над народами Дагестана и Чечни, когда в 1851 году он почувствовал, что1627 из среды его наибов один из его наибов, аварец Хаджи-Мурат, может сделаться его соперником и, хотя не у него, то у соседей его, когда он умрет, отнять ту власть, которую он намеревался передать им.

*** Редакция десятая
* № 62 (рук. № 51, гл. I). ХАДЖИ-МУРАТ

Хаджи-Мурат был одним из знатнейших и храбрейших и потому опаснейших для русских наибов Шамиля. Он воевал с русскими четырнадцать лет и почти всегда был победителем. С своими конными отрядами он делал неимоверные переходы, появлялся там, где его не ждали, с необычайной смелостью и верностью расчета нападал, побивал и уходил. Он врывался в города, в которых были русские войска, — похитил так ханшу из ее дворца со всем ее штатом и имуществом. Он был один из тех людей, про которых не знаешь: от того ли они так смелы, что всегда счастливы, или от того им всегда удача, что всегда отчаянно смелы.

№ 63 (рук. № 51). ХАДЖИ-МУРАТ

Это было на Кавказе в 50-х годах, в то время, когда горсть горцев, подчиняясь духовно религиозному вождю своему Шамилю, успешно боролась уже несколько десятков лет1628 со всей силой огромнейшего с силой шестидесятимиллионного государства. Успех горцев надо было приписать тому, что русские баловались в войну, поддерживали войну, убивали горцев и губили жизни своих солдат только затем, чтобы поддерживать практику убийства и иметь случай раздавать и получать кресты и награды, главное же тому, что горцы голодные, оборванные, с средневековым оружием и с теми пушками и снарядами, которые они отнимали у русских, из последних сил, с отчаянным религиозным упорством боролись за свои дома, за свои семьи, за свою веру. Шамиль, когда то силач, джигит, окруженный ореолом религиозного величия, жил в Веденях, только изредка показывая народу свою высокую величественную фигуру, решал судьбу всего подчиненного его народа,1629 казнил разорял, вырывал глаза, казнил иногда целые семьи, целые аулы, изменявшие хазавату — священной войне, и через своих избранных наибов управлял всем краем неприступных гор Аварии и Чечни.

Из1630 всех девяти наибов, управлявших и воевавших с русскими, один Хаджи-Мурат выдавался перед всеми своим необыкновенным1631 отвагой личным молодечеством, отвагой и счастием, благодаря которым он делал необыкновенные набеги, врываясь в русские города и мирные аулы, и всегда счастливо уходя от нападающих.

В 51 году Хаджи-Мурат пользовался такой славой среди народов Аварии и Чечни, что Шамиль стал подозревать его в измене, стал следить за ним, стеснять его, отнимать у него его имущество. Хаджи-Мурат, еще с молоду имевший счеты с Шамилем, не перенес этих нападков и решил прямо восстать против Шамиля. Но Шамиль был сильнее, и Хаджи-Мурат, увидав, что он не пересилит влияния Шамиля, решил бежать к русским, у которых он служил когда то, когда еще жил с аварскими ханами.

Было раннее осеннее утро, когда по крутой каменной дороге, ведущей в аул, расположенный на крутой горе,1632 из всех плоских крыш курился дым и стелился от тумана, поднимавшегося с лощины по всему аулу. закутанный башлыком, в бурке, из которой торчало ружье, подъезжал Хаджи-Мурат с1633 юным молодым аварцем Сафедином. Весь аул курился дымом из плоских крыш нагроможденных почти друг на друга в полугоре саклей. Вверху была площадь, на площади мечеть с минаретом, и на минарете мулла только что прокричал призыв к молитве. Хаджи-Мурат не поехал в гору, а, сказав несколько слов Сафедину, повернул влево и, обогнав двух женщин в желтых рубахах, несших кувшины на головах, подъехал к сакле, врытой в полугоре, и остановился. На крыше поднялся из под овчинной шубы старик и, сказав: «селям алейкум» и получив ответ,1634 сел молча, считая неприличным спрашивать странника. спросил, кого ему нужно. Хаджи-Мурат открыл лицо и улыбнулся. Старик узнал его и тотчас же полез по лестнице вниз1635 кликнул в саклю ма мальчика и взялся за стремя, приглашая слезть. Старик был1636 тесть чеченец, тесть Хаджи-Мурата, во второй раз женатого на чеченке из этого аула.1637 лошадь Хаджи-Мурат слез и вошел в саклю. Спавшие на полу у камина поднялись и убрали подушки и кошмы. Старший внук побежал на площадь звать хозяина, шурина Хаджи-Мурата, женщины убрали саклю, положили пуховики, ковер и предложили Хаджи-Мурату снять оружие и садиться.

Скоро прибежал с горы в туфлях на босу ногу и в расстегнутом овчинном тулупе с истертой папахой на затылке бритой головы, широко размахивая руками, сам хозяин, спавший в мечети.

Поздоровавшись и помолившись по обычаю Богу, приставив руки к лицу, хозяин,1638 сел на приказав женщинам готовить еду, сел на корточки против Хаджи-Мурата и начал разговор о том, что было нужно знать Хаджи-Мурату. Хаджи-Мурат1639 не открыл зятю свое намерение1640 бежать к предаться русским,1641 а рас сказал ему, что намерен сделать набег на русскую крепость Воздвиженекое, находившуюся не более как в пятнадцати верстах от аула, и просил дать от него же требовал, чтобы он съездил в горы, где была задержана его семья, и постарался бы выручить ее, за что он обещал ему сто червонцев, дав тотчас же в задаток десять золотых,1642 и дорогую шашку и, кроме того, он просил1643 дать ему проводника до цепи русских дать ему проводника до того места, где начиналась русская цепь. Шурин1644 не веря, с своей стороны согласился выразил полное сочувствие намерению Хаджи-Мурата и обещал послать сына, знающего все дороги, обещал позаботиться о семье. В душе же он1645 знал, что Хаджи-Мурат намерен бежать и что Шамиль дал предписание всем горцам задержать Хаджи-Мурата, желал только одного только желал одного, чтобы Хаджи-Мурат как бы скорее1646 отделаться от выпроводить из своего дома зятя, которого он не мог выдать теперь, как своего гостя уехал от него. Вчера только был объявлен приказ Шамиля всем горцам взять или убить, если не дастся, Хаджи-Мурата и доставить его к Шамилю. Шурин1647 может сам не выдал бы его, особенно теперь, когда он был его гостем, но боялся, как бы не узнали в ауле, где всё известно, и не потребовали бы его выдачи.

Во время разговора вошли две женщины. Одна с кумганом и тазом для омовений перед едою, другая с низким столиком, на котором были лепешки, блины, сыр и баранина. Женщины, не поднимая глаз, молча и тихо поставили принесенное перед гостем и неслышно вышли, мягко ступая по земляному полу. За едой Хаджи-Мурат разговаривал и шутил с хозяином и Сафедином, не обращая внимания на шум и говор на улице перед саклей. Закусив, Хаджи-Мурат стал надевать оружие и вышел.1648 Толпа не Громко говорившая толпа замолкла. Сафедин подал лошадь, старик взялся за стремя, и Хаджи-Мурат выехал никем не тронутый с Сафедином и хозяйским сыном. Но только что он выехал, как начался говор, спор, крик. Одни требовали ехать остановить его, другие говорили, что этого не надо.

Хаджи-Мурат с двумя спутниками, не ускоряя хода, спустились в долину, переехали по каменистому броду ручей, поднялись на горку. Сафедин крикнул по орлиному. Ему ответили таким же криком. Солнце уже вышло из за гор и клало резкие тени дерев в лесу, покрытом росою. Всадники въехали в лес и, проехав чащу, выбрались на поляну, где паслись стреноженные четыре лошади и у костра сидело четыре горца: рыжий старик; широколицый, с могучими плечами аварец; черноглазый чеченец и худой, длинный, кривой горец. Это были вместе с спутником его Сафедином пять человек его мюридов, которые с ним вместе выходили к русским.1649 Отчеркнуто с надписью: пр пропустить :

Чеченец с кривым горцем, которых он посылал лазутчиками в Воздвиженское, тотчас же стали рассказывать ему, как они были у русских, у самого князя, и как он сказал, что завтра ждет их на Аргуне.

Хаджи-Мурат одобрительно кивал головой.1650 и рассказал Потом, достав золотой, дал1651 сын сыну племяннику и расстался с ним. Не успели они еще сесть на лошадей, чтобы ехать, когда по той дороге, по которой они приехали, раздались топот лошадей и крики. Это, очевидно, жители аула ехали за ним, желая задержать его или, по крайней мере, для очистки себя перед Шамилем, сделать вид, что они хотят задержать его. Лицо Хаджи-Мурата вдруг повеселело. Он вскочил на лошадь, достал из чехла винтовку — его спутники сделали то же — и выехал из чащи на дорогу.1652 Аул Жители аула были шагах в ста пятидесяти.

— Что надо? — закричал он им. — Взять, свести к рыжей собаке Шамилю. Ну бери! — крикнул он,1653 взма взмахивая поднимая винтовку.

Жители аула молчали. Хаджи-Мурат повернул лошадь и стал спускаться вниз, постоянно оглядываясь. Когда он переехал на другую сторону лощины, те все стояли и что то кричали ему. На той стороне лощины был крупный лес. Хаджи- Мурат с свитой въехал в него, и преследователей перестало быть видно.

Сын шурина указал дорогу и простился. Хаджи-Мурат с свитой поехали вперед. Впереди в лесу слышны были удары топоров, треск падающих деревьев и русский говор.

В1654 это время как Хаджи-Мурат под подъезжал ту самую ночь, когда Хаджи-Мурат подъезжал к аулу, в крепости...

* № 64 (рук. № 51).

Героем этой истории был один из наибов (генерал-губернаторов) Шамиля, славившийся своим молодечеством, ловкостью, военным счастьем аварец Хаджи-Мурат.1655 бывший одним из главных наибов Шамиля

Хаджи-Мурат в продолжение двадцати лет воевал с русскими, делая необыкновенные по смелости набеги на покорные русским аулы, на русские крепости, города, везде забирая табуны лошадей, стада скотины, пленных и всегда успешно проскальзывая или пробиваясь через русские войска, пытавшиеся остановить или поймать его.

В 18521656 Следует: 1851 году Хаджи-Мурат пользовался такой славой среди кавказских народов, что Шамиль, властвовавший над народами Кавказа, стал бояться его, усматривая в нем соперника своей власти. Для того чтобы погубить его, Шамиль послал Хаджи-Мурата в Табасарань, дав ему вместо трех тысяч человек, которых он требовал, только пятьсот человек, надеясь, что он погибнет в этом походе, но Хаджи-Мурат и с1657 этим малым войском успел разорить этой горстью людей разорил табасараньские аулы, забрав в плен семью брата Шамхала Тарковского,1658 и безнаказанно уйти от преследующих его русских войск и с тысячью лошадей и скота вернулся в Аварию. Тогда Шамиль потребовал от Хаджи-Мурата две тысячи пятьсот рублей денег и1659 дорогих вещей дорогую шубу.

Хаджи-Мурат дал всё это. Шамиль потребовал тогда к себе самого Хаджи-Мурата. Поняв, что Шамиль хочет погубить его, Хаджи-Мурат решил прямо восстать против1660 Шамиля. Он напал него и, напав на его мюридов , 1661 Шамиля прогнал их и отбил у них лошадей.1662 и заперся в ауле Цельмесе Духовенство стало мирить двух врагов, но согласие не состоялось. В это время русский генерал Аргутинский, узнав про ссору Шамиля с Хаджи-Муратом, предложил Хаджи-Мурату выйти к русским. Хаджи-Мурат1663 согласился вступил в переговоры с Аргутинским и выслал всё свое имущество — деньги, часы, кольца в более близкий к русским аул Гехи. Но один из мюридов Хаджи-Мурата изменил ему, и мюриды Шамиля захватили всё имущество Хаджи-Мурата и выжидали случая захватить его самого, чтобы предать его Шамилю.

1664 Хаджи-Мурат хотел ехать к Шамилю, чтобы лично объясниться с ним, но друзья его объявили ему, что Шамиль хочет решившегося казнить его. Тогда Хаджи-Мурат решил бежать к русским. Друзья Хаджи-Мурата передали ему, что Шамиль решил казнить его. Хаджи-Мурату ничего не оставалось, как передаться русским. И вот Хаджи-Мурат с пятью верными ему мюридами подъехал к ближайшей русской крепости и, оставив в лесу четырех из своих спутников, с одним любимым своим мюридом Сафедином, поехал в ближайший чеченский аул, где жил его тесть, чтобы взять оттуда1665 проводника. человека, который проводил бы его посланного к русским для установления с ними окончательных условий своего выхода к ним.

Был ноябрьский холодный, но тихий вечер, когда Хаджи-Мурат с Сафедином верхами на измученных лошадях въезжали в аул по крутой каменной дороге.

* № 65 (рук. № 51).

Был ясный ноябрьский вечер, когда Хаджи-Мурат и его любимый мюрид, аварец Сафедин, оба верхами, подъезжали по крутой каменной дороге к ближайшему к русским владениям чеченскому аулу Маиур-Тупу. На Хаджи-Мурате была бурка, из под которой виднелись только ноги в черных ноговицах и красных чувяках, и высовывалась винтовка в чехле.

Лицо у Хаджи-Мурата было до половины закрыто белым башлыком сверх папахи. Почти так же был одет и Сафедин, только башлык на нем был желтый и чувяки черные. За седлом у Сафедина были переметные сумы. Под Хаджи-Муратом был невысокий породистый мерин с острыми подвижными ушами на маленькой голове, с блестящими на выкате глазами. Сафедин ехал на серой, почти белой, загрязненной по брюхо, большеголовой с кадыком, высокой, ногайской, поджарой лошади.

Аул, в который они въезжали, весь курился дымом из плоских крыш, нагроможденных почти друг на друге в полугоре, саклей. Народ был весь наружу и на крышах, и само собою все занялись рассматриванием всадников.

Хаджи-Мурат не поехал в гору, а, сказав несколько слов Сафедину, повернул влево, на еще более крутой подъем.

На подъеме вторая сакля была та, к которой он направлялся. Подъехав к сакле, он остановил лошадь и поглядел вверх. На крыше поднялся старик в овчинной шубе и, сказав «селям алейкум» и получив ответ, спросил, кого нужно? Хаджи-Мурат открыл лицо и улыбнулся. Старик узнал его и тотчас же полез по лестнице вниз. Слезши вниз, он взялся за стремя Хаджи-Мурата, приглашая его слезть.

Старик был чеченец, тесть Хаджи-Мурата, во второй раз женатого на чеченке из этого аула.

* № 66 (рук. № 51).

Ближайший к русским владениям аул был чеченский аул Маиур-Туп. И в этот то аул вечером 20 ноября 18521666 Следует: 1851 года въезжал Хаджи-Мурат с своим любимым мюридом Сафедином. Оба были в бурках, оттопыривавшихся винтовками, и лица обоих были закутаны башлыками. За седлом у Сафедина была переметная сума.

Аул, в который они въезжали, весь курился дымом из плоских крыш, нагроможденных почти друг на друга в полугоре, саклей. Народ был весь наружу и на крышах и на пути к фонтану и от него. В тихом воздухе был отчетливо слышен звук железных подков, ударявшихся о камень дороги, и само собою, все стали рассматривать въезжавших всадников.

Хаджи-Мурат не поехал в гору, а повернул влево, на еще более крутой подъем. И на подъеме остановил лошадь у второй сакли справа. На крыше поднялся старик в овчинной шубе и, сказав «селям алейкум» и получив ответ, спросил, кого нужно? Хаджи-Мурат открыл лицо и кивнул головой, указывая глазами на дверь сакли. Лицо старика вдруг изменилось, и он, покачивая головой на худой загорелой шее, быстро полез по лестнице вниз с крыши. Слезши, он взялся за стремя Хаджи-Мурата и крикнул что то по чеченски в отверстие без стекла, служившее окном сакли. Старик был тесть Хаджи-Мурата, во второй раз женатого на чеченке из этого аула. Две женщины с жестяными, наполненными водой кувшинами на головах, одна в желтой рубахе, в красных шароварах и зеленом бешмете, другая в красной рубахе, синих шароварах и желтом бешмете, подходили в это время к той же сакле. Одна была жена шурина Хаджи-Мурата, другая ее тринадцатилетняя дочь. Старик что-то повелительно сказал женщинам, и они поспешно молча, нагнув головы и отворачиваясь, прошли в дверь сакли. Из за сарая выбежал черноглазый мальчик, которого старик дед тотчас же послал в мечеть за сыном. Введя Хаджи-Мурата в саклю, старик стал снимать с него бурку и оружие, вошедшая же старуха принесла пуховики, ковер и, поздоровавшись с Хаджи-Муратом, постелила всё в переднем углу.

Оставив при себе кинжал и два пистолета, Хаджи-Мурат сел на пуховики и стал очевидно из приличия спрашивать старика о здоровии его, его сыновей и внуков. Старик, сидя на пятках, коротко отвечал и, когда вопросы кончились, опустив голову, помолчал, потом тяжело вздохнул и стал говорить о том, что только нынче утром были здесь мюриды Шамиля, разыскивающие Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат спокойно слушал и ничего не отвечал, а только спросил у вошедшего Сафедина, расседлал ли он коней.

— Нет, — отвечал Сафедин.

— Якши, — одобрил Хаджи-Мурат и стал в тишине прислушиваться к звукам голосов наруже. Послышались быстрые шаги человека, стучавшего каблуками по камням, и шурин, запыхавшись, в расстегнутом овчинном тулупе и в туфлях на босу ногу, с истертой папахой на затылке бритой головы, широко размахивая руками, вошел в саклю. Поздоровавшись и помолившись по обычаю Богу, приставив руки к лицу, он сел на корточки против Хаджи-Мурата и начал разговор о том, что было нужно знать Хаджи-Мурату. Шурин сказал, что мюриды были и уехали, но что надо быть осторожным, потому что они могут вернуться, а кроме того и жители аула могут попытаться задержать Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат ничего не сказал на это, а только спросил, может ли шурин дать ему проводника, с которым он мог бы послать своего мюрида к русским, с тем, чтобы установить последние условия и место встречи.

Из слов Хаджи-Мурата шурин понял, что Хаджи-Мурат имеет намерение дожидаться у него возвращения своего мюрида, и это очень огорчало и пугало его. Он однако не показал вида этого и обещал тотчас же послать своего меньшого брата проводником. Когда меньшой брат был призван, Хаджи-Мурат сказал ему, что его пять человек мюридов ожидают его в лесу за Аргуном, чтобы он спросил Аслан-Бека и проводил бы его к русским. Аслан-Беку уже всё приказано. Ответ же Хаджи-Мурат подождет здесь.

Во время этого разговора вошли опять женщины: молодая в желтом, с кувшином и тазом для омовения перед едой, и другая девочка — с низким столиком, на котором были лепешки, блины, сыр и баранина. Хаджи-Мурат замолчал, как только вошли женщины, и молчал всё время, пока они, не поднимая глаз, установивши принесенное перед гостями, выходили из сакли. Он продолжал говорить только тогда, когда совершенно затихли мягкие шаги женщин по земляному полу.

Окончив наставление меньшому шурину о том, что он должен делать, Хаджи-Мурат омылся и принялся за еду, пригласив с собою и Сафедина.

* № 67 (рук. № 51).

Шамиль, узнав о переговорах Хаджи-Мурата с русскими, захватил и имущество и семью Хаджи-Мурата и велел своим мюридам доставить к нему Хаджи-Мурата живого или мертвого.

Хаджи-Мурату ничего не оставалось, как передаться русским. Выехав ночью с пятью верными ему нукерами из Цельмеса, он проехал более пятидесяти верст и к утру остановился в лесу около Шали, в восьми верстах от передовой русской крепости Воздвиженской. Пробыв целый день в лесу, он вечером с одним любимым своим мюридом Сафедином поехал в ближайший чеченский аул, чтобы найти там проводника, который проводил бы одного из своих мюридов к русским для окончательных переговоров о его выходе.

Был ноябрьский,1667 без снега, свежий холодный, ясный, тихий вечер, когда Хаджи-Мурат с Сафедином, оба в бурках и закутанные башлыками, въезжали в курившийся душистым кизячным дымом аул. Дорога шла по крутому каменному подъему, ведущему к мечети и площади.

В тихом воздухе только что затихло пение муэдзина, слышны были женские, детские и мужские голоса и мычание коров, и пахло кизяком и молоком.

* № 68 (рук. № 51).

Аул весь курился душистым кизячным дымом, выходившим из глиняных труб, нагроможденных в полугоре, одна над другою, плоскокрыших саклей.

* № 69 (рук. № 51).

В тихом воздухе только что затихло напряженное пение муэдзина и отчетливо слышны были женские голоса снизу от фонтана и детские и мужские голоса из1668 плоскокрыших саклей, нагроможденных одна над другой по всей горе. Народ был весь наружу на улице и на плоских крышах и потому Хаджи-Мурат, чтобы не быть замеченным, не поехал прямо в гору, а повернул влево на еще более крутой подъем. Железные подковы лошадей завизжали по обсыпавшимся камням, и седоки, придерживая ружья за спинами, согнулись над шеями лошадей.

У второй сакли, врытой с правой стороны в землю, с галлерейкой в передней стороне, Хаджи-Мурат остановил свою лошадь и, поставив ее поперек дороги, цокнул по направлению к крыше сакли, на которой подле глиняной трубы лежал кто-то под тулупом. Из под тулупа поднялся старик и, очевидно не узнавая, смотрел на подъехавших.

* № 70 (рук. № 51).

1669 Это б было в 1851 году. В 40-вых1670 и начале 50-х годов годах самым знаменитым1671 своим молодечеством и даже военным искусством наибом Шамиля был Хаджи-Мурат1672 управлявший всею Аварией и удивлявший всех своими смелыми набегами, не перестававший тревожить и побеждать русских. .

В1673 1851 конце 1851-го года Хаджи-Мурат поссорился с Шамилем и решился бежать к русским.

1674 Это было в 1851 году. Был холодный, ясный ноябрьский вечер, когда Хаджи-Мурат с любимым мюридом своим Сафедином, оба закутанные башлыками, в бурках, из под которых торчали винтовки за спинами, въезжал в курившийся душистым кизячным дымом чеченский аул, ближайший к русским владениям со стороны крепости Воздвиженской.

* № 71 (рук. № 51).

Хаджи-Мурат не поехал прямо улицей, ведшей к площади и мечети, на которой слышались оживленные мужские голоса, а повернул влево в проулок, в котором сакли со своими двориками стояли еще теснее друг к другу. Впереди его шла женщина с жестяным кувшином за спиной и кумганом в руке, из которого капала только что набранная из ключа студеная светлая вода. Не желая быть узнанным, Хаджи-Мурат, отвернув голову от женщины, тронул мягким чувяком лошадь, и она быстрым проездом, за которым Сафедин должен был поспевать, рысцою обогнала женщину и подвезла его к длинной новой сакле, на крыше которой за глиняной трубой лежал человек, укрытый тулупом. На галлерее, окружавшей саклю, никого не было. Хаджи-Мурат поднял голову и цокнул языком по направлению к крыше сакли, чтобы обратить на себя внимание человека, лежащего там.

* № 72 (рук. № 51).

В то время, как Хаджи-Мурат и его спутник слезали с лошадей, две женщины с жестяными кувшинами на головах и небольшими кумганами, наполненными водою, в руках, подошли к сакле. Одна из них, старшая, была в желтой рубахе, красных шароварах и нагольной шубе, из под которой виднелся зеленый бешмет, другая, меньшая, девочка подросток с блестящими черными глазами, была одета в красную рубаху, синие шаровары и желтый, старый, заплатанный бешмет. Одна была жена хозяина, сноха старика, другая дочь хозяина, его внучка. Старик что то повелительно сказал им, и они молча, нагнув головы и отворачиваясь от гостя, прошли в дверь сакли. Из сарайчика подле сакли между тем выскочил черноглазый, бойкий, веселый мальчик лет пятнадцати в одном бешмете и стоптанных чувяках и, остановившись в дверях, спросил: «что надо?» Старик приказал ему бежать в мечеть звать сына и, передав лошадь Сафедину, повел Хаджи-Мурата в саклю. В сакле уже раскидывала ковер и подушки немолодая женщина, пришедшая с водою. Она, поздоровавшись с гостем,1675 В подлиннике слова: с гостем, стоят после слова: глаза опустила глаза и, позванивая монетами, покрывавшими ей всю грудь, разместив у передней стены подушки для сидения, тихо вышла.

Хаджи-Мурат снял бурку, винтовку и шашку, и старик осторожно повесил всё это подле висевшего оружия хозяина и больших двух тазов, одного медного, другого жестяного, тоже висевших на чисто вымазанной и забеленной стене.

Пригласив гостя садиться на приготовленное женщиной сиденье, старик сел против него на свои голые пятки и, подняв руки ладонями кверху, закрыл глаза и прочел молитву, и Хаджи Мурат сделал то же. Когда же кончилась молитва, он, тотчас же нахмурившись, стал спрашивать старика о здоровье его, его сыновей и внуков. Он очевидно делал это только из приличия. Старик коротко отвечал и, когда вопросы кончились, опустив голову, замолчал.

— Что нового у вас? — спросил Хаджи-Мурат.

Старик знал, что нынче утром были в их ауле мюриды Шамиля, разыскивающие Хаджи-Мурата, и что они обещали от имени Шамиля награду тому, кто доставит в Ведено-Дарго Хаджи-Мурата, живого или мертвого, и, напротив, угрожали казнью тому, кто примет и скроет его. Но Хаджи Мурат был их кунак и теперь их гость и потому он не стал говорить про это, а только тяжело вздохнул и сказал, что новостей нет. «Только, слышно, русские собаки опять разорили два аула».

Хаджи-Мурат спокойно слушал и ничего не отвечал и только спросил у вошедшего Сафедина, расседлал ли он коней.

— Нет, — отвечал Сафедин.

— Якши, — одобрил Хаджи-Мурат. Сафедин так же, как и Хаджи-Мурат, снял бурку, винтовку и шашку и так же, как и он, оставил при себе кинжал и пистолет.

Хаджи-Мурат спросил старика, далеко ли до русской крепости. Старик объяснил, что прямо так близко, что когда тихо, то слышны барабаны.

— Сейчас слышно будет, — сказал он и, затихнув, обратил ухо к открытой двери.

Барабанов однако не слышно было, а слышались только оживленные голоса мужчин и быстрые, приближающиеся шаги человека на деревянных каблуках, стучавших по крепкой дороге и приближавшихся к двери сакли.

Это был Нур-Мустафа, хозяин дома и кунак Хаджи-Мурата.

Сняв туфли с деревянными башмаками у двери, Нур-Мустафа в мягких чувяках, подоткнутой черкеске, с истертой папахой на затылке давно уже бритой, зарастающей черным волосом головы, запыхавшись, вошел в саклю. Он тотчас сел на корточки против Хаджи-Мурата, и, подняв руки ладонями кверху и пошептав молитву, он отер руками лицо и только тогда поздоровался и начал разговор о том, что было нужно знать Хаджи-Мурату.

Нур-Мустафа сказал, что мюриды были и уехали, но что надо быть осторожными, потому что они могут вернуться, а кроме того и в ауле есть люди, преданные Шамилю, которые, узнав о приезде Хаджи-Мурата, могут задержать его. Хаджи-Мурат ничего не сказал на это, только спросил шурина, может ли он дать ему проводника, с которым он мог бы послать своего мюрида к русским, с тем, чтобы установить последние условия и место встречи.

— Брата пошлю, — сказал Нур-Мустафа. — Он дорогу знает, ходил лазутчиком к князю. Он проведет. — И Нур-Мустафа тотчас же вышел, чтобы позвать брата. Брат этот был не родной, но названный. Это был уже не молодой, мрачного вида, худой, чернозагорелый чеченец в оборванной черкеске и спущенных черных ноговицах. Хаджи-Мурат поздоровался с ним и подробно и медлительно разъяснил ему, где он найдет его мюридов и как он, найдя их, спросит Аслан-Бека и как с ним вместе должен будет итти к русским.

— Аслан-Бек всё знает, что нужно, — сказал Хаджи-Мурат. — Я ему всё приказал. За труды получишь три монеты.

Чеченец при каждой остановке речи Хаджи-Мурата кивал головой в знак того, что он понял. Когда же Хаджи-Мурат кончил, он щелкнул языком и сказал, что он не из-за денег готов служить Хаджи-Мурату, а потому, что считает его великим джигитом.

*№ 73 (рук. № 51).

Когда Саффедин кончил есть,1676 Садо принес женщины1677 принесли убрали еду и кувшин.1678 и Садо принес ковры, предлагая им успокоиться В сакле 1679 уже было стало уже темно.1680 и Садо предложил гостям успокоиться Садо вышел вслед за женщинами и вместе с сыном принес еще подушек, ковров и две шубы и предложил гостям спать.

— Чтобы женщины не болтали, — сказал Хаджи-Мурат.

— Я приказывал — отвечал Садо. — Всё равно в моем доме, пока я жив, кунаку никто ничего не сделает. Спи спокойно, — сказал он.

Садо знал, что, принимая Хаджи-Мурата, он рисковал1681 быть жестоко1682 наказанным пострадать за это, так как Шамилем 1683 запретившим было объявлено всем1684 своим жителям Чечни под угрозой казни, что он казнит всех тех, кто примет Хаджи-Мурата,1685 требовавшим доставки его к себе живым или мертвым и даст награду. и потому что жители аула1686 давно решили выдать Хаджи-Мурата, если он встретится им. Теперь же они всякую минуту могли узнать про его присутствие, и тогда действительно пришлось бы умереть, защищая1687 Зач: его. Хаджи-Мурат точно так же знал про угрожавшую ему опасность, но он так привык. своего гостя. Он знал, что опасность1688 игра жизнью были ему привычны. Опасность не была большая. была большая, но во-первых, как ни велика была опасность, он считал своим долгом пожертвовать жизнью для защиты гостя — кунака, а во-вторых, всякое волнение, опасность, игра своей жизнью были приятны ему. И он *** был теперь в особенно возбужденном и веселом состоянии.

* № 74 (рук. № 51).

Садо рассказал, что он сам был1689 с сыном в Гоцатле там и1690 видел их узнал, что1691 они там семью держат у наиба, но что увидать их ему не удалось.1692 Но Кроме того, он узнал, что Шамиль 1693 приказал держать их до тех пор, пока ты не приедешь к нему. везде объявил, чтобы никто к себе не пускал Хаджи-Мурата и доставил его к нему — живого или мертвого.

— Долго будет ждать, — коротко сказал Хаджи-Мурат. — А Мустафу видел?

— Видел. Он обещал,1694 Хорошо, — сказал Хаджи-Мурат — и Садо подробно рассказал, как он1695 ездил тайно виделся с Мустафой1696 и как Мустафа об обещал .

* № 75 (рук. № 51).

Он сказал, что мюриды были здесь и требовали не пускать Хаджи-Мурата и выдать его, если он приедет, но что1697 это он прежде умрет со всем своим семейством, чем выдаст его, и что Хаджи-Мурат может жить у него сколько хочет, что он дорогой гость. Он говорил это и смотрел в глаза Хаджи-Мурату, а Хаджи-Мурат видел, что это была неправда, что он очень не рад его посещению, но не мог сказать этого. Хаджи-Мурат1698 утвердительно одобрительно кивал головой и, когда Садо кончил, сказал ему, что он приехал к нему сам друг, но что четыре мюрида его дожидаются его в лесу за Аргуном и что один из этих дожидающихся его в лесу мюридов должен итти по его поручению1699 Воздвиженскую к русским в Воздвиженское, но мюриды аварцы не знают дороги и потому не может ли хозяин дать проводника?

* № 76 (рук. № 51).

Старик1700 улыбаясь беззубым ртом придвинулся к столику и подвинул Хаджи-Мурату мед — свое произведение,1701 улыбаясь прося его откушать. Хаджи-Мурат взял еще кусок чурека, меду на ножик из под кинжала и стал есть. Старик, радостно улыбаясь беззубым ртом,1702 не спуская глаз смотре смотрел сидел против него.

* № 77 (рук. № 54).

— Ну, а что пчелы как? — спросил Хаджи-Мурат.

— Пчелы, слава Богу. Я вчера только с пчельника, он у меня в лесу. Сейчас моего меду покушаешь, — говорил старик, оживившись при разговоре о своем любимом деле.

*№ 78 (рук. № 51, гл. II).

Кондицкий был десятилетний солдат из Западного края. У него всегда были деньги, родные присылали ему. Кроме того он сам был и портной и шорник и зарабатывал деньжонки. По службе он был неисправен и слаб, но он оказывал услуги начальству и его не обижали. Другой солдат Никитин был1703 молодой человек, забритый три года тому назад и тотчас же поступивший на Кавказ в Куринский полк. Он был родом из Владимирской губернии. тонкий, ловкий, белокурый красавец1704 Несмотря на то, что его уже два раза наказывали жестоко розгами за неповиновение, пьянство и попытку побега, был особенно любим всеми товарищами и особенно мрачным Пановым, бывшим его дядькой. Петр Никитин был забрит из помещичьих крестьян. из крестьян Орловской губернии. Дома остались молодая еще мать1705 жена и три брата с женами и ребятами.1706 Никитин Петр был1707 еще не женат и пошел охотой за брата. Но1708 теперь он раскаялся в своем добром поступке, и тоска съела его. солдатская служба так показалась тяжела ему, что он стал пить, когда мог и было на что1709 но тоска все хуже и хуже одолевала его. Два раза он думал бежать, даже выходил за крепость, но молился и проходило. Особенно тяжело было Петру, что солдаты товарищи, которые по его соображениям должны были испытывать то же, что и он, не только не понимали его и, когда он заговаривал о своей тоске, смеялись над ним, но, напротив, как будто были совсем довольны своей жизнью и гордились ею. и даже раз попытался бежать, сам не зная куда, только чтобы избавиться от тоски, которая съела его. После того как1710 он был его жестоко наказали за побег, он махнул на себя рукой и1711 даже не старался служить или чем нибудь улучшить свою жизнь, а не переставая тосковал. еще хуже затосковал, так что вошь заела его, и только ждал случая, когда мог напиться. Несмотря на это, товарищи почему то любили, жалели его и в особенности мрачный Панов, бывший его дядькой.

— Ну что ж, давай и мне покурить, — сказал Петр своим особенно приятным ласкающим тенором, садясь на1712 землю и отчищая под собою сухие листья и ветки корточки подле Кондицкого.

— А что своего не заведешь?1713 отвечал — сказал Кондицкий. — Вот дай дядя Антоныч откурится.

— Хорошо, как тебе из дома посылают, а мои от меня ждут.

— Ну, чего захотели, — проговорил Панов, отрываясь от трубки и с каждым словом выпуская набранный дым. — Наш брат — отрезанный ломоть.1714 Тут, брат, не об жене думай, — а служи царю и отечеству, вот и всё. Откуда что взять. А что и добыл — самому нужно. Сказано царский слуга... вот и вся. Ну, ребята, докуривай да и туши.

Никитин расчистил перед собой листья и ветки и лег на брюхо, припав губами к трубке.

— А1715 что правда: сказывают Слепцова, генерала, убили, — сказал Кондицкий.1716 Тогда только был убит Слепцов Сказывают Должно убили, — сказал Панов, — что ж кому что написано

— Как же, ротный сказывал, — подтвердил Панов. — Видно, пришел час.

— Уж очень смел был, — сказал Кондицкий.

— Тут смел, не смел, кому обречено, — пробурчал Панов. Ты что сапоги снимаешь? — обратился он к Никитину, который откурился и стаскивал с себя сапоги.

— Да смотрю — стоптал.

— То-то, стоптал,1717 мужик, ходить не умеешь нехорошо ходишь, легче1718 прямее ступать надо.1719 Говорят, так на месте и положили, — сказал Кондицкий.

— Ох, хороши сапоги продавал Тихонов, — сказал Кондицкий. — Он домой идет.

— И счастье же человеку, — вздохнув, сказал Никитин.

— Счастье?1720 А я считаю, что хуже. Что мужик — последний человек, — сказал Панов. Куда он пойдет? К братьям пахать, тоже не сахар.

— Ну нет, — заговорил своим тихим, ласковым голосом Никитин, — я бы не знаю, дядя, что дал, только бы пожить1721 еще, как живал прежде в мужиках дома. Хоть бы глазком взглянуть на них. Выедешь, бывало, весной на двоем пахать, жеребята играют, у нас две кобылы — хорошие матки были — не знаю целы ли,1722 птички поют грачи за тобой за сохой ходят, голуби тоже, жаворонок, земля мягкая, идешь босой ногой — точно гладит тебя.

И Никитин долго вспоминал про деревенскую жизнь и работы, и семью, стариков и детей. Кондицкий,1723 видно между тем, задремал; слышно было, как он всхрапывал, а Панов сидел прислонившись и молчал, только1724 как будто гневно откашливаясь.1725 Вишь ты, как расписывает, — сказал он сердито.

— Это, брат, оставить надо,1726 Кондицкий, давай покурить сказал Панов — сердито проговорил Панов, — да и тише говори. На то секрет.

— И рад бы оставить, — продолжал1727 Зач.: тихим голосом своим нежным, умильным голосом Никитин, — да не могу, сном не засплю, вином не залью. Только и думка, что про домашних. И покаюсь тебе, Антоныч, на днях ушел за крепость. Думаю, бегу опять.

— Уж пороли ведь тебя, — сказал Панов.

— А все-таки не могу, хочу бежать да и всё. И сам не знаю куда, а бежать.

— То-то дурак, — сказал Панов.1728 Только что проговорил это Панов, как впереди их послышался свисток. — Мало пороли тебя. Я бы из тебя дурь...

Он, не договорив, остановился. Пока они сидели, небо заволокло, и ветер шевелил сучья деревьев и поднимал кое где1729 сухой падший лист. Панов остановился, потому что из за ветра услыхал свист.

— Это не птица, человек, — сказал он.1730 Бери ружья, готовься.

— Смотри, ребята. Не зевать.

Никитин толкнул локтем Кондицкого. Все трое взялись за ружья и щелкнули взводимые курки: два вместе, Кондицкий один после. По дороге шел кто-то. Вероятно, услыхав звуки, шедший остановился.1731 — Солдат стрелять не надо, — послышался голос в темноте. Солдаты выбежали на дорогу и окружили двух человек в черкесских одеждах.

— Стрелять не надо, моя генерал надо, — сказал один из них.1732 чеченец

— Ружья нет, пистолета нет, шашка нет. Генерал айда. Генерал крепко нужно. Дело хорошее нужно.

— Вишь дрожит весь, сердешный. Тоже боится, долго ли убить, — сказал Панов, — что ж веди, что ль, ты, — сказал он Кондицкому. — А сдашь, приходи опять.

* № 79 (рук. № 51).

— А слыхал, Слепцова то генерала убили, — сказал Панов выпуская дым с каждым словом.

— Как же, ротный сказывал, — отозвался Авдеев. — Уж очень смел был.

— Тут смел, не смел, кому обречено, — пробурчал Панов.

— И как это люди не боятся, — сказал Авдеев, — я вот страх боюсь, — очевидно похваляясь тем, что он боится. —Как это засвистят пули, так у меня вся душа в пятки уйдет. Кабы не начальство, убежал бы не знай куда.

— Бегай, не бегай, всё одно, — сказал Панов, — она найдет виноватого.

— Да это как есть. Видно, уж надо как нибудь.

— И чего это, я подумаю, господа на войну идут, — сказал Никитин. — Ну хорошо, нашего брата забреют, зашлют, тут хочешь, не хочешь, тяни двадцать пять лет, пока сдохнешь. Ну они то чего не видали? Хотя бы Слепцов этот?

— И судишь ты по дурацки. А служба? — сказал Панов. — Царю и отечеству значит.

— А жалованье то, — сказал Авдеев, — что генерал то получает.

— Получает то получает, да и спускает опять всё, — сказал Никитин. — Тоже посмотришь на них, как швыряют деньгами то, хоть бы наш ротный, опять, сказывают, из ящика наши денежки взял.

— Этот отдаст, — сказал добродушно Авдеев. — Барин хороший, — сказал Авдеев.

— Они все хороши. Ему денежки нужны, а и роте нужны, — проговорил Никитин.

— Это, брат, не наше с тобой дело. Как рота хочет, — сказал Панов. — Как рота рассудит.

— Известное дело, мир — большой человек, — сказал Авдеев. И сейчас же после этих слов Авдеев заснул, и из за не перестававшего шелеста ветра по макушкам, послышалось сопенье и даже всхрапыванье.

— Ты говоришь служба, — продолжал Никитин, — хорошо тому служить, кто что выслужит, а наш брат служи, не служи, либо пулю в лоб, либо спину выдерут. Вот и служба наша.

— Всё не то ты говоришь, — сердито проговорил Панов, — да и тише говори, на то секрет.

— Я то говорю, что скучно мне, — понизив голос, сказал Никитин. —Так то скучно, так скучно. Как накатит это на меня и не знаю, что над собой бы сделал: либо убегу, либо повешусь.

— Мало пороли тебя, — сказал Панов.

— Что ж, что спину пороли, а на душе всё то же осталось.

— То-то дурак, — сказал Панов. — Видно, дурака в семи водах не вываришь. Кабы ты мне попался в руки, я бы из тебя дурь то выбил.

* № 80 (рук. № 51).

Другой солдат Никитин был тонкий, белокурый красавец из крестьян Орловской губернии. Дома остались молодая жена, мать и два брата с женами и ребятами. Петр был младший, детей у него не было, и он пошел охотой за брата. Прежде он не пил, но в рекрутах начал пить и продолжал пить и на службе, когда мог и было на что. Служба ему далась легко: он был ловок, понятлив и кроме того1733 был так привлекателен как и все солдаты, ничего не боялся или делал вид, что ничего не боится, и, кроме того, был так привлекателен и наружностью и мягким, в душу идущим голосом, что все бабы и девки любили его. так добродушен и весел, что товарищи все любили его.

Начальство же ценило его за то, что он делал в песенниках. Он был и подголосок, и свистун, и плясун, но солдат он был плохой, неисправный, ленивый и даже раз после перепою бежал. Его поймали и жестоко наказали. После наказания он еще хуже стал служить, как будто совсем махнул на себя рукой и только ждал случая, когда мог напиться.

— Какой бы из тебя солдат, первый сорт вышел, — говорил ему мрачный Панов, бывший его дядькой, — кабы не глупость твоя.

— Видно, глупость то допрежь меня родилась, — отвечал он.

* № 81 (рук. № 51, гл. IV).

Закусив, Хаджи-Мурат надел оружие и вышел. Перед домом стояла толпа человек тридцать. Среди них были и конные. Громко говорившая толпа замолкла, как только Хаджи-Мурат вышел из сакли и поздоровался с ближайшими. Некоторые ответили на его «селям», большинство же молчало.

Сафедин подал лошадь, старик тесть взялся за стремя и Хаджи-Мурат,1734 выехал, никем не тронутый не тряхнув винтовкой, вскочил в седло, оправил бурку и, не глядя вокруг себя, тронул лошадь вниз по аулу. Люди, стоявшие на его дороге, расступились, и Хаджи-Мурат с Сафедином и хозяйским сыном выехали из аула. Но только что они выехали, как начался громкий говор1735 споры, крик среди толпы чеченцев.

№ 82 (рук. № 51, гл. V).

— Берегись, — послышалось вдали из лесу, и из невидного тумана стала с треском опускаться ветвистая чинара.

Офицеры только что успели отскочить, даже не успели оттащить барабаны, как чинара, ломая сучья, с грохотом ударилась о землю. И только когда она уже ударилась, офицеры увидали, что она прикрыла сучьями двух солдат, которые по дороге тащили сучья. Один из этих солдат попал между двумя отростками и его только обсыпало сухими листьями и оцарапало в двух местах лицо, другой же попал прямо под сук, и его сломанным суком прижало к земле. Солдат этот был Никитин. Он лежал с прорванным животом, закатив глаза и открывши рот. На полушубке его и под ним на сухих листьях была лужа крови. Офицеры, солдаты бросились к нему, подняли с него дерево, выпростали его и положили на носилки. Никитин жалобно стонал и с удивлением смотрел вокруг себя, но ничего не говорил. Между солдат начались упреки, перекоры и оправдания.

— Дуром пошло дерево. Не туда, куда ей надо.

— Да ведь мы кричали ему.

— Смотреть надо. Весь живот разорвало, где же живому быть.

— Вот тебе и без Шамиля смерть пришла. Где не думано, не гадано... — слышались разговоры. Никитин был из роты Полторацкого, и потому Полторацкий распоряжался укладкой раненого на носилки, призывом фельдшера, первой перевязкой и отправкой в больницу.

— Ну что? — спрашивал Полторацкий у фельдшера.

— Готов совсем, ваше благородие, брюхотина прорвана, да и все кишки измяты, живому не быть!

Только что отправили больного по ближней лесной дороге, как по большой дороге из крепости показался длиннолицый Воронцов на своем английском кровном, рыжем жеребце, сопутствуемый адъютантом полка, казаком и чеченцем переводчиком. Увидев скопление народа, Воронцов подозвал к себе Полторацкого.

* № 83 (рук. № 51).

В это время слева от дороги послышался выстрел.

— Ах да, я и забыл, — крикнул веселым голосом румяный Полторацкий, — ведь я нынче хотел сраженье дать в честь Кости, — он указал на разжалованного Фрезе. — Чудесно! Верно, там есть они. Гирчик! — крикнул он вестовому, — лошадь! А ты, Костя, ступай в цепь.

Он сел на лошадь и поскакал по направлению выстрелов. Подъехав к цепи, он узнал, что на полянке виднелось несколько чеченцев, из которых один выстрелил. Чеченцы эти были те, которые преследовали Хаджи-Мурата и хотели видеть его приезд к русским. Один из них выстрелил. Полторацкий тотчас же потребовал 2-ую роту и велел стрелять в лес. Послышался страшный треск наших залпов. Чеченцы, очевидно, никак не ожидали этого и, ответив несколькими выстрелами, разъехались и разбежались. Чеченцы, разумеется, не сделали никакого вреда, но один из их выстрелов ранил русского солдата.

* № 84 (рук. № 51, гл. VII).

— Вот и без войны покончил человек.

— Кому что назначено.

— Это тот, что бежал.

— Теперь туда убежит, где уж не поймают, — говорили больные.

Никитин, между тем, то с тем же почти радостным удивлением, которое выразилось на его лице, смотрел вокруг себя, то морщился и жалобно, по детски, стонал.

— О-о-о-о-о! — громко и долго застонал он, когда его клали на койку.

Когда же положили, он всё так же удивленно глядел вокруг себя, не отвечая на вопросы окружавших его больных, как будто он не видал их, а видел что то другое, что особенно, не переставая, удивляло его.

Пришел доктор и стал осматривать раненого. Он велел повернуть его, чтобы посмотреть сзади.

— Это что ж? — спросил доктор, указывая на белые рубцы на белой спине и заду.

— От порки, — проговорил Никитин.

— Что?

— Его наказывали за побег, — сказал фельдшер.

— Гм... Надо очистить рану, там полно щепок. Ну-ка повернись.

Никитина перевернули и стали хлороформировать.

Доктор вынул из раны два осколка дерева, но не стал искать дальше, а поспешно зашил рану и снял с лица Никитина хлороформ и стал будить его. Никитин пел.

— Миленькие вы мои, — заговорил Никитин, как только проснулся. — Голубчики вы мои. За нами хлопочете. Спасибо вам, родненькие. Спасибо вам. Слава Богу! Ох! Слава Богу!

Доктор ушел. Пришли вернувшиеся с рубки леса товарищи Никитина и два из них, Панов и Серегин, пришли проведать его.

— Голубчики мои, — встретил их Никитин, — помираю. Вот, Антоныч, — обратился он к Панову, прерывая свою речь стонами, — и отставка чистая, а я Тихонову завидовал. Чего лучше? Слава Богу. То на брата обижался, что за него пошел, а теперь так рад! О-о-о-о! Слава Богу. Вся дурь соскочила. Что ж попа нет, что ли. — Ну видно солдату и так простится. Слава Богу. Свечку дай, Антоныч, я помирать буду. Да домой напиши. — И Никитину вдруг стало легко и радостно.

— Кончился, — сказал фельдшер, дотронувшись до его руки.

При вечернем докладе фельдфебель 2-й роты доложил ротному, что Никитин помер. Полторацкий почмокал языком, выражая сожаление, в особенности о том, что у песенников его роты не будет подголоска.

А полковой адъютант, которому поручено было писать реляцию о последнем побеге, решил включить Никитина в убитые в этом деле. Так что убитых в этом деле оказалось не два, а три, что давало всему набегу больше значения.

* № 85 (рук. № 51, гл. IX).

1736 Весь обед разговор вертелся на — А вы, генерал, встречали этого Хаджи-Мурата? — спросила княгиня у своего соседа, генерала с щетинистыми усами,1737 сидевший подле княгини очень рад был случаю разговориться и рассказать, что он знал про подвиги Хаджи-Мурата и те случаи, когда ему приходилось иметь с ним дело. желая дать ему возможность поговорить.

— Как же с. И не раз, как, — у генерала была привычка пересыпать свою речь словечком «как», — и не раз, как, встречал, княгиня, как, — и генерал рассказал про то, как1738 он ворвался в Темир-Хан-Шуру в самую середину русских войск и как Хаджи-Мурат в 43 году после взятия горцами Гергебиля недалеко от Темир-Хан-Шуры1739 как шла легенда о его заколдованности. Воронцов с приятной улыбкой слушал рассказ храброго генерала. наткнулся на отряд генерала Пасека, где генерал с щетинистыми усами командовал полком, — и тут было жаркое, такое, как, — говорил генерал, — что, если бы не крепость Зыряны, нам бы плохо пришлось. Тут мы держались, как, до тех пор, пока1740 пришли не подошли к нам1741 на выручку, как два батальона, как. Тут уж, как, мы его погнали.1742 Тут я видел его самого Только дрался он молодцом, как. Я сам видел на завалах, как, изволили слышать Ваше Сиятельство, как, — обращался он к Воронцову, — на наших глазах, как, налетел на него полковник Золотухин, как, лихой офицер был, и1743 ранил его шашкой хотел срубить его. И тут же, как, Хаджи-Мурат на наших глазах застрелил его. Так что чуть не забрал, как, он самое тело Золотухина.

Воронцов слушал генерала с приятной улыбкой, очевидно довольный тем, что генерал разговорился. Все обедавшие, даже молодежь, адъютанты и чиновники, сидевшие на дальнем конце стола и перед этим1744 налившие друг чокавшиеся друг с другом стаканами и тихо смеявшиеся, все замолкли и слушали генерала. Но тут случилось1745 вдруг замешательство, передавшееся почти всем присутствующим. Только сам Воронцов всё продолжал улыбаться, хотя почувствовалась ненатуральность в его улыбке. обстоятельство, испортившее весь успех генеральского рассказа.

— Да я знаю про это славное дело, — сказал Воронцов. — Так что вы точно встречались с Хаджи-Муратом?

— И не раз, Ваше Сиятельство. Другой раз мы, как, столкнулись с ним, как, на выручке в 45 году.

— Как? — переспросил Воронцов, продолжая улыбаться, но уже не такой, как прежде, а несколько ненатуральной улыбкой.

Дело было в том, что храбрый генерал1746 в подтверждение того, что Хаджи-Мурата считали заколдованным, рассказал, как в 45 году, в сухарной экспедиции, Хаджи-Мурат наскочил на свежий батальон, обсыпавший пулями нападавших на них, остался жив и еще сумел с своими мюридами отбить наши орудия. рассказывал про свою вторую встречу с Хаджи-Муратом и называл это дело1747 Зач.: назвал часть это дело одно из дел Даргинской экспедиции. «выручкой»,1748 Что и было справедливо, потому что А... про этот несчастный поход в Дарго. как и называли его все солдаты, говоря про затеянный в 45 году Николаем I и исполненный князем Воронцовым1749 люди, знавшие взгляд на это дело несчастный поход в Дарго, в котором русские потеряли1750 многих сотни несколько убитых и раненых1751 генералов офицеров, сотни солдат и несколько пушек и в котором был бы взят или уничтожен весь отряд, уже несколько дней не имевший провианта, если бы не подоспели свежие войска, выручившие транспорт с сухарями и весь отряд. Неловкость положения произошла от того, что Даргинский поход Воронцова1752 так называемая сухарная экспедиция, состоявшая в том, что надо было выручить обоз с сухарями был явной грубой ошибкой Воронцова, которую он чувствовал, но в которой не признавался и про1753 эту ошибку которую никто не говорил1754 в присутствии Воронцова при нем. Словом же «выручка» прямо указывалось то положение, в котором находился весь отряд.

Все поняли это и, улыбаясь, переглядывались между собой. Один генерал, раз заведенный на любимую тему, подробно с прибавлением «как, как» рассказывал, в каком отчаянном положении был весь отряд именно вследствие военной ловкости Хаджи-Мурата, сумевшего отрезать ему отступление.

Генерал не успел досказать всего, потому что княгиня Елисавета Ксаверьевна1755 поторопилась исправить дело, заговорив с генералом про перебила его, расспрашивая об удобствах его помещения в Тифлисе.1756 Утром на другой день Хаджи-Мурат был представлен Генерал удивленно оглянулся на всех и на своего адъютанта, с конца стола упорным и значительным взглядом смотревшего на него, понял и, не отвечая княгине, замолчал и стал есть лежавшую у него на тарелке рыбу.

Когда на другой день генерал явился к Воронцову1757 в приемной князя сидело дожидаясь поутру, чтобы получить окончательный ответ об его представлении подчиненных1758 к наградам и выдачи ему1759 за полгода следуемых казенных денег, следуемых ему,1760 Он не был принят, и адъютант грузин князь Орбелиани попросил его подождать в приемной, так как князь был занят.

В конце же приема адъютант передал ему, что дело его находится у начальника и чтобы он потрудился обратиться к нему. Князь же так занят, что не может принять его.

* № 86 (рук. № 51, гл. X).

Он говорит, как передал переводчик, что он все силы употребит послужить русским так же, как он служил Шамилю. Что он особенно может быть полезен в Дагестане, где горцы знают и любят его. Но одно он умоляет сардаря помочь ему выручить свою семью, мать, жену, детей, в особенности, сына от Шамиля, который ненавидит его и убьет их всех, если Хаджи-Мурат пойдет против него.

Воронцов сказал, что он подумает об этом и сделает что можно.

* № 87 (рук. № 51, гл. XI).

Отношения Хаджи-Мурата к людям были очень определенны. Помимо той официальной учтивости, которую он считал нужной по отношению к высшим сановникам, он очень определенно отличал людей, которые были приятны и которые были противны ему. Так понравились ему Семен Воронцов и его пасынок и Полторацкий и не понравились Мария Васильевна и Меллер-Закомельский. Так здесь в Тифлисе понравился ему Лорис-Меликов, а не понравился Карганов.

* № 88 (рук. № 51 гл. XII).

«Так вот с тех пор, как я убил мюрида, я стал думать о хазавате. Но тогда я еще не стал мюридом. А не стал я мюридом потому, что жил я весело, роскошно с молодыми ханами. Они любили меня, как брата, и я любил их. А они боялись русских, дружили с ними и не хотели пускать к себе Кази-Муллу. Кроме того, скоро после этого, мюриды убили моего отца».1761 Когда тело его, покрытое И Хаджи-Мурат живо вспомнил тот вечер, когда привезли в аул перекинутое через седло и покрытое буркой тело отца и как жалко и страшно было смотреть на висящие с одной стороны бескровные кисти когда то могучих рук и с другой — ступни когда-то сильных, резвых ног, качавшихся как мешки при каждом шаге лошади.

«Осман и я, мы должны были отомстить убийцам отца, и я совсем оставил мое намерение перейти к мюридам».

* № 89 (рук. № 51).

А *** мать была красавица, высокая, тонкая, сильная. Она часто носила меня за спиной в корзине к деду, а я был тяжелый.

Да, так мать не пошла в кормилицы, и тогда ханша1762 любила ее взяла другую кормилицу, а ее все-таки простила.1763 ее И1764 потому мы были вхожи мать водила нас, детей, в ханский дворец, и мы играли с детьми ханскими, и ханша любила нас. Ханов было трое: Абунунцал-Хан, молочный брат Османа, Булач-Хан, меньшой, и Умма-Хан, мой брат названный и друг. Джигит был, — сказал Хаджи-Мурат, и Лорис-Меликов удивился, увидав, как слезы выступили на глаза Хаджи-Мурата, когда он упомянул это имя. — Вместе впятером мы джигитовали и вместе воевали.1765 Первое мое сражение было под Хунзахом. Мне было1766 Пропущено слово, в следующей рукописи вставлено: 18 лет, когда Кази-мулла окружил Хунзах и требовал, чтобы ханша перестала дружить с русскими и приняла хазават. Тут я в первый раз убил одного человека, и1767 стал мюридом. Да это вам не нужно? он мне передал хазават.

— А много ты1768 я думаю убил людей на своем веку? — сказал Лорис-Меликов. — Сколько?

— А кто же их считал. Только этот был особенный человек.

— Отчего так? — спросил Лорис-Меликов.

— А оттого, что когда я догнал этого человека, — они бежали от нас (подо мной был добрый конь хана),1769 когда я догнал его и он он выстрелил в меня и промахнулся.1770 в меня, а Тогда я ударил его шашкой, и он1771 упал на луку, но держался на седле пустил поводья и упал на шею лошади. Я схватил его лошадь за повод, и мы остановились. Он свалился1772 на земь; я смотрел на него: он лежал навзничь и сказал: «ляилаха-илла-ллах» и потом взглянул на меня. с седла на земь. Я тоже слез и подошел к нему. Он сказал: «я шейх».

— Что значит шейх? — спросил Лорис-Меликов.

— Шейх — значит учитель мюридов. Он сказал: «я шейх. Ты убил меня,1773 я мюрид. Будь и ты мюридом но знай, что мусульманину нет спасенья без хазавата; держи хазават...»1774 закрыл глаза и умер. И точно он тут же Так вот с тех пор1775 как я убил мюрида его я стал думать о хазавате. Но тогда я еще не стал мюридом. А не стал мюридом потому, что скоро после этого мюриды убили моего отца. На них была его кровь, и я не мог итти к ним.1776 И Хаджи-Мурат живо вспомнил тот вечер, когда привели в аул перекинутое через седло и покрытое буркой тело отца, — и как жалко и страшно было смотреть на висящие с одной стороны, бессильно висящие, бескровные кисти когда то могучих рук и с другой — ступни когда то сильных, резвых ног, качавшихся, как мешки, при каждом шаге лошади. — И я совсем оставил намерение перейти к мюридам. Осман и я, мы должны были отмстить убийцам отца. Кази-Мулла был отбит, русские покровительствовали ханам и года два Но, правду сказать, дело в том, что я был молод и я жил в счастье и довольстве в1777 Зач.: своем дворце в Хунзахе.1778 Я жил с ними. Они Ханы любили меня как брата и1779 Зач.: я любил их ни в чем не отказывали мне.1780 Зач.: и я жил, ни о чем не думая. Я провел молодость в бедности, а теперь жил в богатстве.1781 Зач.: и думал, что Кто не видал дня, тот днем зажигает свечу,— говорят старики. Так и я радовался на богатство и к роскоши прибавлял роскошь.

* № 90 (рук. № 51, гл. XI).

Хаджи-Мурат замолчал, ясно вспомнив1782 мать, как она сидела под коровой и отгоняла его морщинистого, с седой бородкой деда серебрянника, как он чеканил серебро своими жилистыми руками и1783 спрашивал внука заставлял внука говорить молитвы. Вспомнился фонтан под горой, куда он, держась за шаровары матери, ходил с ней за водой. Вспомнилось, как мать в первый раз обрила ему голову, и как он1784 погляделся в блестящем медном тазу, висевшем на стене, с удивлением увидел свою круглую синеющую головенку. Вспомнилась худая собака, лизавшая его в лицо, и особенно запах дыма1785 и вкус и кислого молока, когда мать1786 входила его давала ему лепешки.

— Да, так мать не пошла в кормилицы, — сказал он,1787 очнувшись встряхнувши головой, — и1788 тоща ханша взяла другую кормилицу,1789 а ее но все-таки1790 простила любила мою мать. И мать водила нас, детей, в ханский дворец, и мы играли с детьми ханскими, и ханша любила нас. Ханов было трое: Абунунцал-Хан, молочный брат Османа,1791 Булач хан меньшой Умма-Хан, мой брат названный и друг, и Булач-Хан меньшой, тот, которого Шамиль сбросил с кручи. Да это после. Лучше всех был Абунунцал, — сказал Хаджи-Мурат. — Джигит был.

И Лорис-Меликов удивился, увидав, как слезы выступили на глаза1792 Хаджи-Мурата этого мужественного человека, когда он1793 упомянул это имя. сказал это.

— Вместе впятером мы джигитовали и вместе воевали. Мне было 18 лет, когда Кази-Мулла окружил Хунзах и требовал, чтобы ханша перестала дружить с русскими и приняла хазават. Она не хотела. Но я тут в первый раз1794 убил одного человека, и он мне передал хазават, этот человек был шейх. узнал про хазават и хотел принять его.

— Что такое хазават, — спросил Лорис-Меликов.

Он знал, что значит хазават, но хотел слышать, как понимает это слово Хаджи-Мурат.

— Хазават значит то, что мусульманин1795 не может быть признает власть над собой только аллаха и тех, кого поставил над ним аллах. Если же он во власти неверных, то должен биться до тех пор, пока не умрет или не освободится.

— Так, — сказал Лорис-Меликов, — как же это было, что ты тогда еще хотел принять хазават?

— А было это так, что тогда в одной стычке я в первый раз убил человека.

— А много ты убил людей на своему веку, — сказал Лорис-Меликов, — сколько?

— А кто же их считал.1796 Только это был особенный человек. Но тот человек, которого я убил тогда, был шейх.

— Правду сказать,1797 дело было в том, что я был молод — помолчав сказал Хаджи-Мурат, — я не стал мюридом тогда оттого, что мне было жить хорошо. Я жил1798 в счастье и довольстве в дворце с ханами. Ханы любили меня, как брата, и ни в чем не отказывали мне. Я провел молодость в бедности и стал жить в богатстве. Кто не видал дня, тот днем зажигает свечу, — говорят старики. Так и я когда попал в богатство и1799 к роскоши прибавлялась роскошь старался всё еще и еще прибавить его.

* № 91 (рук. № 51).

Кроме того я видел в Тифлисе, как повесили двух лезгин, — один был старик, хороший человек, — за то, что они убили солдата. А убили они солдата за то, что солдаты стояли в их ауле и бесчестили их женщин.

В Тифлисе тогда нас обманывали, обирали, обещали и не делали. Мысли мои переменились, когда я приехал из Тифлиса.1800 Про то, что мусульманин не должен дружить с неверными. И я стал уговаривать ханшу и молодых ханов бросить русских и впустить к нам Гамзата.

* № 92 (рук. № 51).

1801 Кроме того я видел в Тифлисе, как повесили двух лезгин: один был старик, хороший человек, за то, что они убили солдата. А убили они солдата за то, что солдаты стояли в их ауле и бесчестили их женщин. В Тифлисе тогда нас обманывали, обирали, обещали и не делали. Мысли мои переменились, когда я приехал из Тифлиса. Я вспомнил убитого шейха, про то, что он велел мне вести хазават, и я стал уговаривать ханшу и молодых ханов бросить русских, принять хазават.

* № 93 (рук. № 51).

Хаджи-Мурат остановился, загорелое лицо его буро покраснело и глаза налились кровью.1802 Зач.: Я не видел больше ничего и Я был Мне бы надо было броситься на них, убить сколько бы удалось и умереть тут вместе с названным братом. Но я был молод и на меня нашел страх, и я убежал.

— Вот как, — сказал Лорис-Меликов. — Я думал, что ты никогда ничего не боялся.1803 Но я и не думал бояться после того тогда, — сказал Хаджи-Мурат, — а вот случилось и со мною. А потом случалось бояться? — спросил Лорис-Меликов.

— Потом никогда. С тех пор я вспоминал этот стыд, и когда вспоминал, то уж ничего не боялся.

* № 94 (рук. № 51, гл. XII).

Курбан, как он понял, кроме своего удальства во всем и молодечества,1804 ученый еще готовился в муллы.1805 Зач.: честолюбивый человек Ученый человек, гордившийся своей ученостью, и строгий магометанин, державшийся не только шариата, но и тариката, т. е. высшего духовного ученья. Он присоединился к Хаджи-Мурату1806 Зач.: не столько из любви преданности к нему только из ревности и ненависти к Шамилю. Несмотря на свою неизвестность и не блестящее положение, он был снедаем честолюбием и мечтал о том, чтобы свергнуть Шамиля и занять его место.

* № 95 (рук. № 51, гл. XIII).

Мы и десятка два джигитов сходились тайно у нашего деда Османли Хаджиева и решили взять кровь Гамзата. Мы не согласились1807 Зач.: о том, когда и где кто еще, как и где1808 на другое утро это сделать, когда к деду пришел1809 этот самый Асельдер,1810 и стал расспрашивать мюрид Гамзата, и стал заказывать кинжал1811 Зач.: деду с золотой насечкой (дед был серебрянник) и расспрашивать нас о ханше и ханах и стал осуждать Гамзата за то, что он убил ханов и ханшу... и многое другое, и мы поняли, что он знает про нас, и решили не откладывая сделать дело через день, в мечети, во время молитвы.

* № 96 (рук. № 51).

И все признали меня начальником над всей Аварией. Тогда с одной стороны был Шамиль, заступивший место Гамзата. Он угрожал разорить Хунзах, если я не присоединюсь к нему, с другой стороны был русский генерал Клюгенау. Этот требовал, чтобы я, как прежние ханы, дружил с русскими и не пускал к себе мюридов, и обещал мне за это свою защиту.

Я ненавидел Шамиля за убийство ханов, — и я согласился.

* № 97 (рук. № 51).

— Хлопочи, старайся, — всё, что могу, тебе сделаю. Что мое, то твое, только помоги у князя. Я связан, и конец веревки в руках Шамиля.

— Так же, как тогда у солдата, которого бросил под кручь, — сказал Лорис-Меликов.

— Айя, — т. е. «да», — подтвердил Хаджи-Мурат, — только тогда я убил солдата и спасся сам, теперь же я погибну один, а не погублю Шамиля. А мне его нужно, — сказал Хаджи-Мурат, грозно нахмуривши брови.

* № 98 (рук. № 51, гл. XV).

Донесение это было получено в Петербурге на третий день рождества, и на другой день граф Чернышев повез его в1812 кармане своего своем портфеле в Зимний дворец для доклада Николаю Павловичу.1813 Воронцов Чернышев, укравший имение настоящего Чернышева, сосланного в каторжные работы за1814 25-й 14 декабря восстание гвардии бунт 14 декабря 1825 года, тщеславный, безнравственный,1815 Зач.: но наглый человек, естественно ненавидел честного, хотя и придворного, Воронцова и всячески, хотя и с осторожностью, старался уронить его во мнении государя, невольно уважающего заслуженного старика, высоко стоящего во мнении всего русского общества. И распоряжение1816 Воронцова о Хаджи-Мурате1817 всегда Воронцова, всегда слишком, по мнению самого государя, ласкающего азиатов и заискивающего у них, можно было представить так, как ошибку, которая была бы еще новым поводом к вызываемому Чернышевым неудовольствию государя против Воронцова.

Миновав часовых, ординарцев, флигель-адъютанта, Чернышев 1818 вошел в маленькую приемную оправил перед зеркалом свой редеющий кок, поставил на место крест на шее и1819 оглядев себя в блестящем одну большую эполету.1820 Чернышев Он взял подмышку портфель у адъютанта и, вслед за вышедшим из двери министром внутренних дел, вошел к государю.

Государь в мундире своего полка, — он ехал на смотр, — сидел за огромным заложенным бумагами письменным столом и своими стеклянными, тусклыми глазами тупо смотрел на вошедшего.1821 Николай Павлович И всегда полузакрытые глаза Николая Павловича нынче смотрели тусклее обыкновенного и под ними были синеватые подтеки. Он так же был затянут и выпячивал грудь, но и лицо, и вся фигура его говорили об усталости. И действительно, он с трудом встал нынче в обычное время, так как1822 ночь он1823 провел почти без сна заснул только в два часа ночи и долго еще не мог заснуть от волнения.

Причиной этого было1824 Зач.: посещение то, что в 12-м1825 11 часу ночи1826 когда он, простившись с семейными,1827 благословив детей пошел не спать, а на свиданье, в предназначенную для этой цели комнатку в Зимнем дворце, на свиданье с двадцатилетней девушкой, дочерью гувернантки шведки, которая1828 встретивши в маскараде собрания так заинтриговала его и пленила своей белизной, прекрасным сложением и нежным голосом, что он назначил ей свидание во дворце ночью. Она действительно пришла,1829 показалось ему была еще милее без маски, чем показалась в маске. И она, получив от него обещание1830 устроить обеспечить ее мать, только во 2-м часу через ту же заднюю лестницу и маленькую дверь, по которой вошла, ушла от него. Он смотрел теперь на входящего Чернышева,1831 Зач.: тотчас же ничего не думая,1832 Зач.: ничего не понимая только испытывая некоторую сонливость и желание быть одному. Длинное1833 холодное лицо его с взлизами над зачесанными височками и длинным носом, подпертое высоким воротником, из под которого висел орден, было более обыкновенного холодно и неподвижно. Чернышев тотчас же понял по движению его бровей, что он не в духе, и решил воспользоваться этим расположением его против Воронцова. Кроме разных распоряжений о следствии над обличенными в воровстве провиантскими чиновниками и перемещениях войск на польской границе было еще дело о студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора. Все эти и другие бумаги лежали у него на столе, и он передал их Чернышеву.1834 Зач.: с положенными На полях были резолюции с грубыми орфографическими ошибками. На последней резолюции о студенте было написано: «Заслуживает смертной казни. Но, слава Богу, смертной казни у нас нет. И не мне вводить её. Провести 12 раз сквозь 1000 человек. Николай».

— Прочти, — сказал он Чернышеву, очевидно очень довольный своим этим сочинением. Чернышев прочел и наклонил голову в знак почтительного удивления и потом, взглянув на свою памятную записку, начал докладывать: было дело о беглом арестанте и суд над офицером, в карауле которого он бежал; другое о переименовании полка из 54-го в Нежинский; еще о поляке Расоловском, оскорбившем офицера; еще о назначениях и производствах; о благодарности за смотр и, наконец, о донесении Воронцова о Хаджи-Мурате.

Николай Павлович слушал всё,1835 закрыв свои осовелые глаза и перебирая держа своими большими белыми руками с одним золотым кольцом на безымянном пальце листы доклада и глядя осоловелыми глазами в лицо Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза.

— Ты знаешь?

— Знаю, Ваше Величество.

Чернышев знал, слышав это не раз от Николая Павловича, что, когда ему нужно решать какой-нибудь важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений, и тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собой, неизменное и самое верное, и ему стоило только выразить его. Так он решил вопрос о студенте, который должен был быть1836 подвергнуть смертной казни прогнан сквозь 12 тысяч. Так он решил еще нынче утром вопрос о двух миллионах государственных крестьян, которых он присвоил себе силой, приказав перечислить их в удельные; для того же, чтобы не дать повода всяким вралям ложно перетолковывать это, держать это дело в тайне. Так он и теперь решил дело о Хаджи-Мурате и вообще о кавказской войне. О Хаджи-Мурате он решил, что выход Хаджи-Мурата означает только то, что его, Николая Павловича,1837 распоряжение план войны на Кавказе уже начинает приносить свои плоды; что Хаджи-Мурат вышел, очевидно, оттого, что исполняется его план постоянного тревожения Чечни, сжигания и разорения их аулов1838 Зач.: в Чечне . То, что план его еще перед назначением Воронцова в 1845 году был совсем другой; что он тогда1839 требовал говорил, что надо одним ударом уничтожить Шамиля, и что, по его повелению, была сделана несчастная Даргинская экспедиция, стоившая столько жизней, он должен бы был забыть для того, чтобы говорить, что его план состоял в постоянном тревожении чеченцев. Но он не забывал этого и гордился и тем планом постоянного тревожения, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили друг другу. Лесть, подлость окружающих его людей довели его самомнение до того, что он не видел своих противоречий, считал себя выше здравого смысла и1840 считал наивно верил, что ему стоит только помолчать и подумать, и первая мысль, которая взбредет в его ограниченную и1841 и еще вполне одуренную голову, и будет священная истина, продиктованная ему самим Богом. Так он наивно говорил, что в то время, как он сам распорядился повешением пяти декабристов и сам подробно расписал, что и как должны делать войска и барабаны, его любимый музыкальный инструмент, когда подведут1842 несчастных святых мучеников пятерых казнимых к виселицам и что тогда, когда их повесят, говорил, что он в это время с Императрицей в церкви молился о вешаемых по его приказанию и рецепту. Теперь наитие его кончилось тем, что он сказал:

— Правда, старик слишком возится с этими разбойниками. Надо твердо держаться моей системы разорения жилищ, уничтожения продовольствия в Чечне и тогда всё будет хорошо. Так и напиши ему. О Хаджи-Мурате ничего не пиши, а об набегах напиши, что я жду исполнения моих предначертаний.

* № 99 (рук. № 51, гл. XVI).

Неприятеля не было ни видно, ни слышно, но всякую минуту он мог появиться, и всякую минуту меткая небольшая пуля могла покончить жизнь каждого из всех этих людей. Это не говорилось, даже не думалось, но сознание этого в соединении с сознанием своей силы придавало1843 Зач.: каждому особенную прелесть1844 Зач.: всему тому и без этого прелестной природе этой1845 уголка части Чечни.

* № 100 (рук. № 51).

Бутлер был послан наперерез ей. Солдаты бежали, и он бежал, но как ни торопились они, только застали хвост неприятельской конницы. Защелкали выстрелы, стали подниматься дымки за дымками. Но перестрелка была пустая. Из русских никого не убило и не ранило; в партии же было видно, как они, подобрав тела убитых картечью из пушек, везли их перекинутыми через седла.

* № 101 (рук. № 51).

В ауле на привале выпили, закусили, остыли, потому что от беготни все вспотели, и Бутлер,1846 возвращаясь идя теперь на своих длинных ногах пошатываясь теперь на купленной с прóездом лошади перед своей ротой и беседуя с своим начальником,1847 с которым он и жил вместе известным своей храбростью и пьянством добродушным майором Петровым, с которым он жил вместе, находился в самом радостном, возбужденном состоянии. Он забыл и про свое разорение и свои неоплатные долги, и Кавказ, война, молодечество, жертва собой, жизнь-копейка, всё это казалось так хорошо, что не мог нарадоваться на свое решение итти на Кавказ.

* № 102 (рук. № 51, гл. XVIII).

В небольшом укреплении на передовой чеченской линии был в это время воинским начальником батальонный командир Иван Матвеевич Петров, старый кавказец, женатый на дочери фельдшера, красивой, белокурой, бездетной, уже не молодой женщине.

В укреплении стояли две роты, и в одной из них служил разжалованный за побег арестанта в Петербурге молодой гвардеец Горохов. За Марьей Дмитриевной ухаживали все офицеры и все приезжие, и все, зная неприступность Марьи Дмитриевны, ухаживали самым платоническим образом. Только между Гороховым и Марьей Дмитриевной установились отношения более близкие, чем со всеми другими, и Горохов невольно часто сравнивал свои отношения к семье Петрова с отношениями героя из «Капитанской дочки» к семье коменданта, с той разницей, что жена Ивана Матвеевича, Марья Дмитриевна, была для него, по чувствам, которые он к ней испытывал, заодно и капитаншей-матерью и Машей. Он был и благодарен ей за ее материнское попечение о нем и вместе с тем был влюблен в нее, и она знала это, и это было ей приятно, но делала вид, что не только не знает этого, но что этого и не может быть. Горохов был так молод, природа Кавказа так хороша, и сама Марья Дмитриевна, свежая, здоровая, тридцатипятилетняя женщина, так добродушно ласково улыбалась ему своими красными губами, открывая сплошные, блестящие белые зубы, что Горохов, не сознавая этого и горюя о Петербурге, чувствовал себя совершенно счастливым.

Вскоре после его приезда был набег, в котором Горохов в первый раз услыхал свист пуль и с радостью почувствовал, что он не только не боится, но ему весело то, что на него смотрят и видят, что он не боится. После набега Иван Матвеевич похвалил его и представил к Георгию. Всё это было очень радостно, особенно потому, что при всем этом чувствовалось присутствие и участие милой женщины, и происходило среди удивительной по красоте природы.

В первых числах июня Горохов, схвативший лихорадку и ночью выдержав пароксизм, вышел из своей квартиры в солдатском домике и направился за хинином к фельдшеру, жившему рядом с домом Ивана Матвеевича. Солнце уже вышло из-за гор, и больно было смотреть на освещенные им белые мазанки правой стороны улицы, но зато как всегда, весело и успокоительно было смотреть налево, на удаляющиеся и возвышающиеся, кое где покрытые лесом черные горы, и на матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться облаками.

Горохов смотрел на эти горы, дышал во все легкие и радовался тому, что он живет, и живет именно он и на этом прекрасном свете. Радовался он немножко и тому, что он такой молодец, так показал себя вчера хорошо, радовался и тому, что он по отношению Марьи Дмитриевны с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и ласковой улыбкой играет роль Иосифа прекрасного, радовался тому, что он честный человек, хороший друг Петрова, не хочет заплатить ему изменой за его доверие и гостеприимство.

* № 103 (рук. 51, гл. XIX).

1848 XII (12) Действительно все мысли Хаджи-Мурата были заняты одним: как выручить семью из-под власти Шамиля. Кроме того что1849 Хаджи-Мурат он просил1850 об этом Воронцова о том, чтобы выкупить и выменять его семью, он и сам вел о том же тайные переговоры с горцами.1851 о том, чтобы выкрасть его семью и вывести ее к русским Один горец обещался ему1852 сделать устроить побег его семьи, но, доехав до Дарго,1853 Ведено где в ближайшем к Ведено ауле содержалась семья Хаджи-Мурата, увидав, что1854 выкрасть увезти семью невозможно, под такой строгой стражей она находилась, — вернулся назад и объявил Хаджи-Мурату, что, несмотря на триста червонцев, которые были обещаны ему, он отказывается от этого дела. Вслед за этим Хаджи-Мурат получил через лазутчика известие от самого Шамиля, который1855 ставил ему требовал приглашал его возвратиться, обещая ему полное прощение, в противном же случае угрожал1856 погибелью всего его семейства убийством матери, отдачей в рабство жены и меньших детей и ослеплением старшего любимого сына Хаджи-Мурата от его жены чеченки. Зная Шамиля, Хаджи-Мурат1857 не сомневался понимал всю опасность положения своей семьи и1858 поэтому не ошибался в этом.

№ 104 (рук. № 51, гл. XX).

Бутлер вышел вместе с Хаджи-Муратом на крыльцо, но не успели они сойти еще с ступенек, как на них налетел верховой и взялся за пистолет; но не успел он поднять руку, как Софедин,1859 бросив оставив лошадь, которую он держал, бросился на него, толкнул пистолет, выстрел раздался, и пуля пролетела кверху. Софедин1860 очевидно оглянулся на Хаджи-Мурата, желая знать, что делать, убить ли этого человека, но Хаджи-Мурат уже сам был подле верхового.1861 и выхватив кинжал хотел Он весь преобразился, когда увидал верхового; как кошка, бросился к нему и, выхватив кинжал, стоял ожидая. Бутлер1862 бросился и Софедин бросились на верхового и отвели его.

* № 105 (рук. № 51, гл. XXIII).

Хаджи-Мурат, несмотря на свою короткую ногу, вскочил и, хромая, быстро ходя, как тигр в клетке, стал взад и вперед бегать по комнате.1863 Тоска его мучала страшная и погода была подходящая к его настроению. Дул упорный холодный ветер. Он молился нынче уже три раза. Когда Хаджи-Мурат решал сделать какое-либо дело, он не мог быть спокоен, пока не делал его. Теперь это дело — важнее всех других дел, состояло в том, чтобы во что бы то ни стало выручить семью. И он или умрет или сделает это. Но как? Оставаться здесь, выкупить1864 выкрасть семью и заслужить1865 здесь славу, быть генералом, покорить русскому царю Кавказ, уничтожить Шамиля. «Старик обещал много», думал он, вспоминая про просьбы у Воронцова и лестные слова старого князя. Но старику нельзя верить. Это такая же лисица, как и Шамиль. А, главное, время не терпит. Пока я буду ждать, он погубит семью.

Оставалось одно: вернуться в горы, поднять аварцев,1866 и отделиться от восстать на Шамиля 1867 и захватить его. Это одно и силой вырвать у него семью, но сколько нужно было, чтобы это удалось. Прежде двадцать раз будут перебиты его семейные, ослеплен его1868 Магома. Кроме того, еще нужно было, чтобы удалось всё. Другое было то, чтобы Юсуф.

1869 Говорить с Сафедином- нукером нечего было, с остальными тем менее. «Пойти поговорить с мюридами», — подумал Хаджи-Мурат, но они не могли понять, они были только покорные рабы. Что велит Хаджи-Мурат, то они будут делать. Один рыжий1870 Сафедин Гомчего имел свои мысли, и Хаджи-Мурат знал их вперед.1871 Сафедин Гомчего или молчал или говорил: «Твоя воля», — но Хаджи-Мурат знал, что1872 Сафедин Гомчего одного желал;1873 зарезать этих собак казаков, которые ездили за ними и караулили их. побить, порезать сколько можно русских собак и бежать в горы.1874 Хаджи-Мурату тоже хотелось, но в душе его боролись разные страсти; прежде всего его мучала злоба, зависть к Шамилю, повелевавшему и вместе с тем не джигиту отд отдаться Поверить Шамилю и отдаться ему. Но ведь он обманет. Но если бы он и не обманул, то покориться лицемеру, обманщику,1875 но ценившего его жестоко обидевшему его, хвалившемуся перед ним и теперь1876 завладевшему им через угрожавшему ему позором его семьи.

Но оставаться одному Хаджи-Мурату было слишком тяжело, и он пошел1877 через зад заднее к своим мюридам. Они жили через комнату. Как только он отворил дверь,1878 Дверь в соседнюю комнату была открыта, там Сафедин точил кинжал и пел. он услыхал песню про Хамзата, которую пел Сафедин. Хаджи-Мурат остановился1879 З ач.: сел и стал слушать.1880 Он знал эту песню и слушая повторял слова. Песня эта была1881 такая: догоняет на быстрых крыльях и ловит острыми когтями свою добычу белый ястреб. Он ловит ее и тут же с кровью сырую клюет ее. На резвых ногах догоняет, крепкими когтями рвет пестрый барс красного зверя. ему знакомая. В песне описывалось, как Хамзат угнал табун белых коней, но русские нагнали его и он с своими джигитами зарезал коней и сделал из них завал и отбивался от русских до тех пор, пока все были убиты.1882 Дослушав песню, Хаджи-Мурат хотел войти, когда Сафедин Тут Сафедин остановился, и Хаджи-Мурат услыхал равномерный свист клинка кинжала по камню. Кто-то точил кинжал.

В комнате, где жили нукеры Хаджи-Мурата,1883 было темно, только не было света, только молодой месяц в первой четверти1884 клал бело зеленые белые по полосы светил в окна. Стол и два стула стояли в стороне, но все четыре нукера сидели и лежали на кошмах на полу.1885 Ошибочно не зачеркнуто: Курбан, далее зачеркнуто: Сафедин, Балта спали. Сафедин сидел, скрестив ноги.1886 на полу кончая точить кинжал глядел, лежа, на хозяина Гомчего оглянулся на Хаджи-Мурата и, узнав его,1887 продолжал свое занятие опять лег,1888 Сафедин Курбан и Балта спали. Сафедин, увидав хозяина, вскочил и стал надевать бешмет, ожидая приказаний, Хаджи-Мурат1889 снял бешмет, оставшись в одной желтой шелковой рубахе, и расстелил бешмет на столе. Бешмет стукнул о стол. бросил тяжелый от золота бешмет на кошму, с которой встал Сафедин, и положил рядом1890 Зач.: стопочку те семьдесят золотых, которые он получил нынче.1891 — Эти зашью, а больше некуда, — сказал Сафедин

— Зашей и эти, — сказал он.

— Хорошо, — сказал Сафедин, сгребая золотые в руку и тотчас же выйдя на свет месяца, достав из-под кинжала ножичек, стал1892 своими коротко-пальцевыми длинно руками пороть подкладку ниже пояса.1893 Весь бешмет был прошит золотыми от груди и ниже пояса. Золотых было вшито 600 штук. Завтра поедем в горы. Гомчего приподнялся и сидел, скрестив ноги.

— А ты, Гомчего, — сказал Хаджи-Мурат, — заряди ружья1894 Зач.: и себе и молодцам и возьми хлеба и баранины. Сафедин вздрогнул и злобно улыбнулся, оскаля зубы. и пистолеты. Завтра поедем далеко.1895 Гомчего, остановив свое занятие, радостно кивнул головой. Свист железа о камень прекратился и радостный

— Порох есть, пули есть. Будет готово,1896 Всё будет, завтра, сказал он и, быстро встав, пошел к стене, на которой висело их оружие. — сказал он радостным голосом, и Гомчего издал странный звук, выражавший удовольствие.

* № 106 (рук. № 51, гл. XXIV).

Но Бутлер, сделав всё, что мог, все-таки несколько успокоился и теперь больше, чем когда-нибудь, отдался прелести воинственной кавказской жизни. Это было одно, но большое утешение. Кстати Богданович, давно уже не ходивший в засаду, намеревался идти нынче в горы, и Бутлер вызвался идти с ним.

Перед вечером в воротах крепости послышались песенники с тулумбасом и ложечниками. Пели почти плясовую: «Мы давно похода ждали, со восторгом ожидали», и показалась пехота и артиллерия. Это было войско, которое Барятинский стягивал в Куринское, с тем, чтобы выйти навстречу тому отряду, с которым он прямо через всю считавшуюся недоступной Чечню намеревался пройти в Куринское.

Тут были две роты1897 Новашинского Кабардинского полка, и роты эти по установившемуся кавказскому обычаю были приняты, как гости, ротами, стоящими в Куринском. Солдаты разобрались по казармам и угащивались не только ужином — кашей, говядиной, но и водкой, и офицеры разместились по офицерам. Как и водилось всегда, началась попойка, и Иван Матвеевич напился так, что сел верхом на стул, выхватил шашку и рубил воображаемых врагов и хохотал и обнимался1898 и под конец и плясал под любимую свою песню: «Сени, мои сени». Бутлер был тут же. Он старался видеть и в этом военную поэзию, но в глубине души ему это не нравилось, и жалко было Ивана Матвеевича, но остановить его не было никакой возможности. И Бутлер, чувствуя хмель в голове, потихоньку вышел и пошел домой.

* № 107 (рук. № 51).

К счастью или несчастью Бутлера в те оба раза, когда он ходил в засаду с Богдановичем, он никого не подкараулил и никого не убил. Сидя же в продолжение долгой ночи под деревом, Бутлер много успел обдумать. И эти выходы Богдановича перестали казаться ему хорошими, и он уже больше не участвовал в них.

Вообще вся поэзия воинственной *** жизни начинала всё менее и менее прельщать его. То, что прежде было ново, стало привычным и уже не так прельщало, а между тем привычка к пьянству, которая окружала его, начинала всё больше и больше отталкивать его. Долг свой он уплатил, заняв1899 Зачеркнуто: у брата на на огромные проценты деньги, т. е. только отсрочил и отдалил неразрешимое положение. Он старался не думать о нем, и он со дня на день всё больше и больше нравственно слабел. Он теперь уже не был прекрасным Иосифом по отношению к Марье Дмитриевне, а, напротив, стал грубо ухаживать за нею, но встретил решительный, пристыдивший его отпор. Так он жил, ничего не желая, ничего не ожидая1900 кроме и в глубине души презирая себя.1901 Перед вечером в воротах Один

Раз вечером, недели две после его проигрыша, он услыхал вечером в воротах крепости1902 послышались песенников с тулумбасом и ложечниками. Пели1903 почти плясовую известную ему песню: «Мы давно похода ждали, со восторгом ожидали».1904 и показалась пехота и артиллерия Он вышел посмотреть, кто это. Это было войско, которое Барятинский стягивал в Куринское1905 с тем, чтобы выйти навстречу тому для нового движения.

* № 108 (рук. № 51).

— Как? Что? — спрашивал Бутлер, не спуская глаз с страшной головы.

— Удрать хотел, — сказал Каменев и отдал голову казаку, который положил ее в мешок. — Вот я и езжу по приказанию главнокомандующего, везде показывая как редкость.

— Да как же было дело? — спрашивал Бутлер, испытывая страшное болезненное чувство жалости к этому убитому милому человеку и омерзения, отвращения и ненависти даже к тем, которые сделали это, к тем, которые, сделав это, гордятся этим, показывают тот ужас, который они сделали. Вид этой головы сразу отрезвил его. Вся поэзия войны сразу уничтожилась, и ему стало физически больно и стыдно.

* № 109 (рук. № 51).

— А дело было вот как.

Только что Каменев хотел рассказывать, как из двери выскочила1906 как фурия Марья Дмитриевна с остановившимися красными глазами.

— Убирайтесь вы, проклятые, мерзость, гадость, — взвизгивая кричала она. — Уйдите куда-нибудь или я убегу.

— Что же хорошо, мы уйдем, — сказал Иван Матвеевич.

И когда Марья Дмитриевна захлопнула дверь, он покачал головой и чуть улыбнулся.

Она ушла на крыльцо.

— Ну так как же было дело?

* № 110 (рук. № 51, гл. XXV).

Хаджи-Мурат, посоветовавшись с Гомчагой, решил, въехав в кусты, дать отдохнуть коням. Слезши с лошадей и стреножив их, Хаджи-Мурат с своими мюридами сели в кустах, оправили заряды, поели, расстелили бурки, и четверо легли, один стоял и слушал. Ночь была темная, соловьи, заливаясь, мешали слушать. Около полуночи Хаджи-Мурат поднял своих людей и решил ехать дальше, но Гомчага и, главное, Курбан не соглашались с Хаджи-Муратом,1907 и советовали говоря, что лошади их не вынесут,1908 жидкой грязи не отдохнув. И Хаджи-Мурат остался. Они дремали и поглядывали лошадей и звезды. Хаджи-Мурат нажал репетицию, было 2 часа. Послышалось1909 звуки приближающееся к кустам шлепанье и чмоканье1910 большого количества лошадиных ног и тихие голоса людей. Это была погоня.

Хитрость Хаджи-Мурата не удалась по самой неожиданной случайности: в то время, как он со своими спутниками,1911 кружил по кустам увязая, кружил по рисовому полю, старик житель аула Баларджика собирал дрова в этих самых кустах, где они остановились.

Увидав конных, старик спрятался и пошел домой, только когда верховые въехали в кусты и не могли видеть его. Встретив этого старика, Карганов спросил его, не видел ли он конных, и старик сказал, где он их видел. Подъехав к кустам, Карганов окружил их.1912 и стал дожидаться

Хаджи-Мурат, услыхав шаги и говор и увидав толпы конных, окруживших его, решил1913 дожидаться утра и тогда пробиться там, где меньше народа и где скорее можно попасть на дорогу. попытаться пробиться через них. Но не успел он дойти до лошади, как просвистела пуля, ударившись в сук, и началась стрельба по кустам. Хаджи-Мурат и его мюриды 1914 Зачеркнуто: сели в углубление яму. рассыпались по кустам и стали отстреливаться. Из них ни в кого не попали, а они с первых выстрелов ранили двух человек. Начинало светать, и видны были конные1915 Тогда стрельба со стороны Карганова затихла. и пешие, и Карганов, верхом стоявший1916 впереди позади милиционеров.1917 Будет, Хаджи-Мурат, сдавайся, — закричал Карганов Стрельба затихла, и Карганов, выехав вперед, закричал:

— Не перебьешь всех. Нас много. Сдавайся, Хаджи-Мурат. Отдавайся на милость князя. А то погибнешь.

Хаджи-Мурат не отвечал, а из кустов защелкали винтовки, и под Каргановым упала лошадь, и ранило еще одного человека.

— Ну, молодцы, вперед в шашки, срубите их, — крикнул своим милиционерам Карганов. Но1918 никто не шел, и все милиционеры не шли и только наобум продолжали стрелять по кустам.

Хаджи-Мурат уже хотел садиться на лошадей и пытаться пробиться сквозь милиционеров. Сафедин, обрадовавшись этому, уже стал растреноживать коня Хаджи-Мурата, когда послышались крики подъехавших вызванных Каргановым Елисуйцев. Их было человек двести, и вел их Гаджи-Ага, когда-то кунак Хаджи-Мурата, живший с ним в горах и потом перешедший к русским, с ним же был Ахмет-Хан, сын врага Хаджи-Мурата. Гаджи-Ага выехал вперед и закричал:

— Эй, Хаджи-Мурат. Не уйдешь теперь. Сдавайся, или отрубим тебе голову.

— Бери, холоп русских свиней, — крикнул Хаджи-Мурат. — Изменник святого дела. Иди! Бери! — И он выстрелил, но пуля миновала Гаджи-Агу.1919 И тот, выхватив шашку, бросился в кусты И на этот выстрел ответили сотни выстрелов, направленных в кусты по лошадям и людям. Пули, как град, посыпались по кустам1920 Хаджи-Мурат был уже три раза ранен — в ухо, которое ему отстрелили, в плечо и ногу. и ранили лошадей. Одна, разорвав треногу, треща бросилась по кустам, другая зашаталась.

— Режь лошадей, — крикнул Хаджи-Мурат и, подойдя к своей лошади, заржавшей при его приближении, полоснул кинжалом по шее лошади. Кровь хлынула.

Из ямы Хаджи-Мурата видно было врагов, перебегавших от куста к кусту. Им же он был почти не виден. А между тем, он, положив винтовку на1921 подпорки подсошки край ямы, целил1922 в Гаджи Агу, выдвинувшегося не промахиваясь. Офицер милиции в черной папахе впереди других выскочил из за куста, желая забежать за следующий, но не успел он сделать шага, как винтовка щелкнула, дым показался на полке, и офицер повернулся, зашатался и упал.

Рыжий Гомчего также редко выпускал выстрелы даром и всякий раз радостно визжал, когда видел, что пули его попадали.1923 Зачеркнуто: Но несмотря на Мирные остановились и стали спешиваться. И скоро по деревьям около Хаджи-Мурата Стрельба продолжалась, и по телам лошадей стали шлепать и по сучьям шлепали пули и визжа пролетали пули. Хаджи-Мурат, спрятавшись за лошадь, заряжал и бил с подсошек только тогда, когда он был уверен, что не промахнется не переставая стрелял редко не промахиваясь.

Как только кто из мирных высовывался из за дерева, он падал или хватался за грудь или живот.

Товарищи Хаджи-Мурата1924 кроме Сафедина стреляли редко не целились и выстрелы их не ранили, но Хаджи-Мурат и Сафедин были так метки делали то же. Только Муртазил не стрелял, но, лежа подле Хаджи-Мурата, заряжал1925 ему винтовку и подавал ему то свою, то его винтовку.1926 Сафедин стрелял Курбан сидел за своей убитой лошадью и пел «Ляилаха-илла-ллах» и1927 спокойно стрелял не торопясь стрелял, но не попадал, потому что дурно целил. Сафедин дрожал всем телом от нетерпения броситься с кинжалом на врагов и стрелял тоже дурно, потому что смотрел на1928 своего мюршида Хаджи-Мурата.

Только Гомчего не пускал ни одного заряда даром.1929 и через лошадь целились старательно. И потому и представляли цель и по ним били. В первого попали в Сафедина в ухо. Он завязал себя платком.

Первый из мюридов Хаджи-Мурата был ранен Гомчего. Пуля попала ему в руку. Он обтирал кровь о черкеску и продолжал стрелять.1930 потом пуля попала Хаджи-Мурату в руку ниже плеча Хаджи-Мурата сначала ранило Потом был ранен сам Хаджи-Мурат. Пуля пробила ему плечо. Хаджи-Мурат1931 выхватил из кармана. вырвал из бешмета вату1932 и поспешно заткнул себе дыру и *** и заткнув рану продолжал целить и стрелять. Когда мирные увидали, что Хаджи-Мурат ранен, они радостно завизжали, и1933 один из них Гаджи-Ага опять закричал1934 Хаджи-Мурату ему, чтобы он сдавался. Всё равно ему не уйти от них.

— Не уйти и вам от меня, — кричал Хаджи-Мурат,1935 выпуская свою пулю в того, кто предлагал ему сдаться. — Ну так пропадать вам, — закричал предлагавший сдаться. Но Сафедин уже целил в предлагавшего и убил его. Сафедин медленно, но не переставая стрелял и долго целился. Но скоро и Сафедин перестал стрелять. В то время, как он целил заряжая ружье.

— Трусы, пьяные мыши, — кричал Балта, не сидя, как другие за лошадью, а перебегая от дерева к дереву и стреляя в нападавших.

— Давай бросимся в шашки, — проговорил Сафедин.

— Погоди еще. Стреляй. — Сафедин взялся за ружье и тотчас же выпустил его. Пуля попала ему в лоб, и он с корточек спустился назад и упал навзничь. Опять мирные, увидав, что убили одного, загикали и закричали,1936 чтобы они сдались, но но не решались1937 напасть итти в кусты.

Увидав, что Сафедин убит, Хаджи-Мурат1938 только крикнул своим двум, чтобы они взяли велел Муртазилу взять от Сафедина заряды и подать ему.1939 патроны У него уже не оставалось.1940 один из двух Муртазил подполз к Сафедину и выбрал.1941 хозыри и подал их Хаджи-Мурату. Так продолжалось еще минут десять. Один из двух оставшихся, кроме Хаджи-Мурата. Балта был тоже ранен в1942 руку шею и,1943 стоная сидел и перестал стрелять. Другой плюя кровью, сидел за кустом. Курбан пел и стрелял медленно и дурно и скоро был убит. Пуля попала ему в грудь. Гомчего вылез из ямы и исчез куда то. Хаджи-Мурат один отстреливался,1944 но не успевал и неприятели придвигались1945 перебегая от дерева к дереву. всё ближе и ближе.1946 Хаджи-Мурат еще заткнул себе рану в плече и в ноге и весь черный, в крови и пыли, то ложился за лошадь заряжая, то поднимался, наводил ружье и стрелял. Еще пуля попала Хаджи-Мурату в1947 З ач.: голову, оторвав ухо и часть щеки. левую руку, и он опять вырвал кусок ваты и стал, лежа в яме, затыкать рану.

Враги думали, что он убит, и визг поднялся со всех сторон, и человек пять подбежали шагов на десять.

— Убит, убит, — закричали горцы и бросились к яме. Но тотчас же остановились.

Из ямы1948 поднялась голова окровавленная поднялся весь черный и в крови Хаджи-Мурат и из пистолета убил ближайшего.1949 и с кинжалом Но остальные были так Опять нападающие остановились. И тут Хаджи-Мурат выскочил из ямы и с кинжалом наголо бросился в их середину. Он не успел добежать до врагов, как еще две пули1950 пробила грудь Хаджи-Мурата. Он ударились в тело попали в него: в шею и в грудь, и он упал.1951 Одна попала в золотой на груди, другая в живот и третья в сере шею.

Он умирал и вдруг понял это. И вспомнился ему его враг, сам высокий, рыжий Шамиль, с своим ложным величием, и сын Магома, и преданный Сафедин, который с раскрытым, как у птенцов, ртом лежал подле него.

«Его воля, алла бисмилла иль рахил, — подумал он. — Так надо, так и будет», и его охватило торжественное спокойствие.

Все думали, что кончилось. Но вдруг его страшная, окровавленная голова, бритая, без папахи поднялась из за лошади, он поднялся весь. Все замерли.

Смущение нападавших продолжалось недолго. Еще две пули ударились в грудь Хаджи-Мурата. Одна попала в один из тех золотых, которые были зашиты в его бешмет, и отскочила, другая попала в сердце.

Хаджи-Мурат упал навзничь и уже не двинулся.

Тогда Ахмет-Хан подбежал и ударил кинжалом по голове, но сгоряча не попал по шее, а по черепу, сделав ненужную рану.

Потом он уж наступил на шею и, свернув левой рукой окровавленную голову набок, совсем отсек ее.

Кровь хлынула из артерий, и челюсть головы дернулась и замерла навек.

Вот эту смерть напомнил мне раздавленный репей-татарин на дороге.

* № 111 (рук. № 51).

Этого то старика встретил Карганов,1952 спросил его тщательно обскакавши все окрестности Нухи и нигде не найдя следов Хаджи-Мурата. Возвращаясь уже домой, Карганов не ожидал ничего, для очистки спросил старика, не видал ли он конных, и старик сказал, где он видел пятерых конных, и указал те кусты, в которые они въехали. Карганов подъехал к кустам и,1953 окружил их и решил дожидаться утра по стреноженным лошадям убедившись, что Хаджи-Мурат1954 услы услыхал шаги тут, решил дожидаться утра и утром взять бежавших.

Увидев, с кем он имеет дело, Хаджи-Мурат1955 решил пробираться через милиционеров них хотел выехать на другую сторону кустов и велел своим нукерам1956 Зач.: садиться на лошадей растреноживать лошадей. Но не успели нукеры взять лошадей, как просвистела пуля,1957 Зач.: ударилась в сук обила листья и защелкали выстрелы, направленные в1958 Зач.: лошадей и людей. Хаджи-Мурат и его нукеры рассыпались по кустам и стали отстреливаться и с первых выстрелов ранили одного человека. На выстрелы Хаджи-Мурата и его нукеров защелкали десятки ружей, но все были так далеко и выстрелы стреляли из такой дали. кусты со всех сторон. Но цель была так неопределенна, что1959 она десятки выстрелов никого не ранили из людей Хаджи-Мурата и только подбили одну лошадь, которая, разорвав треногу, треща, бросилась по кустам.

Хаджи-Мурат и его люди1960 выбрались между тем в кусты тотчас, как началась стрельба сели в яму, из которой, вероятно, возили землю на плотину,1961 и сели в нее и из нее стали стрелять.1962 Потом стрельба вдруг затихла, и Карганов, подъехав к кустам, громко закричал.

— Перестань стрелять, — закричал Карганов.

Выстрелы замолкли.

— Ты тут, Хаджи-Мурат, — закричал Карганов. — Нас много1963 сдавайся, Хаджи-Мурат, отдайся на милость князя. А то погибнешь. и тебе не уйти. Сдавайся. Слышишь!

* № 112 (рук. № 51).

Хаджи-Мурат не двигался, но еще чувствовал. Он почувствовал, что кто-то как будто молотком ударил его по черепу. Больше он уже ничего не вспоминал и не чувствовал. То, что ему показалось ударом молотка по черепу, был неловкий удар Ахмет-Хана, который, впопыхах подбежав к врагу, желал отрубить ему голову, ударив его своим большим кинжалом по черепу. Увидав, что он не попал по шее, а сделал ненужную рану, Ахмет-Хан, наступив ногой на спину Хаджи-Мурата, прижав его ногой к сырой земле и ловко развернувшись, своим большим кинжалом отсек залитую кровью голову.

* № 113 (рук. № 51).

Хаджи-Мурат чувствовал, что он умирает. Он вспомнил о враге своем Шамиле и не почувствовал к нему никакой злобы, вспомнил о враге Гаджи-Ага, который сейчас только ругал его1964 а ему было всё равно умереть и хочет убить. К нему он почувствовал себя точно так же равнодушным. Вспомнил о сыне и не почувствовал никакой особенной любви к нему, вспомнил о Воронцове, об его власти и блеске и роскоши, и ему стало скучно думать об этом, вспомнил о своей старухе-матери Патимат, как она молодая сидела под коровой и вокруг нее был запах кизячного дыма и кислого молока, и ему это было приятно. Он думал всё это и между *** тем продолжал делать начатое. Всё могучее тело его собрало свои последние усилия и, помимо воли его, выскочило из ямы и с кинжалом наголо бросилось в середину врагов. Одного он зарезал кинжалом, но в это же время две пули попали в него, в шею и в грудь, и он упал. Но1965 вдруг тотчас его1966 страшная окровавленная бритая голова без папахи опять поднялась1967 из за лошади он над землей, и, опираясь на руки, он поднялся весь.

Он постоял так недолго и быстро как подкошенный упал на лицо и уже не двинулся. Ахмет-Хан подбежал и ударил кинжалом по голове, но сгоряча не попал по шее, а по черепу, сделав ненужную рану. Хаджи-Мурат не двигался, но еще чувствовал. Его удивило, зачем его стучат по голове.1968 Но потом он перестал и это чувствовать. Но это было последнее его ощущение. Больше он уже ничего не вспоминал, не чувствовал.1969 Ахмет-Хан

Увидав, что он не попал по шее, Ахмет-Хан наступил ногой на шею и, отогнув *** ее и размахнувшись из всех сил, отсек своим большим кинжалом залитую кровью голову от туловища. Кровь хлынула из артерий, и челюсть головы дернулась и замерла навеки. Вот эта то смерть напомнила мне раздавленный репей — татарина — на дороге.

* № 114 (рук. № 51).

Курбан между тем всё пел и стрелял, медленно заряжая и целясь. Вдруг Хаджи-Мурат перестал слышать его. Оглянувшись, он увидал, что его нет. В то же время Гончего вылез из ямы и исчез куда то. Хаджи-Мурат остался один с Муртазилом. Неприятель придвигался всё ближе и ближе. Еще пуля попала Хаджи-Мурату в голову, оцарапав ее, другая в левой бок. Он лег в канаву и, опять вырвав из бешмета кусок ваты, стал затыкать рану. Хаджи-Мурат чувствовал, что он умирает. Воспоминания с необыкновенной быстротой сменялись в его воображении, и отношение его к этим воспоминаниям было совсем другое, чем прежде. Он вспомнил о Шамиле, увидав его в своем воображении таким, каким он видел его последний раз: с рыжей подстриженной бородой, прищуренными глазами, в чалме и зеленом архалуке, и удивился тому, что не чувствовал к нему ни злобы, ни какого либо интереса. Вспомнил он о Хаджи-Аге, который сейчас только ругал его и обещал отрубить ему голову, и это нисколько не интересовало его. Вспомнил он о Воронцове, о всем том, что обещал ему старик, и ему удивительно было, *** как мог он интересоваться этим. Вспомнил о сыне и еще больше удивился, не почувствовав при этом воспоминании никакого страха за его судьбу. Вспомнил о своем детстве и старухе-матери, как она сидела под коровой, и вокруг нее был запах кизячного дыма и кислого молока, и это более всего другого показалось ему приятным и важным. Он думал всё это, а между тем всё могучее тело его, продолжая делать начатое, собирало последние усилия и, помимо воли его, поднялось над ямой и выстрелило из пистолета в ближайшего и вслед за тем совсем вылезло из ямы и с кинжалом наголо бросилось навстречу врагам. Весь черный и в крови, он был так страшен, что ближайшие подались назад, а приближавшиеся остановились. Раздалось несколько выстрелов, и он упал. Но тотчас его окровавленная бритая голова без папахи опять поднялась над землей, и, опираясь на руки, он поднялся весь. Он постоял так недолго и, как подкошенный репей, упал на лицо и уже не двигался. Хаджи-Мурат не двигался, но еще чувствовал. Он почувствовал, как первым подбежавший к нему запыхавшийся Ахмет-Хан, желая отсечь ему голову, ударил его по черепу своим большим кинжалом. Его удивило, зачем стучат по его голове. И это было последнее его ощущение. Больше он уж ничего не вспоминал и не чувствовал. Увидав, что он не попал по шее, а сделал ненужную рану, Ахмет-Хан, наступив ногой на спину Хаджи-Мурата, размахнулся из всех сил своим большим кинжалом и отсек залитую кровью голову, настолько, что со второго удара она отделилась от туловища. Кровь хлынула из артерий, и челюсть головы дернулась и замерла навеки, придя в то состояние, в котором Каменев по приказанию начальства возил, показывая по крепостям и аулам.

Вот эту то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди паханного поля.

* № 115 (рук. № 52, гл. I).

Впереди шла женщина с жестяным кувшином за спиной и кумганом в руке, из которого капала только что набранная из ключа студеная, светлая вода. Не желая быть узнанным, Хаджи-Мурат, отвернув голову от женщины, тронул мягким чувяком лошадь, и она быстрым прòездом, за которым Сафедин должен был поспевать рысцой, обогнала женщину и подвезла его.

* № 116 (рук. № 52).

опустил свое могучее красивое тело на подушку, которую подсунул ему разговорившийся старик. Красивое лицо его было совершенно неподвижно, только добрые бараньи глаза его переходили с лица Хаджи-Мурата на лицо разговорившегося старика.

* № 117 (рук. № 52, гл. IV).

У костра сидело четыре горца: волосатый, черно загорелый, широколицый, приземистый аварец, черноглазый веселый чеченец, тот самый Садо, который ходил лазутчиком, потом худой, длинный, длиннорукий, рябой тавлинец и рыжий с шрамом через нос кривой лезгин.

* № 118 (рук. № 52).

— Якши, — хорошо, — сказал он и, достав из кармана черкески кошелек, дал два рубля хозяйскому брату, потом велел растреножить лошадей и Темир Садыку, с могучими плечами приземистому аварцу, стать верхом на дороге к аулу, с тем, чтобы в случае погони дать знать ему.

* № 119 (рук. № 52, гл. XI).

— Отчего так? — спросил Лорис-Меликов.

— А оттого, что когда я догнал этого человека (они бежали от нас — подо мною был добрый конь хана), он выстрелил в меня и промахнулся, тогда я ударил его шашкой, и он пустил поводья и упал на шею лошади. Я схватил его лошадь за повод, и мы остановились. Он свалился с седла на земь. Я тоже слез и подошел к нему. Он сказал: «я шейх».

* № 120 (рук. № 52, гл. XV).

Донесение это было послано 26 декабря. 28 же фельдъегерь, с которым оно было послано, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков, доставил донесение военному министру. На другой день военный министр Чернышев повез его вместе с другими докладами в Зимний дворец государю Николаю Павловичу. Тщеславный, хитрый, как все ограниченные люди, и безнравственно самоуверенный выскочка Чернышев, подлостью сделавший карьеру и захвативший имения сосланного декабриста Чернышева, не мог не ненавидеть, в своем роде благородного, Воронцова, всегда радовался случаю уронить его во мнении государя. Распоряжение же о Хаджи-Мурате Воронцова, всегда слишком, по мнению самого государя, ласкающего азиатов и заискивающего у них, можно было представить именно таким,1970 случаем ненужным и вредным заискиванием и послаблением1971 кавказ горцам.

Было 12 часов, когда Чернышев вышел из великолепных саней, запряженных орловскими рысаками, у большого подъезда Зимнего дворца.

Миновав часовых, ординарца и флигель-адъютанта, Чернышев подошел к зеркалу и, охорашивая свои крашеные виски, как и усы, потом поправив крест на шее, золотые аксельбанты и привычными движениями старческих рук большие золотые эполеты, взял подмышку портфель и остановился у двери. Дверь отворилась, и вслед за вышедшим из двери министром внутренних дел Чернышев вошел к государю.

Николай Павлович жил тогда уже не наверху, а в нижнем этаже, в маленьких двух комнатах, в которых стояла его кровать с — как он думал — знаменитым, как наполеоновская шляпа, плащом.

Сам он в мундире своего полка, — он ехал на смотр, — сидел за покрытым зеленым сукном, заложенным бумагами, письменным столом и стеклянным и тупым взглядом встретил вошедшего. И всегда тусклые глаза Николая нынче смотрели тусклее обыкновенного, и под ними были синеватые подтеки. Грудь его, сливающаяся с брюхом, была перетянута и вместе с животом выпячивалась из под мундира, но лицо говорило об усталости. Он по обыкновению встал и нынче со светом и вытерся льдом и сделал свою обычную прогулку вокруг дворца, но чувствовал себя вялым и усталым, так как заснул только в два часа ночи.

Причиной этого было то, что в 12-м часу ночи, вернувшись из маскарада, где он в своей каске с птицей на голове прохаживался под руку с женской маской, он пошел не спать, а наверх на свиданье с двадцатилетней девушкой, дочерью гувернантки шведки, Копервейн, которая уже несколько раз в маскараде интриговала его и так пленила своей белизной, прекрасным сложением и нежным голосом, что он назначил ей свидание нынче же во дворце после маскарада. Она пришла и была еще милее без маски, чем показалась в маске. Получив всё, что ей нужно было, обещание дать место ее матери и пенсию себе, она во втором часу через ту же заднюю лестницу и маленькую дверь, по которой вошла, ушла от него.

Позавтракав с императрицей, — Николай Павлович гордился своей нравственной семейной жизнью, — он уже более часа сидел в своем кабинете и слушал доклады, сначала министра двора, которому он велел выдавать пенсию г же Копервейн, и потом министра внутренних дел, на докладах которого он положил свои резолюции. Теперь очередь была за военным министром.

Длинное, с взлизами над зачесанными височками и полукруглыми бакенбардами и длинным носом, лицо его с ожиревшими щеками, подпертое высоким воротником, было более обыкновенного холодно и неподвижно.

Чернышев тотчас же понял по выражению его лица, что он не в духе, и решил воспользоваться этим расположением его против Воронцова. Но прежде чем докладывать новое, надо было получить оставленные у него дела для резолюции. В числе этих дел о следствии над обличенными в воровстве провиантскими чиновниками и перемещениях войск на польской границе было еще и дело о студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора. Все эти и другие бумаги лежали у него на столе, и он передал их Чернышеву. На полях были резолюции с грубыми орфографическими ошибками: «Наредить строжайшее следствие... Разместить в Белостоке...» На последней резолюции о студенте было написано: «Заслуживает смертной казни. Но, слава Богу, смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз скрозь 1972 В подлиннике сквозь переправлено на: скрозь 1000 человек. Николай».

— Прочти, — сказал он Чернышеву, очевидно очень довольный своим этим сочинением.

Чернышев прочел и наклонил в знак почтительного удивления голову так, что хохол его затрясся, и потом,1973 взглянул на свою памятную записку. открыв свой портфель, начал докладывать: было дело о бежавшем арестанте и суде над офицером, в карауле которого он бежал, другое дело было о переименовании полка из 54-го в Нежинский,1974 еще о поляке Росоловском, оскорбившем офицера еще о назначениях и производствах, о благодарности за смотр и, наконец, о донесении Воронцова о Хаджи-Мурате.

Николай1975 Павлович слушал всё, держа своими большими белыми руками, с одним золотым кольцом на безыменном пальце, листы доклада и глядя осоловелыми глазами в лицо Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза. — Ты знаешь?

— Знаю, Ваше Величество.

Чернышев знал, слышав это не раз от Николая Павловича, что, когда ему нужно решать какой-либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений, и тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собой, неизменное и самое верное, и ему стоило только выразить его. Так он решил вопрос о студенте, который должен был быть прогнан сквозь 12 тысяч. Так он решил еще нынче утром вопрос о двух миллионах государственных крестьян, которых он присвоил себе, приказав перечислить их в удельные, не забыв при этом написать генерал-губернатору держать это дело в тайне, чтобы не дать повода всяким вралям ложно перетолковывать это благодетельное для крестьян1976 дело распоряжение. Так он и теперь решил дело о Хаджи-Мурате и вообще о кавказской войне. О Хаджи-Мурате он решил, что выход Хаджи-Мурата означает только то, что его, Николая Павловича, план войны на Кавказе уже начинает приносить свои плоды. Хаджи-Мурат отдался русским, по его мнению, очевидно, только потому, что исполняется им составленный план медленного движения вперед, постепенного разорения аулов, истребления их продовольствия и вырубки их лесов. То, что план, составленный перед назначением Воронцова в 1845 году, был совсем другой; что он тогда говорил, что надо одним ударом уничтожить Шамиля, и что по его повелению была сделана несчастная Даргинская экспедиция, стоившая столько жизней, нисколько не мешало ему. Для того, чтобы говорить, что план его состоял в медленном и постоянном уничтожении продовольствия горцев, он должен бы по крайней мере был забыть, что он не одобрил этого плана Ермолова и Вельяминова и предписал совершенно противоположное Воронцову, но он не забывал этого и гордился и тем планом и планом постоянного тревожения, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили друг другу. Лесть, подлость окружающих его людей довели его самомнение до того, что он не видел своих противоречий, считал себя выше здравого смысла и наивно верил, что ему стоит только помолчать и подумать, и первая мысль, которая взбредет в его ограниченную и одуренную голову, и будет священная истина, продиктованная ему самим Богом. Кроме того он, кажется первый из русских царей, выдумал для удобства1977 не только самовластия и самодурства самовластия прятаться, когда это нужно, за закон, который он сам же устанавливал, и, когда нужно, нарушать в корне все законы божеские и человеческие, а когда нужно, делать вид, что, жалея о совершающемся, он не может изменить исполнения закона.

Так он, например, в то время, как он сам распорядился повешением пяти декабристов и сам подробно расписал, что и как должны делать войска и барабаны, его любимый музыкальный инструмент, — когда подведут пятерых казнимых к виселицам, и что тогда, когда их повесят, он говорил, что он в это время с императрицей в церкви молился о тех, которых вешали по его приказанию и рецепту. Когда же противоречие было уже слишком ясно, тогда он говорил, что он получает советы свыше и потому не может не следовать им.

— Надо твердо держаться моей системы разорения жилищ, уничтожения продовольствия в Чечне, и тогда всё будет хорошо, — сказал он теперь. — Так и напиши ему. О Хаджи-Мурате ничего не пиши. Правда, что старик слишком возится с этими разбойниками, но это не важно. Главное, напиши, что надо пользоваться войсками и делать набеги и как можно более вытеснять их с плоскости. Напиши, что я жду исполнения моих предначертаний.

* № 121 (рук. № 52, гл. XVI).

1978 Отчеркнуто с надписью на полях: пр пропустить Бутлер1979 в особенности после своего знакомства с Хаджи-Муратом и дружбы с ним. был полон той воинственной поэзии, которой подчиняются все военные на войне и к которой особенно располагает и величественная и нежная природа предгорьев Кавказа. Его не только радовала самая настоящая война, к которой по временам обязывала его его служба, но его прельщали даже и вольные, производимые одним из офицеров из полка Богдановичем, набеги и нападения на отдельных горцев. Офицер этот, славящийся в полках своей храбростью, ходил с двумя-тремя охотниками солдатами по ночам на дороги и там, засевши за кустами или камнями, выжидал проезжающих горцев и нападал на них, убивал и приносил их головы. Бутлер ни разу не видал этого, но таинственность и опасность такой охоты на людей нравилась ему и он хотел в первый раз, как Богданович пойдет в засаду, итти с ним.

Бутлер, как и все военные, был одержим тем особенным эгоизмом, мыслью только о себе, и совершенным забвением о последствиях своей деятельности для неприятеля, которые развиваются различными условиями, главное же той опасностью, которой подвергается на войне всякий участвующий в ней. Всякую минуту в опасности не только жизнь, но военная репутация, честь. Постоянно занят тем, чтобы не только не струсить, но показать пример храбрости. И это чувство так поглощает всего человека, что уже ему некогда и он не может думать о неприятеле, о том, от кого он в опасности и на ком проявляет свою храбрость. Это с особенной силой испытывал впечатлительный Бутлер. Он с особенным наслаждением вспоминал последний набег,1980 на Сайдан и никогда ему и в голову не приходила мысль о тех страданиях, которые испытали и испытывали жители аула вследствие этого набега.

* № 122 (рук. № 53, гл. III).

— Пожалуйста, чем могу.

— Барон Фрезе вчера приехал.

— Какой это Фрезе?

— Сын княгини Каракиной — кавалергард...

— А-а, — сказал Воронцов.

— Помните, я просил вас прикомандировать его к нашему полку.

— Ну, так вот: если бы у нас на рубке леса случилось дело завтра, вы ничего не будете иметь?

— Т. е. что вы вызовете горцев на перестрелку? — улыбаясь спросил Воронцов.

— Да, может быть. Вы ничего не будете иметь против? Он такой хороший малый этот Фрезе.

— Разумеется, что же я могу? А помочь ему я очень рад.

Дело было в том, что добродушный Полторацкий хотел помочь разжалованному товарищу по Пажескому корпусу тем, чтобы затеять перестрелку с горцами (это всегда можно было) и представить Фрезе к награде, как отличившегося.

* № 123 (рук. № 53, гл. V).

Это был длинноногий и длиннорукий человек воинственного, щеголеватого вида, с бледным лицом и русой бородкой. Он был1981 знаменитый бегун, прыгун и стрелок и вместе с тем кроме ловкости и силы, которой славился, еще ученый человек, оскорбленный Шамилем и ненавидевший его житель казикумыцкого ханства Курбан-Магомет.

* № 124 (рук. №. 53, гл. VI).

Хаджи-Мурат, хромая на короткую ногу, вышел из гостиной за камердинером и с помощью переводчика, сделав омовение, стал на молитву. Через час он опять входил по приглашению Воронцовых в гостиную с серебряным кинжалом на поясе. В гостиной собралось несколько офицеров и вели общий разговор, во время которого Марье Васильевне удалось поймать Хаджи-Мурата на том, что он похвалил золотые часы с репетицией, и она потребовала, чтобы он принял их в подарок. Обедать Хаджи-Мурат отказался за общим столом, и ему снесли обед в его комнату. Хаджи-Мурат всем очень понравился, и за обедом шел веселый разговор о нем.

* № 125 (рук. № 53, гл. XI).

— Что такое хазават? — спросил Лорис-Меликов. Он знал, что значило хазават, но хотел слышать, как понимает это слово Хаджи-Мурат.

— Хазават значит то, что мусульманин признает власть над собой только Аллаха и тех, кого поставил над ним Аллах. Если же он во власти неверных, то должен биться до тех пор, пока не умрет или не освободится.

— Так, — сказал Лорис-Меликов, — как же это было, что ты тогда еще хотел принять хазават?

— А было это так, что тогда в одной схватке я в первый раз убил человека.

— А много ты убил людей на своем веку? — сказал Лорис-Меликов. — Сколько?

— А кто же их считал. Но тот человек был шейх.

— Что значит шейх? — спросил Лорис-Меликов.

— Шейх значит учитель мюридов. Так вот, когда он умирал, он сказал мне: «ты убил меня; но знай, что мусульманину нет спасения без хазавата, держи хазават». Так вот с тех пор я стал думать о хазавате. Но тогда еще я не стал мюридом, а не стал я мюридом потому, что скоро после этого мюриды убили моего отца, на них была его кровь, и я не мог итти к ним.

* № 126 (рук. № 53, гл. VI).

Донесение это было послано 26-го декабря. 30-го1982 Написано поверх: 28 же фельдъегерь, с которым оно было послано, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков, доставил донесение к князю Чернышеву, бывшему тогда военным министром. На другой день1983 военный министр. Чернышев 1984 повез его вместе с с этим донесением и другими докладами в обычный час приема приехал в Зимний дворец.1985 к государю Николаю Павловичу. Тщеславный, хитрый, как все ограниченные люди, и безнравственный, самоуверенный выскочка Чернышев, подлостью сделавший карьеру и захвативший имение

Чернышев, рядом обманов, лжей, подлостей приобретший свое1986 блестя блестящее высокое положение и в особенности огромное состояние,1987 рядом обманов, лжи, подлостью отнятое им у сосланного декабриста Чернышева,1988 не мог не ненавидеть естественно ненавидел1989 в своем роде благородного Воронцова и1990 всегда радовался случаю уронить его во мнении государя. Распоряжение же о Хаджи-Мурате Воронцова за то, что Воронцов пользовался особенным уважением Николая, и за то, что Воронцов занимал еще более высокое положение, чем Чернышев, владея большим состоянием.1991 Как трудился для этого Чернышев был вполне убежден все те Главное же за то, что1992 Воронцов он знал, что Воронцов1993 Зач.: как стар старался презирал его, и потому Чернышев старался когда и как мог вредить Воронцову во мнении государя. Теперь, везя доклад о Хаджи-Мурате, он надеялся повредить Воронцову, всегда слишком, по мнению государя, ласкающему азиатов и заискивающему у них, тем, чтобы представить именно таким ненужным и вредным заискиванием слишком большие преимущества, данные Хаджи-Мурату.

Было 12 часов, когда1994 Чернышев вышел на два великолепных1995 саней запряженных орловских рысака, запряженных в парные сани, остановились у большого подъезда Зимнего дворца,1996 Миновав часовых, ординарца и флигель-адъютанта и Чернышев 1997 3ач.: в бобровой он шинели вышел из саней и бодрясь прошел мимо часовых и, сняв шинель, подошел к зеркалу,1998 и охорашивая свои он оправил свои крашеные виски,1999 и усы привычным движением старческих рук поправил крест,2000 золотые аксельбанты и большие золотые эполеты2001 Он взял подмышку портфель и остановился у двери. Дверь отворилась и вслед за вышедшим из и направился к кабинету государя.2002 У двери В предшествующей комнате он остановился и, поздоровавшись с флигель-адъютантом, спросил, кто у государя? У государя был министр внутренних дел. Чернышев 2003 вошел к государю присел, раскрыл свой портфель, проверяя находящиеся в нем бумаги. Дверь отворилась, вышел министр внутренних дел. Чернышев поздоровался с ним и вошел в кабинет государя.

2004 Император Николай2005 Павлович жил тогда2006 уже не наверху, а в нижнем этаже, в маленьких двух комнатах под сводами: кабинете и спальне.2007 в которой стояла его кровать с, — как он думал, — знаменитым, как наполеоновская шляпа, плащом. Сам он в мундире своего полка, он ехал на смотр, сидел за Дверь в спальню была открыта, и виднелась жесткая железная кровать и на2008 которой всегда лежал его ней старый плащ. Николай не позволял заменить2009 его старый плащ новым, говоря, что, как у Наполеона была его шляпа, так у него его плащ.

В кабинете же был большой покрытый зеленым сукном2010 заложенным бумагами письменный стол и2011 стеклянным и тупым взглядом несколько кресел и небольшой шкап.

Николай2012 сидел за столом отки откинувшись в мундире с эполетами (он ехал на смотр) сидел за столом, откинувши свой огромный перетянутый по животу стан, и стеклянным тупым взглядом встретил вошедшего.2013 И всегда тусклые глаза Николая Длинное лицо его, с огромным лбом, выступавшим из за приглаженных височков парика и с правильными колбасиками баками и кольцами закрученными усами2014 было обрюзгшее и глаза его и всегда тусклые , с ожиревшими щеками, подпертое высоким воротником, было более обыкновенного холодно и неподвижно. Глаза его, всегда тусклые, нынче смотрели тусклее обыкновенного.2015 и под ними были синеватые подтеки. Грудь его, сливающаяся с брюхом, была перетянута и вместе с животом выпячивалась из под мундира. Всё лицо говорило об усталости. Он, как и всегда, встал и нынче со светом, вытерся льдом и сделал свою обычную прогулку вокруг дворца, но чувствовал себя вялым и усталым, так как заснул только в два часа ночи. Причиной этой усталости было то, что2016 в 12-м часу ночи, вернувшись из маскарада, где вчера, как обыкновенно,2017 был он в маскараде, прохаживаясь в своей каске с птицей на голове2018 прохаживался под руку с женской маской. Он пошел не спать, а на свидание с двадцатилетней девушкой, дочерью шведки Копервейн, которая уже несколько раз в маскараде интриговала его и так пленила между2019 гостями сторо сторонившимися робко сторонившейся перед ним публикой, встретил опять ту привлекательную своей белизной, прекрасным сложением и нежным голосом2020 что он назначил ей свидание маску, которая еще в тот маскарад интриговала его и скрылась. Нынче она опять подошла к нему, и он уже не отпустил ее, и тот, кто заведовал его шалостями, привел эту маску нынче же во дворец после маскарада.2021 Она пришла и была еще милее без маски. Получив всё, что ей нужно было: обещание дать место ее матери и пенсию себе, она во втором часу через ту же заднюю Маска эта оказалась2022 невинной двадцатилетней девушкой, дочерью шведки гувернантки, которая, как и многие тогда, влюбилась, не видав еще его, в императора и всю свою женскую хитрость, ловкость и прелесть употребила на то, чтобы отдаться ему. И достигла того, чего страстно желали многие аристократические девицы и фрейлины.

Николай нашел ее еще милее без маски и более двух часов провел с нею. Когда она ушла от него через ту же лестницу и маленькую дверь, по которой вошла,2023 ушла от него он долго еще не мог заснуть, и знаменитый плащ, которым он покрывался, не дал ему успокоения.

Он заснул только в два часа. В восьмом часу он уже встал, как всегда вытерся льдом и сделал свою прогулку вокруг дворца, но ни вытирание, ни лед не освежили его.

После прогулки Николай по обыкновению позавтракал с императрицей —2024 Николай Павлович он гордился своей нравственной семейной жизнью — и ему и в голову не приходило, чтобы такие шалости, как нынешняя, могли препятствовать хорошей семейной жизни.2025 он уже более часа сидел Он даже впоследствии устроил мать этой хорошенькой шведки в гардероб императрицы.2026 проведя

Пожаловавшись императрице на головную боль, он скоро ушел к себе и в своем кабинете2027 и слушал доклад принимал сначала министра двора,2028 которому он велел выдавать пенсию госпоже Копервейн потом министра внутренних дел.2029 на докладах которого он положил две резолюции. Теперь очередь была за военным министром. Длинное с взлизами над зачесанными височками и полукруглыми бакенбардами с длинным носом лицо. Когда министр внутренних дел вышел, Николай с грустью задумался о том, что он теперь уже не так, как в старину, переносит такие ночные Strapazen,2030 *** похождения, и ему жалко стало себя, своей убывающей2031 физиче физической телесной силы. Он набрал воздуха, выпятил грудь, но это не помогло: в голове была та же сонливость, и во всем теле та же вялость, и ему стало досадно.

Чернышев тотчас же понял по выражению его лица, что он не в духе, и решил воспользоваться этим расположением его против Воронцова. Но прежде чем докладывать новое, надо было получить на оставленные у него дела две резолюции. В числе этих дел было одно: о следствии над обличенными в воровстве провиантскими чиновниками, другое о перемещении войск на польской границе и третье2032 было еще дело о поляке-студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора. Все эти2033 и другие бумаги дела лежали у него на столе,2034 и он передал их Чернышеву. На полях были резолюции уже с надписанными,2035 резолюциями с грубыми орфографическими ошибками, резолюциями.2036 «Наредить строжайшее следствие»... значилось на первом. «Разместить в Белостокской губернии» на втором, на третьем На последней резолюции о студенте было написано:

— Вот прочти, — сказал Николай, подвигая Чернышеву первое дело. На поле было написано: «Наредить строжайшее следствие».2037 Действительно он устал

— Да, брат, видно в России только один честный человек, — сказал Николай, несколько оживившись.

Чернышев знал, что Николай интересовался только тем, что относилось к нему лично, и что всякое2038 он умел дело было интересно ему только в той мере, в которой оно выставляло его, давало ему возможность играть роль величия, и потому он тотчас же понял, что этот единственный честный человек в России был сам Николай, и одобрительно улыбнулся.

Другое дело было размещение войск. Казалось, что дело уже никак нельзя было отнести к своей личности, но и тут Николай нашел эту связь.

— Напиши Врангелю, что я2039 поручаю полагаюсь на него. Он знает меня и поймет.

На этом деле было надписано: «Разместить в Белостокской губернии».2040 третье дело В резолюции на третьем деле весь интерес уж был перенесен на себя, на свою роль. Было дело о бежавшем арестанте и суде над офицером, в карауле которого он бежал, другое дело было о переименовании полка из 54-го в Нежинский, еще о назначениях и производствах, о благодарности за смотр и, наконец, о донесении Воронцова о Хаджи-Мурате.

Николай слушал всё, держа своими большими белыми руками с одним золотым кольцом на безымянном пальце листы доклада и глядя2041 осоловелыми безжизненными глазами в лицо Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза. — Ты знаешь?

— Знаю, Ваше Величество!

Чернышев знал, слышав это не раз от Николая,2042 Павловича что, когда ему нужно было решить какой либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собой,2043 неизменное и самое верное,2044 и всегда и ему стоило только выразить его.2045 Так он решил вопрос о студенте, который должен был быть прогнан сквозь двенадцать тысяч. Так он решил еще нынче утром вопрос о двух миллионах государственных крестьян, которых он присвоил себе конфискованных, принадлежавших казненным и сосланным полякам, крестьян, приказав перечислить их из государственных в удельные, не забыв при этом написать генерал-губернатору держать это дело в тайне, чтобы не дать повода всяким вралям ложно перетолковывать это благодетельное для крестьян распоряжение. В сущности в эти минуты он думал только о себе, как бы ему2046 более сыграть наиболее величественную роль. Так он и теперь решил дело об2047 Хаджи-Мурате и вообще о кавказской войне. О Хаджи-Мурате он решил, что выход Хаджи-Мурата означает только то, что его, Николая Павловича, план войны на Кавказе уже начинает приносить свои плоды. офицере, в карауле которого бежал арестант. Он велел разжаловать его без выслуги в рядовые,2048 и полк он велел переименовать в Нежинский соблюдая, как он думал, необходимую законность, но2049 выказав чтобы выказать свое великодушие, он прибавил: «определить на Кавказ, может заслужить».

Когда же дошло дело до Хаджи-Мурата, то Николай тотчас отнес выход Хаджи-Мурата к своей государственной мудрости. Хаджи-Мурат2050 отдался русским очевидно перешел к нам, по его мнению, только потому, что исполнялся составленный им, Николаем, план медленного движения вперед, постепенного разорения аулов Чечни, истребления их продовольствия и вырубки их лесов. То, что план, составленный им перед назначением Воронцова в 1845 г., был совсем2051 другой, чем теперь не этот, а, что, напротив того, он тогда говорил, что надо одним ударом уничтожить Шамиля и тогда, по его повелению, была сделана несчастная Даргинская экспедиция, стоившая столько жизней,2052 он должен бы был забыть. нисколько не мешало ему быть уверенным, что план медленного движения вперед и истребления продовольствия горцев был его план.

Для того, чтобы2053 говорить, что план его состоял в медленном верить в это, ему, казалось бы, надо было забыть про то, что план о постоянном уничтожении продовольствия горцев2054 Зач.: по крайней мере, что он не одобрил этот был план Ермолова и Вельяминова и что он не одобрял его, а предложил Воронцову совершенно противоположный план решительного удара, испытанием которого и была Даргинская экспедиция. Но он не забывал этого и гордился и тем планом, и планом постоянного тревожения, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили один другому. Постоянная лесть2055 подлость окружающих его людей довела его самомнение до того, что он не видел уже своих противоречий, считал себя выше здравого смысла и2056 наивно верил, что ему стоит только помолчать и подумать, и первая мысль, которая взбредет в его ограниченную и одурманенную голову, и будет священная истина, продиктованная ему самим Богом. Кроме того он, кажется, первый из русских царей выдумал для удобства самовластия и самодержавия прятаться, когда это нужно, за закон, который он сам же устанавливал, и, когда нужно нарушить уже не сообразовал свои поступки и слова с действительностью, а вполне был уверен, что действительность должна сообразоваться с его поступками и словами. Путанице этой в его мыслях содействовало то, *** что он один не только делал, что хотел, но составлял законы, которым должны были подчиняться все и которым будто бы подчинялся и он сам. И он был уверен, что поступает по закону, тогда как закон он устанавливал сам и тотчас же изменял его, когда ему это было нужно.

* № 127 (рук. № 53, гл. XVIII).

2057 <В половине 10-го> Было 12 часов, когда два великолепных орловских рысака, запряженные в парные сани, остановились у большого Была половина 10-го, когда в тумане 20-градусного мороза толстый бородатый кучер в лазоревой бархатной шапке ловко подкатил на паре серых рысаков к малому подъезду Зимнего дворца, у которого уже стояли такие же сани, и Чернышев2058 закутанный в шинели с бобровым воротником, в треугольной шляпе с плюмажем вышел из саней, и, бодрясь, прошел мимо часового2059 и сняв шинель в сени и переднюю. Он подошел к зеркалу,2060 он оправил осторожно снял шляпу с парика, и, оправив2061 свои крашенные завитые виски и хохол,2062 и он внимательно осмотрел свое лицо. Потом привычным движением старческих рук поправил крест, аксельбанты и большие с вензелями золотые эполеты и, раскачиваясь, мягкими шагами прошел2063 <в приемную> <В предшествующей комнате он, поздоровавшись с флигель-адъютантом, спросил у флигель-адъютанта, кто у государя. У государя был министр внутренних дел. Чернышев присел к столу и мимо раболепно кланяющихся лакеев на лестницу. В приемной2064 Зач.: сидел встретил его флигель-адъютант2065 и узнав, что у него и князь Василий Долгорукий, товарищ Чернышева по военному министерству. Чернышев поздоровался с тем и другим. «Eh bien»,2066 *** Ну, сказал он, глазами указывая на дверь кабинета. «L’Empereur vient de rentrer. Je vais vous annoncer»,2067 *** Государь только что вернулся. Я доложу о вас, сказал флигель-адъютант и прошел в дверь. Долгорукий между тем раскрыл свой портфель, проверяя находящиеся в нем бумаги.2068 дверь Минут через пять отворилась дверь, и из нее вышел2069 министр внутренних дел Чернышев, поздоровавшись с ним, встал и, сказав с ним несколько слов, вошел в комнату государя. флигель-адъютант, жестом приглашая министра и его товарища к государю. Чернышев поспешно встал,2070 и крякнув от боли в коленке, и вошел с Долгоруким в комнату государя.

Николай жил тогда еще в верхнем этаже,2071 маленьких в двух комнатах.2072 под сводами, кабинете и спальней Первая комната была вся увешана планами.2073 Отчеркнуто с надписью: пр пропустить : — Дверь в спальню была открыта и виднелась железная кровать с тонким тюфяком и на ней старый плащ. Николай не позволял заменить старый плащ новым, говоря, что как у Наполеона была его шляпа, так у него плащ. Вторая была кабинет.2074 В кабинете же был большой, покрытый зеленым сукном, письменный стол, несколько кресел и небольшой стол шкап.

Николай2075 мундире с эполетами. в черном сюртуке, без эполет с полупогончиками сидел у стола, откинув свой огромный перетянутый по отросшему животу стан,2076 смотрел стеклянным, глупым и неподвижным перед собою и своим безжизненным взглядом встретил вошедшего. Длинное,2077 лицо его Ник с ожиревшими щеками подпертое высоким воротником с ожиревшими щеками лицо с огромным лбом, выступавшим из за приглаженных височков парика и с правильными колбасиками баками и кольцами закрученными усами было нынче2078 более обыкновенного особенно холодно и неподвижно. Глаза его, всегда тусклые, нынче смотрели тусклее обыкновенного. Всё лицо его выражало усталость.2079 Николай в этот день встал усталый и вялый, как и обыкновенно, в 7 часов.

Причиной этой усталости было то, что2080 вчера накануне он был2081 он в маскараде и, как обыкновенно прохаживаясь в своей каске с птицей на голове между теснившейся к нему и робко сторонившейся от него публикой, встретил опять ту, возбудившую в нем своей белизной, прекрасным сложением, нежным голосом2082 и главное неизвестностью старческую похоть, маску.2083 которая Она2084 и уже и прежде интриговала2085 Николая его в маскараде,2086 и но, разжегши до последней степени его любопытство и похоть, скрылась от него.2087 Нынче В этот же маскарад она2088 опять подошла к нему, и он уже не отпустил ее, и тот, кто заведывал его шалостями, привел эту маску нынче же во дворец после маскарада.

Маска оказалась 20-летней девушкой, дочерью шведки гувернантки, которая2089 как и многие тогда, отчасти с детства заочно влюбилась2090 отчасти захотела в2091 императора величие и всю свою женскую хитрость и ловкость2092 и прелесть употребила на то, чтобы2093 как высшего счастья и почета достигнуть того,2094 чего страстно желали и не достигали что должно бы представлять высшее несчастье и позор и она достигла того чего страстно желали и не достигали многие, так называемые аристократические девицы.

Николай2095 нашел русскую, белокурую, белую шведку еще милее без маски, чем в маске. взял ее и более двух часов провел с нею. Но когда она ушла,2096 от него ему стало скучно. Всё было одно и то же: и те же восторги, и те же слезы, и те же корыстные замыслы, более или менее искусно скрытые.

Когда2097 она ушла от него через ту же лестницу и маленькую дверь, по которой она вошла. он вернулся в свою комнату, он долго2098 еще не мог заснуть и знаменитый плащ, которым он покрывался, не дал ему успокоения. Он заснул только в2099 2 4 часа. В 8-ом же часу, как всегда, встал. С помощью камердинера он по обычаю вытерся льдом и, надевши шинель,2100 сделав свою прогулку. обошел вокруг дворца.2101 После прогулки он по обыкновению пошел к императрице. Николай был вполне уверен, разделяя грубые понятия того дурного общества людей, среди которых он жил, что такие шалости, как нынешняя, не представляли ничего безнравственного и не могли мешать хорошей,

Возвращаясь с прогулки, он увидал экипажи у своего2102 дворцового подъезда и две кареты с придворными лакеями Елены Павловны 2103 и Гес дочь Марии Николаевны и Екатерины Михайловны, которые подъехали к крыльцу, у крыльца императрицы.

Всходя на ступеньки крыльца мимо отдающих честь замирающих часовых, Николай набрал воздуха в выпяченную грудь, желая подбодриться, но это не помогло ему. Была та же сонливость, в голове тот же туман и во всем теле та же вялость. Ему стало досадно, и он рассердился. Рассердившись же, тотчас же нашел тот предмет, на который он мог направить свой гнев; предмет этот были, как всегда, те люди, против которых он в глубине души знал, что был виновен, это были те скверные люди, которые2104 делали всякие гадости, не давали ему покоя и заставили его одного так усиленно работать, что он преждевременно старится и теряет свои силы. воображали, что они могут управлять собою лучше, чем он, Николай, управлял ими. Это были прежде всего декабристы, всякого рода ратудатели,2105 «Ратудатели», очевидно, производное от немецкого: Der Rath geben — дать совет. писатели.2106 — те самые Он вспомнил теперь2107 все их преступления — поступки Прусского короля и почувствовал поднимающееся в душе знакомое чувство2108 — гнев ненависти ко всему миру. Когда Чернышев вместе с Долгоруким вошел в кабинет,2109 и увидал Николая, он Чернышев тотчас же понял,2110 по выражению его лица что2111 он Николай особенно не в духе, и решил воспользоваться этим рас расположением .2112 Пропуск вследствие утраты листа.

2113 Николай Он слушал2114 всё доклад Чернышева, держа своими большими белыми руками с одним золотым кольцом на безымянном пальце листы,2115 доклада и глядел безжизненными глазами2116 в лицо на лоб и хохол Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза.2117 ты знаешь

2118 Знаю Слушаю, Ваше Величество.

Чернышев знал, слышав это не раз от Николая, что когда ему нужно решить какой либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений и что тогда на него находило наитие и решение составлялось само собою самое верное и ему стоило только выразить его. В сущности в эти минуты он думал только о себе как бы ему сыграть наиболее величественную роль. Так он и теперь решил дело о студенте поляке. Он взял доклад и на поле его написал своим крупным почерком: « Заслуживает смертной казни. Но слава Богу смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз скрозь тысячу человек. Николай».

— Вот, — сказал он, подвигая к Чернышеву. — Прочти.

Чернышев прочел и наклонил в знак почтительного удивления голову. Помолчав несколько и оправив свой2119 вихор он хохол, начал докладывать следующее дело о воровстве интендантских чиновников.

2120 Несколько удовлетворил уже Дав на студенте поляке2121 свои потребности зла, Николай выход своему злому чувству Николай уже с менее злым лицом слушал доклад о воровстве интендантских чиновников.

Самый вопрос воровства мало интересовал его — он знал, что воруют все и что2122 на этом держится всё общественное устройство. Ему интересно было только то, что он не ворует. Он был вполне уверен в этом, хотя только недавно перевел в удел огромные государственные имения остановить этого нельзя.

2123 Да, брат. Знаю, знаю. — сказал Николай, дослушав доклад об интендантских чиновниках. — Видно у нас в России честный человек только один.

Чернышев знал, что Николай интересовался только тем, что относилось к нему лично, и что всякое дело бывало ему интересно только в той мере, в которой оно выставляло его, давало ему возможность играть роль величия, и потому он тотчас же понял, что этот единственный честный человек в России был сам Николай, и одобрительно улыбнулся.

— Должно быть, так, Ваше Величество, — почтительно улыбаясь, сказал он.

2124 Мои дела все, — сказал Чернышев, вставая и уступая место Долгорукому. После этого Чернышев стал докладывать о выходе Хаджи-Мурата.

— Вот как, — сказал Николай, — хорошее начало.

— Очевидно план, составленный Вашим Величеством, начинает приносить свои плоды, — сказал Чернышев.

Эта похвала его стратегическим способностям была очевидно приятна Николаю. Но он хотел2125 подробнее слышать более подробные похвалы себе.

— Ты как же понимаешь? — спросил он.

— Понимаю так, что если бы давно следовали плану Вашего Величества, постепенно подвигаться вперед, вырубая леса, истребляя2126 их запасы,2127 они должны будут покориться и следовали бы более точно, то они давно бы покорились. Выход Хаджи-Мурата я отношу только к этому. Он понял, что держаться им уже нельзя.

— Ты так думаешь?2128 сказал Николай Что ж, ты прав.2129 сказал Николай Я всегда это говорил, — сказал Николай, несмотря на то, что вырубка2130 их лесов и истребление продовольствия был не только не план Николая, но был план Ермолова и Вельяминова,2131 и что противоположный плану Николая, который в 1845 году2132 напротив говорил, что надо одним ударом уничтожить Шамиля, так что тогда, по его повелению была сделана несчастная считал,2133 самое что успех может быть достигнут только энергичным нападением на центр владения Шамиля, и для этого настоял на Даргинской экспедиции, стоившей столько людских жизней. Но то, что это так было, нисколько не мешало Николаю быть уверенным, что план медленного движения вперед и истребления продовольствия горцев и вырубка лесов был его план. Для того, чтобы верить в это,2134 ему казалось бы, надо было2135 забыть про то скрывать то, что он именно настаивал на совершенно противоположном2136 противоположный план решительного удара, исполнение которого была Даргинская экспедиция. военном предприятия 45 года. Но он не2137 забывал скрывал этого и2138 иногда когда ему казалось это гордился и тем планом, своей экспедиции 45 года и планом постоянного тревожения, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили один другому.

Постоянная лесть окружающих его людей довели его2139 самомнение до того, что он не видел уже своих противоречий,2140 считал себя выше здравого смысла и уже не сообразовал уже свои поступки и слова ни с действительностью, ни с логикой, а вполне был уверен, что2141 действительность и логика должны сообразоваться с его поступками и словами. всё то, что он делал, было и хорошо и умно и справедливо и правильно со всех сторон.2142 Путанице этой в его мыслях содействовало то, что он один не только делал, что хотел, но составлял законы, которым должны были подчиняться ему все люди и которым будто бы подчинялся он сам. И он был уверен, что поступает по закону, тогда как закон он устанавливал сам и тотчас же изменял его, когда ему это было нужно, в корень все законы божеские и человеческие, и когда нужно делать вид, что, жалея о совершающемся, он не может изменить исполнение закона Закон особ он употреблял затем, чтобы, совершая величайшие жестокости по своей воле делать вид, что не может не совершать он совершает их закон Так он например в то время, как сам распорядился повешением пяти декабристов и сам подробно расписал, что и как должны делать войска и барабаны, его любимый музыкальный инструмент, — когда подведут пятерых казнимых к виселице и что тогда, когда наденут им мешок и что когда их повесят, он говорил, что он в это время с императрицей в церкви молился о тех, которых вешали, по его приказанию и расчету. Когда же противоречие было уж слишком ясно, тогда он говорил, что он получает совет свыше и потому не может не следовать ему.

— Надо твердо держаться моей системы разорения жилищ, уничтожения продовольствия в Чечне, и тогда всё будет хорошо, — сказал он теперь.2143 Так и он заснул что-то, напиши ему, что я желаю этого. О Хаджи-Мурате ничего не пиши. Правда, что старик слишком возится с этим разбойником, но это не важно. Главное напиши.

— О Хаджи-Мурате что прикажете? — спросил Чернышев.2144 Подождать

— Напиши, что начало хорошее, и прибавь, что надо пользоваться войсками и2145 Пускай следит *** за ним не переставая как можно более вытеснять2146 набегами чеченцев с плоскости. Напиши, что я жду исполнения своих предначертаний.

2147 После Чернышева Чернышев откланялся и после него стал докладывать Долгорукий о наградах и перемещении войск.2148 Когда окончился доклад

После Долгорукого вошел в ленте и штатском мундире маленький пухлый старичок с докладом о2149 генерале аудиторе Каменском, смягчившем наказание и судившемуся за в виду его продолжительной службы, в к оторой было зачтено его пребывание в дворянском полку По — На гауптвахту, — коротко сказал Николай. новых законах, прошедших в государственном совете. Это был Блудов. Он принес несколько докладов2150 о законе огранич..... Многоточие в подлиннике. ....

Николай подписал и велел позвать приехавшего откланяться Бибикова.

2151 Отпустив и Бибикова, Одобрив принятые Бибиковым меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся военным судом.2152 Заме Кроме того приказал2153 строго наказать реда редактора отдать в солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.

— Я делаю это для них, — сказал он.

Бибиков наклонил свою черную седеющую голову.

Отпустив Бибикова, Николай2154 отпустил Долгорукого он , взглянув на часы, поспешно вышел в залу ротондо, где более ста человек2155 мущин дам в вырезанных нарядных платьях и министры, генералы и адъютанты в золотых шитых аксельбантах, орденах и лентах ожидали его.

2156 В б С безжизненным взглядом, с выпяченной грудью,2157 укра шенною через которую шла голубая лента с перетянутым и выступающим из за перетяжки животом, с толстыми обтянутыми ляжками в ботфортах Николай вошел в залу и, чувствуя, что все взгляды с трепетным подобострастием обращены на него, немного нахмурился от надоевшего ему этого подобострастия. Но, встречаясь глазами с знакомыми лицами, он невольно вспоминал кто — кто, не останавливаясь говорил несколько милостивых слов, вперед зная, что всё, что он ни скажет, всё есть образец2158 милост грации, мудрости, величия.

Приняв поздравление и окончив прием, Николай вместе с императрицей, наследником и сыновьями прошел в церковь. Бог через своих слуг, таких же как и мирские люди, приветствовал и восхвалял Николая, и он как должное, хотя и наскучившее ему, принимал эти приветствия. Вся Россия, весь мир молились за него и его семью. От него зависело благоденствие и счастие всего мира, и2159 он не хотя он и уставал от этого, он не отказывал миру в своем содействии.

После обедни Николай пришел к Волконскому, министру двора, распорядиться о выдаче пенсии матери той девицы, которая была с ним вчера ночь, потом через Эрмитаж вышел на крыльцо и поехал кататься на одиночке, мрачно оглядывая встречающихся.

За обедом2160 к которому в Помпейском зале,2161 где к которому кроме Николая Николаевича, Михаила Николаевича и генерала-адъютанта были приглашены прусский посланник и прусский флигель-адъютант, Николай рассказал о выходе Хаджи-Мурата и о том, что война Кавказская теперь должна скоро кончиться вследствие его распоряжения о стеснении горцев вырубкой лесов и2162 приб системой2163 кре крепостей укреплений. Посланник очень хвалил этот план,2164 и подразумевая стратегическую способность Николая.

После обеда Николай ездил в балет, где в трико маршировали сотни обнаженных женщин, потом ужинал и делал вид, что не замечает недовольства Нелидовой, знавшей уже про его вчерашнее похождение. На другой день при докладе Чернышева Николай еще раз подтвердил2165 тр требование свое2166 же желание распоряжение Воронцову о том, чтобы теперь, когда вышел Хаджи-Мурат, беспрестанно усиленно2167 не тревожить Чечню и сжимать ее кордонной линией.

Чернышев написал в этом смысле Воронцову, и другой фельдъегерь, загоняя лошадей и разбивая лица ямщиков, поскакал в Тифлис.

* № 128 (рук. № 53).

... и которые воображали, что они могут управлять собою лучше, чем он, Николай, управлял ими.2168 И он почувствовал знакомое чувство ненависти ко всему миру.

Он знал, что, сколько он ни давил этих людей и их мысли, они опять выплывали и выплывали наружу. И он мрачно нахмурился и был в самом дурном расположении духа, когда Чернышев вошел к нему. Чернышев тотчас же2169 понял, что Николай по лицу, глазам Николая понял, что он нынче особенно не в духе, и решил воспользоваться этим расположением против Воронцова.

2170 И Чернышев2171 и Долгорукий прежде всего поздравил государя с Новым Годом. Он поблагодарил2172 Ошибочно не зачеркнуто: их и тоже поздравил его и пригласил сесть и велел докладывать.2173 Прежде чем докладывать про кавказские дела и про Воронцова, надо было доложить старшие по очереди дела. Таким Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровстве интендантских чиновников, потом было дело о перемещении войск на польской границе, о прибавке наград к новому году, потом о выходе Хаджи-Мурата и еще дело о поляке студенте медицинской академии, покушавшегося на жизнь профессора.

Николай молча, сжав тонкие губы и держа своими большими белыми руками с одним золотым кольцом на безымянном пальце листы, слушал доклад о воровстве и глядел безжизненными глазами на лоб и хохол Чернышева.

Вопрос о воровстве мало интересовал его — он знал, что воруют все. И в последнее время махнул рукой на это воровство, признав невозможность искоренить его. Он знал, что надо будет покарать2174 но всё это было скучно ему. теперь интендантских чиновников, и решил отдать их всех в солдаты, но знал тоже, что это не помешает тем, которые займут место уволенных, делать то же самое.

— Видно, у нас в России один только честный человек, — сказал он, упорно глядя на Чернышева.

* № 129 (рук. № 54, гл. VIII).

Только мать поминала часто любимого сына и скоро после отдачи его продала холсты и послала два рубля сыну. С первого начала, когда его угнали на Кавказ, и теперь уже второй год пилила старика, чтобы он послал сердешному Петрухе рубля три. Сына Петруху она любила изо всех детей, но жену его, именно от того, что любила сына, не взлюбила с самого начала и скоро после отдачи сына выгнала солдатку из дома, несмотря на то, что она была брюхата.

* № 130 (рук. № 54).

Со времени своей службы Петруха писал только одно письмо домой. В письме его было написано, что в первых строках просит у родителей своих родительского благословения на веки нерушимого и посылает свои поклоны любезному братцу, сестрицам. Потом были перечислены все родные и, под конец, дражайшей супруге своей Аксинье Власовне. Супругу свою он просил не покидать родительского дома и быть дочерью дражайшей матушке Марье Никитишне. О себе он уведомлял, что пригнали его на Кавказ и здесь горы высокие и снег на них никогда не тает. А война здесь против Шмеля, и Шмель, хоть и татарин, а крепко держится, но против нашего царя он все-таки не устоит, и мы его с Божьей помощью часто побиваем.

* № 131 (рук. № 54, гл. IX).

Княгиня Елизавета Ксаверьевна сама подала руку известному своей храбростью рыжеватому, красному, толстому генералу с щетинистыми усами, которому очевидно было не по себе в этом великосветском обществе, с этой со всех сторон окружающей его, невиданной им роскошью и этими нарядными женщинами и девицами, преимущественно грузинками, в великолепных платьях и блестящих украшениях.

* № 132 (рук. № 54, гл. XXI).

Бутлер сидел рядом с Полторацким. Оба весело болтали и пили с соседями-офицерами. Но когда в середине обеда речь зашла о бывшем приезде наследника Александра Николаевича на Кавказ и о том деле, за которое он получил Георгиевский крест, и Барятинский стал рассказывать о том, как это было, они затихли и слушали, что говорилось. Были слухи о том, что это дело подготовил услужливый Воронцов старший. Но по рассказу Барятинского выходило другое. Он рассказывал, что горцы, с которыми столкнулся наследник, были хотя и не мирные, но выехавшие с мирными намерениями, только из желания посмотреть на наследника великого царя, к которому все горцы питают особенное уважение, почти обожание. Выехали горцы кучками из гор и стояли поодаль, вдоль пути наследника. Наследник ехал впереди отряда-оказии верхом. С ним рядом ехал переводчик Бата, и Бата сказал ему, что видневшиеся горцы не мирные. Узнав, что это не мирные, наследник вместе с переводчиком и казаками, сопутствующими ему, поскакал на них. Казаки стали стрелять и убили одного горца, остальные скрылись.

— Когда я подъехал, — рассказывал Барятинский, — наследник хотел гнаться за ускакавшими, но я удержал его.

— Так ли было, Ваше Сиятельство, — сказал Козловский, — я слышал другое. Горцы, как, могли, как, стрелять по Его Высочеству. Может быть, как, и посланы были.

— Нет, это были, наверное, только любопытные, — сказал Барятинский и обратился к Воронцову с вопросом об устройстве Алупки.

Козловский же всё это время что то говорил себе под нос.

* № 133 (рук. № 54, гл. XXIII).

Два раза в своей жизни Хаджи-Мурат изменял хазавату и вот теперь изменил ему в третий раз. И всякий раз за изменой следовало наказание. Так было и теперь. Положение казалось безвыходным, но каждый раз разрешалось положение это смелостью, удалью. И теперь должно было разрешиться тем же.

* № 134 (рук. № 56, гл. IV).

У костра сидело четыре2175 пять человека. Трое были2176 четыре человека его мюриды, с ним вместе выходившие к русским. Четвертый был коротконогий Бата, вместе с Хан-Магомою только что вернувшийся от Воронцова. Бата тотчас же встал, подошел к Хаджи-Мурату и, взявшись рукою за луку его седла, стал рассказывать, как он был у самого князя и как тот сказал ему, что завтра будет ждать их на Шалинской поляне за рекой. Хаджи-Мурат внимательно выслушал Бату, расспросил его подробности, кивнул одобрительно головой и, слезши с лошади, сел у костра на освобожденное для него его мюридами серединное место на расстеленной бурке2177 До зари оставалось недолго. Оставшееся время употребили на то, чтобы, развязав вьюки, достать лучшую переменяли рваную одежду, почистить . Мюриды Хаджи-Мурата чистили2178 седла оружие и2179 лошадей одежду. Хаджи-Мурат же2180 помолившись Богу остальное время. сидел на бурке, опустив голову и глубоко задумавшись.

Военные успехи Хаджи-Мурата, как и вообще всякие успехи, зависели в большой степени от того, что Хаджи-Мурат верил в свое счастье. Затевая что нибудь, был вперед твердо уверен в удаче. Так это было с редкими исключениями во всё продолжение его бурной военной жизни. Только в самое последнее время счастье стало изменять ему. Набег его в Табасарань не был удачен, главное же Шамиль вдруг явно стал враждовать с ним. Хаджи-Мурат попытался не покориться ему и заперся в ауле Цельмесе, но Шамиль окружил его, и Хаджи-Мурат видел, что он не выдержит, и пошел на примирение, но, боясь измены, не поехал к Шамилю, как тот звал его. И он был прав, так как узнал, что Шамиль решил убить его. Тогда он решил бежать к русским. Но посланные Шамиля уже были в Малой Чечне, и когда Хаджи-Мурат попытался остановиться в Чечне у отца своей жены чеченки, тесть его не принял его. На выезде из аула Шамилевы посланные напали на Хаджи-Мурата, он отбился от них, но один из его мюридов был убит и он должен был оставить его.

Всё это теперь вспоминал Хаджи-Мурат, теперь, сидя на бурке, облокотив руки на колена.

— Рыжий шайтан! — думал он о Шамиле. — Ну что ж. Пойду и к русским, — и он с презрением, отвращением и страхом вспоминал свою за двадцать лет тому назад поездку в Тифлис с своим другом, молодым аварским ханом.

— Бывало и хуже, а справлялся. А всё рыжий шайтан. Не миновать ему моей руки.

Мысли его перебил вой, плач и хохот шакалов. И мысль о ненавистном Шамиле слилась в одно впечатление с этим плачем. Чтобы стряхнуть с себя это тяжелое впечатление, он поднял голову и взглянул на светлевшее уже небо. Ночные звезды потухли, блестела только утренняя звезда сквозь оголенные ветви.

— Элдар! седлать, — сказал он и, встав на сильные ноги, пошел к своей лошади. — Рыжий шайтан, — повторил он, оглаживая шею своего белогривого кабардинца.

* № 135 (рук. № 56, гл. I).

Садо, как и все чеченцы того времени, не дорожил жизнью человеческой других людей, так же как и своей. Он даже находил удовольствие и некоторую особенную прелесть в игре своей жизнью.

* № 136 (рук. № 56, гл. II).

Фельдфебель 2-ой роты вызвал людей на вечернюю зорю. Солдаты в коротких полушубках вышли из казарм и своих домиков, стали лицом на восток, и сильные и звучные мужские голоса песенников стройно пропели «Отче наш». Потом фельдфебель передал отделенным унтер-офицерам полученный от ротного приказ выступить завтра с топорами до зари на рубку леса. Кроме того выставлять секрет за шах-гиринские ворота. Черед был в эту ночь за 2-ой ротой.

— Панов! — крикнул фельдфебель.

— Здесь, — густым басом отвечал отслуживающий 24-ый год, три раза раненный, сухой, мускулистый унтер-офицер с щетинистыми усами.

— Авдеев! — крикнул еще фельдфебель.

— Здесь, — отозвался бодрым голосом скуластый, широкоплечий солдат, как гуттаперчевый мальчик вскакивая на ноги.

— Никитин! — продолжал фельдфебель.

— Я, — отвечал ленивым голосом, нахмуренный с низкими плечами и выдающимися лопатками рябой солдат, дожевывая кусок сухаря.

— Бондаренко!

— Мы, — отозвался с раскрытым ртом и поднятыми бровями кривоногий солдат с хохлацким лицом.

— В секрет за Шах-гиринские ворота, — объявил фельдфебель.

— Слушаем, ладно, — отозвался Панов.

— Готов! — крикнул Авдеев.

Никитин не отвечал и только кивнул головой, зная, что фельдфебель видит его.

Через час, когда уже было совсем темно, четыре солдата вышли из укрепления.

* № 137 (рук. № 58, гл. II).

— А я слухал, слухал, да и задремал, — проговорил тонкий хохлацкий голос четвертого солдата. — Как спится у лесу, ровно как барин в перине.

* № 138 (рук. № 58).

Две кобылы у нас были, не знаю, целы ли, жеребята хорошие, сытые. Идешь борозду, а он ждет, шельмец, жеребенок то, на краю. Значит пососать дурашка хочет. Ну дашь ему насосаться. Пашешь весело, так легко. Земля под босой ногой рассыпается. Барин у нас хороший — порядок любит. В набор в этот с нашей деревни троих брали. Одного дворового барин отдал за пьянство, а двоих из мужиков. Наш двор тройниковый, ну и не миновать итти. Черед-то не был мне.

* № 139 (рук. № 58, гл. V).

Впереди всех ехал на белогривом коне, в белой черкеске, в золотом оружии не крупный человек, с черными глазами, весело смотревшими из под сросшихся бровей, с горбатым небольшим носом и особенно приятно, почти в улыбку сложенными губами.

* № 140 (рук. № 58, гл. XIII).

— Почему же ты? — спросил Лорис-Меликов.

— Не знаю. — отвечал Хаджи-Мурат, и загорелое, мужественное лицо его покраснело. Лорис-Меликов вспомнил о слухах, которые были о любви между Хаджи-Муратом и красавицей ханской дочерью Салтанет.

* № 141 (рук. № 58).

Клюгенау писал мне, что всё, что было со мною, ошибка, что он постарается сделать всё хорошим, только бы я приехал к нему. Я не отвечал ему. Мне некогда было. Ахмет-Хан собрал войско и окружил Цельмес. Я мог уже сидеть на лошади, и мы с моими мюридами три дня бились с Ахмет-Ханом. Но у Ахмет-Хана были сотни, а у нас десятки, и мы готовились умереть, но не сдаться врагу. И мы все погибли бы, если бы не подошли к нам на выручку сотни от Шамиля.

№ 143 (рук. № 58).

В письме было:

«Во время всей службы моей я был всегда усердным и верным, как Ахмет-Хану, так и правительству, и постоянно противодействовал Шамилю и его партиям. Однакож, человек, который мне завидовал, оклеветал меня перед Вашим Превосходительством, вследствие чего я был арестован хунзахским комендантом и закован в кандалы. Ныне же я нахожусь в аварской деревне Цельмес, не имея никакого сношения с непокорными нам деревнями. По прибытии моем в Цельмес, по приказанию коменданта, сломали мой дом и дома некоторых моих родственников, расхитили всё имущество и взяли всех баранов. Ахмет-Хан же, да будет ему от меня благодарность, оклеветал меня перед Вашим Превосходительством. Причина моего неприезда к вам не есть боязнь и страх, но бесчестие, нанесенное мне одним кяфиром, находящимся при коменданте в Хунзахе. Это кяфир нанес мне несколько ударов сильных и вдобавок налгал на меня. Клянусь создателем, что всё выше прописанное справедливо, без всякой лжи; что же касается до чалмы, мною носимой, то действительно носил такую для спасения души по повелению Пророка нашего, но не для Шамиля и не против правительства. С Шамилем я не имею никакого сношения; в этом я совершенно чист, ибо через него убиты отец, брат и родственники мои. Относительно же клеветников моих я впоследствии сообщу подробно, и тогда будет вам известно о всех их делах».

* № 143 (рук. № 58).

С особенным удовольствием он рассказал, как похитил вдову своего врага Ахмет-Хана и держал ее в плену. Смеясь рассказал, как, когда ее уже выпустили, она написала ему, что над ней смеется гиминская гимринская ханша, и советовала Хаджи-Мурату похитить ее.

* № 144 (рук. № 59, гл. XV).

Причиной этой усталости было то, что вчера, как обыкновенно, он, прохаживаясь в своей каске с птицей на голове между теснившейся к нему и робко сторонившейся от него публикой, встретил опять ту, возбудившую в нем своей белизной, прекрасным сложением, нежным голосом и главное неизвестностью старческую похоть, маску, которая2181 еще в тот маскарад уже раз интриговала его в маскараде и,2182 когда разжегши2183 его любопытство и похоть до последней степени его любопытство и похоть, скрылась от него. Нынче она опять подошла к нему, и он уже не отпустил ее, и тот, кто заведывал его шалостями, привел эту маску нынче же во дворец после маскарада. Маска эта оказалась двадцатилетней девушкой, дочерью шведки гувернантки, которая, как и многие тогда, влюбилась2184 в царя, не видав его в императора, и всю свою женскую хитрость, ловкость и прелесть употребила на то, чтобы2185 отдаться ему. И достигнуть того, чего страстно желали и не достигали многие, так называемые, аристократические девицы и фрейлины.

Николай нашел русскую белокурую белую шведку еще милее без маски и более двух часов провел с нею. Когда она ушла от него через ту же лестницу и маленькую дверь, по которой она вошла, он долго еще не мог заснуть, и знаменитый плащ, которым он покрывался, не дал ему успокоения. Он заснул только в 2 часа. В 8-м же часу он, как всегда, встал, с помощью камердинера вытерся льдом и один в шинели сделал свою прогулку вокруг дворца.2186 Но ни вытирание льдом, ни прогулка не освежили его. После прогулки2187 Николай он по обыкновению2188 позавтракал с пошел к императрице.2189 И позавтракал с нею и ее приближенными. Он гордился своей нравственной жизнью, и ему и в голову не приходило Николай был вполне уверен, разделяя грубые понятия того дурного общества людей, среди которых он жил, что такие шалости, как нынешняя, не2190 могли препятствовать представляли ничего безнравственного и не могли мешать хорошей семейной жизни.2191 Он даже впоследствии устроил мать этой хорошенькой шведки в гардероб императрицы. Поздоровавшись с императрицей и с детьми,2192 Зач.: и их воспитателями он позавтракал в кругу императрицы и ее приближенных и, пожаловавшись2193 императрице на головную боль,2194 Зач.: он скоро ушел к себе.2195 Зач.: Принимал В это утро был доклад сначала2196 в своем кабинете министра двора, потом министра внутренних дел. Когда министр внутренних дел вышел, Николай с грустью подумал о том, что он теперь уже2197 он уже не не так2198 как в старину переносит такие ночные похождения, как переносил их встарину, и ему жалко стало себя, своей убывающей телесной силы. Когда министр внутренних дел ушел, Николай2199 он набрал воздуха, выпятил грудь,2200 но это не помогло: в голове желая подбодриться, но это не помогло ему: была та же сонливость в голове, тот же туман и во всем теле та же вялость. Ему стало досадно, и он рассердился. Рассердившись же, тотчас же нашел тот предмет, на который он мог направить свой гнев. Предмет этот были те скверные люди, которые делали всякие гадости, не давая ему покоя и заставляя его одного так усиленно работать, что он преждевременно стареет и теряет свои силы.

Чернышев тотчас же понял по выражению его лица, что он не в духе, и решил воспользоваться этим расположением его против Воронцова. Но, прежде чем докладывать2201 Зач.: новое донесение Воронцова, надо было2202 Зач.: получить на оставленные у него дела резолюции доложить более важные и старшие по очереди. В числе этих дело было одно:2203 Зач.: о следствии над обличенными в воровстве провиантскими о поляке студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора.2204 Все эти дела лежали у него на столе уже с надписанными с грубыми орфографическими ошибками резолюциями Другое об открывшемся воровстве интендантских чиновников и третье о перемещении войск на польской границе.

Дело о студенте медицинской академии состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавший экзамена,2205 *** на который давал ему средство существования ему и его матери и малолетним сестрам держал третий раз, и когда экзаминатор2206 по мн не пропустил его и в третий раз, студент, видя в этом несправедливость, бросился на профессора с перочинным ножом, который он схватил на столе.2207 Николай выслушал и как будто задумался

— Поляк? — спросил Николай, в середине доклада прерывая Чернышева.

— Поляк, католик,2208 Ваше Величество — отвечал Чернышев.

Николай уже был не в духе, упоминание же о поляках, которых он ненавидел2209 всеми силами души, стараясь этой ненавистью (которая в его глазах была только государственной мудростью) покрыть все те погубленные им жизни человеческие, виновные только в том патриотизме, во имя которого он убивал и мучал их и боялся настолько, насколько он совершил по отношению их преступлений, — упоминание о том, что студент был поляк, вызвало в нем уже давно окрепшую и оправдываемую им2210 ненависть и он как государственную необходимость ненависть, и решение уже сложилось в его изломанной, больной, потерявшей всё человеческое, непросвещенной душе.

Николай слушал всё, держа своими большими белыми руками с одним золотым кольцом на безымянном пальце листы доклада и глядя2211 осоловелыми безжизненными глазами в лицо Чернышева.

— Подожди немного, — вдруг сказал он и закрыл глаза. — Ты знаешь?

— Знаю, Ваше Величество!

Чернышев знал, слышав это не раз от Николая, что, когда ему нужно решить какой либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собой, самое верное, и ему стоило только выразить его.

В сущности в эти минуты он думал только о себе, как бы ему сыграть наиболее величественную роль. Так он и теперь решил дело2212 об офицере в Корсуне, у которого бежал арестант. Он велел разжаловать его без выслуги в рядовые, соблюдая, как он думал, необходимый закон, но, чтобы выразить свое великодушие, он прибавил: «определить на Кавказ, может выслужить». о студенте поляке. Он взял доклад и на поле его написал своим крупным почерком: « Заслуживает смертной казни. Но слава Богу смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз скрозь тысячу человек. Николай».

— Вот, — сказал он, подвигая к Чернышеву,2213 очевидно очень довольный своим этим сочинением, все твои три дела, первое — прочти.

Чернышев прочел и наклонил в знак почтительного удивления голову2214 так что хохол его затрясся . Помолчав несколько и оправив свой хохолок,2215 потом, открыв свой портфель он начал докладывать2216 новые дела следующее дело о воровстве2217 провиантских интендантских чиновников.

Несколько удовлетворив уже на студенте поляке свою потребность зла, Николай уже с менее злым лицом слушал доклад о воровстве2218 провиантских интендантских чиновников. Самый вопрос воровства мало интересовал его — он знал, что воруют все, что на этом держится всё общественное устройство. Ему интересно было только то, что он не ворует (он был вполне уверен в этом, хотя только недавно перевел в удел огромные государственные имения).

— Да, брат, — сказал Николай,2219 несколько оживившись, дослушав доклад об интендантских чиновниках. — Видно, у нас в России честный человек только один.

Чернышев знал, что Николай интересовался только тем, что относилось к нему лично, и что всякое дело было интересно ему только в той мере, в которой оно выставляло его, давало ему возможность играть роль величия, и потому он тотчас же понял, что этот единственный человек в России был сам Николай, и одобрительно улыбнулся.

— Должно быть, так, — сказал он.

Третье дело было размещение войск. Казалось, это дело уж никак нельзя было отнести к своей личности, но и тут Николай нашел эту связь.

— Напиши Врангелю, что я полагаюсь на него. Он знает меня и поймет.2220 На этом деле было надписано: «Разместить в Белостокской губернии». В резолюции на третьем деле интерес был перенесен на себя.

Когда дело дошло до донесения Воронцова о Хаджи-Мурате, Николай тотчас отнес выход Хаджи-Мурата к своей государственной мудрости.2221 Хаджи-Мурат перешел к нам, по его мнению, только потому, что исполнялся составленный им, Николаем, план медленного движения вперед.

— Видишь, как2222 осуществилось верно я предположил, что, если мы будем только2223 медленно постепенно подвигаться вперед, вырубая леса и истребляя их запасы, они должны будут покориться.

— О, да, — сказал Чернышев, хотя очень хорошо знал, что план постепенного разорения аулов Чечни, истребления их продовольствия и вырубки их лесов2224 То, что план, составленный им перед назначением Воронцова в 1845 году, был совсем не этот, а что был не только не план Николая, но был2225 совершенно противоположный план Ермолова и Вельяминова и что Николай в 1845 году, напротив, говорил что надо одним ударом уничтожить Шамиля, так что тогда, по его повелению, была сделана несчастная Даргинская экспедиция, стоившая стольких людских жизней, но то, что это так было, нисколько не мешало Николаю быть уверенным, что план медленного движения вперед и истребления продовольствия горцев был его план.

* № 145 (рук. № 60).

«Что велико перед людьми, то мерзость перед Богом». И едва ли была в то время какая либо более отвратительная мерзость перед Богом, нежели Николай I, столь превозносимый людьми своего времени.

Вся жизнь Николая была сплошная ложь и преступленье, и он не мог уже остановиться ни в своей лжи, ни в своих преступлениях.

* № 146 (рук. № 60).

Что велико перед людьми, то мерзость перед Богом. И такою отвратительной мерзостью перед богом было тогда величие Николая I. Вся жизнь его со времени его вступления на престол была наполнена ложью и человекоубийством. И ложь эта и человекоубийство не только не уменьшались, но увеличивались и увеличивались.

№ 147 (рук. № 61).

Донесение это было послано2226 26 27-го декабря,2227 30 31 1-го 2-го же января фельдъегерь, с которым оно было послано, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков,2228 доставил донесение был в Петербурге и явился к князю Чернышеву,2229 1-го января 1852 бывшему тогда военным министром тогдашнему военному министру.2230 На другой день Чернышев с этим донесением и другими докладами в обычный час приема приехал в Зимний дворец. Чернышев рядом обманов, лжей, подлостей приобретал свое высокое положение и в особенности огромное состояние.


ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ XV ГЛ. „ХАДЖИ-МУРАТА“(№ 147).


На другой день, 3-го января 1852 года, Чернышев повез2231 это к императору Николаю с докладами донесение Воронцова.

Чернышев2232 знал ту шутку Растопчина этот был тот самый, которого Растопчин2233 в Государственном заклеймил своей шуткой, когда в Государственном совете2234 когда обсуждался вопрос о передаче всех2235 огромных имений2236 графа Захара Чернышева, сосланного за 14 декабря на каторгу,2237 ему, Александру Чернышеву, сказавшего, что надо отдать Растопчин, намекая на то, что Чернышев, заседая в суде декабристов, всем влиянием своим старался потопить Захара Чернышева, сказал в Государственном совете, что надо отдать имение Захара Чернышева Александру Чернышеву на основании того к удивлению всех членов Совета, знавших, что Александр Чернышев, участвуя в суде над декабристами, более всех старался погубить Захара.2238 к удивлению всех Растопчин высказался за передачу имений сосланного Александру Чернышеву. Когда же у Растопчина спросили,2239 почему он на чем он основывает свое мнение, он сказал, что существует старинный обычай, по которому палач всегда получает кушак и шапку казненного.

Чернышев знал, что2240 он подл и гадок и презираем всеми, и потому старался держаться на самой большой общественной высоте, которой мог достигнуть и которая скрывала его подлость и гадость. Для того же, чтобы держаться на этой высоте, надо было не допускать до нее других. Воронцов был опасный соперник, и потому надо было не давать другим подняться на нее, или удержаться на ней. Кроме того, Чернышев знал, что Воронцов особенно презирал его, и потому он его не любят. Но никак не думал, что его не любят и презирают за то, что он подл и гадок. Напротив, он думал, что его не любят за2241 то, что он велик и лучше многих его успехи и ему завидуют.

Думал он это, потому что он завидовал всем, стоящим выше его. Так он завидовал Воронцову и за уважение, которым Воронцов пользовался у Николая, и за богатство, и за благородный тон Воронцова, который Чернышев никак не мог усвоить.2242 Воронцов особенно И потому он особенно ненавидел Воронцова и старался где мог вредить ему.

В прошлом докладе о кавказских делах2243 Чернышеву ему удалось вызвать неудовольствие2244 государя Николая на небрежность2245 войск кавказского отряда, подвергшегося неожиданному нападению2246 и почти истребленного горцев и понесшего большие потери. Теперь он2247 думал о том, как бы намеревался представить с невыгодной стороны распоряжение Воронцова о Хаджи-Мурате. Для этого2248 Кроме того он хотел внушить государю, что оставление Хаджи-Мурата в Тифлисе,2249 и вообще в близости гор, была2250 опасная мера в связи с обычным потворством и слабостью Воронцова ко всем горцам принятая Воронцовым только по его обычному вредному для дела потворству ошибка2251 со стороны Воронцова,2252 что Воронцов всегда, особенно в ущерб русским, покровительствующего туземцам.2253 По Чернышев хотел представить дело так, что2254 было бы выгоднее и безопаснее отвезти Хаджи-Мурата в центр России. Хаджи-Мурат мог выйти только для того, чтобы, высмотрев наши средства обороны, бежать и воспользоваться при нападении на нас тем, что он видел. По мнению Чернышева Хаджи-Мурата надо было доставить в Россию и воспользоваться им уже тогда, когда его семья будет выручена из гор и можно будет увериться в его2255 искр искренности преданности.2256 а что оставлять его там было опасно

Но план этот, который мог изменить2257 всю судьбу Хаджи-Мурата, не удался Чернышеву.2258 Государь в Николай2259 в это утро 1-го 2-го января Николай был особенно не в духе и не принял предложения Чернышева и не принял предложения Чернышева,2260 Он в утро а, напротив, одобрил распоряжение Воронцова, надписав на донесении: «хорошее начало». 2 января2261 Николай был особенно не в духе и не принял предложения Чернышева и Николай не принял бы какое бы ни было и от кого бы то ни было предложение2262 Он не принял бы от кого бы то ни было и тем более в это утро только потому, что оно исходило от презираемого им Чернышева. только из чувства противоречия; тем более он не был склонен принять предложение презираемого им Чернышева.

Николай в это утро был2263 не в духе в том мрачном расположении духа, в котором он бывал всё чаще и чаще, чем дальше подвигалось его царствование и чем всё могущественнее становилась его власть и чем величественнее2264 Судьба Вся жизнь Николая он представлялся тогда людям. «Что велико перед людьми, то мерзость перед богом», и такою ужасной мерзостью перед Богом было тогдашнее величие Николая.

Вся жизнь его2265 ложью со времени вступления на престол была2266 челове человекоубийством ложью и человекоубийством.

2267 Когда он родился Ложь2268 требовала вела к человекоубийству, человекоубийство для своего сокрытия требовало лжи. Так что ложь и человекоубийство с увеличением могущества Николая не только не уменьшались2269 с увелич увеличением и даже не2270 оставались таки такими останавливались на той ступени, которой достигли, но постоянно увеличивались и увеличивались.2271 и дошли после 27 лет царствования Николая до той степени, при *** которой и жизнь эта была глубоко несчастная и жалкая, несмотря на тот внешний блеск и величие, которыми она была окружена. Николай упорно играл роль, которая ему казалась величественной, бессовестно и нагло утверждая при всяком случае и бессовестно лгал, при всяком случае повторяя то, что он

Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял всех при всяком удобном и неудобном случае, что он2272 даже не знал того, что Александр назначил его наследником, а это была ложь, и что он не хочет царствовать,2273 стр что боится тяжести власти,2274 не хочет покидать своей счастливой семейной жизни а это была еще более очевидная ложь. Властолюбивый, ограниченный и потому самоуверенный и необразованный, грубый солдат, он2275 страстно желал любил власть,2276 искал ее и его присяга Константину все его отказы жил интересовался, жил только властью, одного желал — усиления ее, и потому не мог не желать, страстно желать царствования. Его присяга Константину, который по своему браку на польке, по своему отказу и по2277 утвержденному завещанию акту, составленному Александром,2278 и по отказу, к который не мог царствовать, была только2279 ложь, никого из играние роли и ложь,2280 долженствующая которая, если и могла быть причиной смуты,2281 должна была выставить мнимое благородство нужна была ему для выставления2282 Зач.: себя рыцарского благородства его характера. Но явная ложь, которую он говорил тогда, сделалась жестокою карающею правдою после2283 25 27 лет его ужасного царствования. Та тяжесть власти, от которой он тогда на словах отказывался, всеми силами души стремясь к ней, к концу его царствования и жизни сделалась действительною, ужасною, давящею тяжестью, которая делала его непоправимо глубоко и одиноко несчастным.

Он не мог признать своих ошибок после 27 лет упорства в них, а между тем, чем больше он упорствовал в них, тем больше он чувствовал себя несчастным. И у него не было никакого утешения,2284 никакого отдыха никакого2285 занятия дела, которое бы он мог в глубине души считать важным и которое бы радовало его. Семьи не было. Несмотря на лживые отношения2286 — привязанности уважения и любви к жене, он грубо удовлетворял похоть, кроме Нелидовой, с первой подвернувшейся женщиной и знал, что жена его знает это и потому не может быть женой-другом ему, таким, каким она была ему первое время. Отношения их были ложь. Дети? Старший2287 наследник занимал его, как наследник, но он видел, что он уже судит отца и2288 не только ждет своего царствования для того, чтобы не продолжать, а разрушать то, что сделал отец. Ненавистные либеральные мысли2289 науки проникли к нему. Он не только любил, читал глупые стихи, но курил папиросы.

Друзья, помощники? Но это всё были негодяи, начиная с Чернышева до Клейнмихеля. Даже самые лучшие в сущности были подлые льстецы, боявшиеся его и готовые предать его, если бы было выгодно.2290 Это было Он2291 удивлялся сердился на то, что это так, не понимая того, что служить ему в его2292 тупом грубом властвовании могли только ничтожные и грубые люди.

Единственный друг и не подлый был брат Михаил и любивший и веселивший его своими шутками. Но2293 когда он умер, и никого не осталось.

Религия? Но ведь вся эта религия была в его власти, и потому опереться на нее значило опереться на самого себя.2294 Духовная деятельность? Науки, искусства? Но науки были только орудия разрушения того порядка,2295 Почти тоже Была одна наука военная. Но эта была изучена который он завел и поддерживал. Почти то же были искусства; драматическое искусство было средство развенчивать героев и великих людей, поэты были беспокойные, вредные люди. Из наук была только одна нужная наука: наука военная, а из искусств веселая музыка: марши, рыси и водевили. Но и то и другое уже надоело.

Власть? Власть была всемогуща в России, но к этому уже он так привык, что эта власть не радовала уже его; но власть в принципе, власть в Европе была бессмысленно подорвана и революцией 48 года и избранием Наполеона III и, главное, конституцией, которую шурин, прусский король, согласился дать народу. Власть, единственно поддерживающая его и поднимающая его выше нравственности и2296 ло логического здравого смысла, власть эта в принципе начинала колебаться.2297 Так что он был не, смутно сознавая все те преступления, которые он бесполезно совершил и совершал, у него не было ни в чем утешения и потому

Когда он теперь оставался один: — в постели под своим знаменитым плащом,2298 беспокойно глядя на свои длинные члены, или когда он ходил2299 гулять один гулять, у него2300 что то в груди было тяжелое, мучительное2301 поднимавшееся изнутри чувство. Он не думал и не вспоминал о тех тысячах забитых по его воле палками людей, о разоренных семьях поляков, декабристов,2302 ст страдающих умирающих в каторге; он не думал, не вспоминал о них но2303 в сознании его жило в глубине души его жило это невысказанное сознание, и, когда оно просилось наружу, он вслух говорил первые случайно попавшиеся слова, и иногда прямо то, что чувствовал,2304 «Ну и пускай», или «хорошо» он говорил: «Не позволю», «не хочу», или говорил: «Да, да»,2305 «скверно». «Копервейн» или: «Ну что ж, ну что ж?», «Так и надо».2306 «Нет, не хорошо, совсем не хорошо, не надо так» Или говорил какую нибудь фамилию: «Любощинский2307 Бенк Бенкендорф , Любощинский», или какую нибудь фамилию актрисы или танцовщицы.

Он был мрачен. И сделалась эта перемена так незаметно, что нельзя было сказать, когда это началось.2308 Жизнь Николая

Начало жизни Николая было особенно, исключительно счастливо.

Самое рождение Николая, — сына после четырех дочерей, было счастьем для матери2309 страдавшей от злых шуток Екатерины II, своей ненавидимой, распутной свекрови распутная, ненавидимая невесткой, свекровь шутила над ней, говоря, что .

Старшие сыновья ее, Александр и Константин, были отняты от нее ее распутной свекровью. Теперь же у нее был опять сын, которого она уже не2310 со согласится отдаст великой блуднице и мужеубийце, незаконно занимающей2311 престол место ее мужа. И это была большая радость, тем большая, что ребенок, как ребенок, был красоты необыкновенной: большой, сильный, с пухлыми перетянутыми ниточками ручками и ножками.2312 Рождение Приехавшая на другой день рождения в Царское село Екатерина подняла внука к свету и завистливо покачала головой.

Рождение Николая была радость его матери, всё же детство его было его радостью. Он2313 Зач.: здоровый рос здоровый, сильный, беззаботный и свободный.

* № 148 (рук. № 62).

К удивлению всех членов Совета, знавших, что Александр Чернышев более всех других старался погубить Захара Чернышева, участвуя в суде над декабристами, Растопчин высказался за передачу имений сосланного Александру Чернышеву. Когда же у Растопчина спросили, на чем он основывает свое мнение, он сказал, что существует старинный обычай, по которому палач всегда получает кушак и шапку казненного.

Чернышев знал это, знал, что его вообще не любят, но никак не думал, что его не любят2314 и презирают за2315 то, что он подл и гадок. его недостатки. Напротив — он думал, что его не любят за его высокие качества, доставившие ему успех, которому завидуют.

Думал он это, потому что он завидовал всем стоящим выше его. Так он завидовал Воронцову и за2316 уважение, которым Воронцов пользовался у расположение к нему Николая, и за его богатство, и за2317 тон благородный аристократический тон Воронцова, которого Чернышев никак не мог усвоить, и за всеобщее уважение, которым пользовался Воронцов. И потому2318 он особенно ненавидел Воронцова и Чернышев насколько мог старался2319 но никак не мог вредить2320 ему Воронцову. В прошлом докладе о кавказских делах ему удалось вызвать неудовольствие Николая на небрежность одного кавказского отряда, подвергшегося неожиданному нападению горцев и понесшего большие потери.

Теперь он намеревался представить с невыгодной стороны распоряжение Воронцова о Хаджи-Мурате.2321 Для этого Он хотел внушить государю, что оставление Хаджи-Мурата в Тифлисе, в близости гор, была ошибка Воронцова, всегда в ущерб русским особенно покровительствующего туземцам. Чернышев хотел представить дело так, что выход Хаджи-Мурата2322 мог вытти есть хитрость. Что Хаджи-Мурат только для того, чтобы высмотреть наши средства обороны, вышел к нам и, узнав всё, что ему нужно, бежит2323 и воспользуется при нападении на нас тем, что он видел в горы. По мнению Чернышева Хаджи-Мурата надо было доставить в центр России и воспользоваться им уже тогда, когда его семья будет выручена из гор и можно будет увериться в его преданности. План этот2324 который мог изменить судьбу Хаджи-Мурата не удался Чернышеву.2325 Николай Государь не принял его предложения Чернышева, а напротив одобрил распоряжение Воронцова, написав на донесении: «хорошее начало» а одобрил распоряжение Воронцова, так что Хаджи-Мурат остался на Кавказе.

В утро 3 января Николай2326 не был особенно не в духе и не принял бы какое бы ни было и от кого бы то ни было предложение только из чувства противоречия, тем более он не был склонен принять *** предложение презираемого им Чернышева. Так что благодаря дурному расположению духа Николая Хаджи-Мурат остался2327 в Тифлисе на Кавказе2328 и судьба Хаджи-Мурата и судьба его не изменилась так, как она могла бы измениться, если бы Чернышев делал свой доклад в другое время.

* № 149 (рук. № 63).

О разоренных семьях поляков, о лучших людях России, декабристах, умирающих в каторге, он не думал, не вспоминал о них, но в глубине души его жило невысказанное сознание чего то недоделанного, недосказанного, неясного и дурного. И когда это сознание прорывалось наружу, он вслух говорил первые попавшиеся слова.2329 а иногда прямо то, что чувствовал Или он2330 говорил: «Не позволяю, не хочу». Или говорил: «Да, да» или: «Ну что ж, ну что ж, так и надо». повторял последние сказанные ему слова, или говорил какую нибудь фамилию чиновника, офицера, актрисы, танцовщицы — «Любощинский, Любощинский»2331 или повторял он какую нибудь фамилию актрисы или танцовщицы или «Копервейн, Копервейн». И, прислушиваясь к тому, что он говорил, он отвлекался от того сознания, которое просилось наружу.

Несмотря на всё то величие, которым он был окружен, Николай теперь, после 27-ми лет царствования, был2332 несчастлив глубоко, непоправимо и одиноко несчастлив. Истинное счастье человека только в соответствии его жизни с2333 тем законом тою волею, которая послала человека в жизнь, с волею Бога,2334 с своей с законом жизни, указываемым человеку его совестью. Чем дальше расходится жизнь человека с волею Бога, с законом жизни, тем человек несчастливее. Жить же несогласно с законом жизни может человек только тогда, когда он свое отступление от закона прикрывает ложью. И потому, чем больше лжи в жизни человека, тем он несчастнее и тем больше в душе человека сознание того, что есть в нем что то, чего, как разлагающегося трупа, не надо касаться. Только вполне святые, не отступающие от воли Бога, могут быть совершенно свободны от лжи перед самими собой. В душе же простых смертных есть всегда, хотя в самой малой степени, осадок нераспутанной, скрываемой от самого себя лжи.

Чем больше этот осадок, тем человек несчастливее. Осадок этот был огромен в душе Николая.

2335 Что велико перед людьми, то мерзость перед Богом, и такою ужасною мерзостью перед Богом было тогдашнее величие Николая. Вся жизнь его со времени вступления на престол была сплошною ложью.2336 и человекоубийством Ложь же вела к человекоубийству, человекоубийство для своего сокрытия требовало еще большей лжи.2337 Так что ложь и человекоубийство, с увеличением могущества Николая, не только не уменьшались, но даже не остановились на той степени, которой достигали, но постоянно увеличивались и увеличивались.

Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял всех при всяком удобном и неудобном случае, что он не знал того, что Александр назначил его наследником. Это была ложь. Уверения его о том, что он не хочет царствовать, боится тяжести власти,2338 а это была другая, еще более очевидная ложь. Властолюбивый, ограниченный, необразованный, грубый, и потому самоуверенный2339 и необразованный грубый солдат, он не мог не любить власти и интересовался только властью, одного желал: усиления ее.2340 и потому не мог не желать, страстно желать царства Его присяга Константину, который по своему браку на польке, по своему отказу и по акту, составленному Александром, не мог царствовать, была только играние роли и ложь, которая2341 если и могла быть причиной смуты нужна была ему для выставления своего мнимого рыцарского благородства.2342 его характера Но явная ложь, которую он говорил тогда, сделалась жестокою, карающею правдою, после 27-ми лет его ужасного царствования. Та тяжесть власти, от которой он тогда на словах отказывался, всеми силам души стремясь к ней, к концу его царствования и жизни сделалась действительно ужасною, давящею тяжестью.2343 которая делала его непоправимо, глубоко и одиноко несчастным.

* № 150 (рук. № 65).

2344 Несмотря на всё то величие, которым он был окружен, Николай теперь после 27-летнего царствования был глубоко, непоправимо и одиноко несчастлив. Истинное счастье человека только в соответствии его жизни с тою волею, которая послала человека в жизнь, с волею Бога. Чем дальше расходится жизнь человека с волею Бога, законом жизни от воли Бога, или закона жизни, тем человек несчастливее. Жить совершенно свободно и радостно может только тот человек, который не отступает в своей жизни от2345 того закона жизни, от той воли, которая послала его в жизнь. И так жить могут только святые, не отступающие от воли Бога; простые же не святые люди всегда более или менее отступают от закона жизни и смутно чувствуют это.2346 Стараются ложью прикрыть свое отступление

Жить же несогласно с законом жизни может человек только тогда, когда он свое отступление от закона жизни прикрывает ложью.2347 Ложь служит показателем степени отступления человека от закона жизни. Скрывая же ложью2348 отступления свое отступление от закона, человек еще дальше отступает от закона. Отступая же от закона, нуждается в еще большей, более густой, скрывающей его грехи лжи. Хорошо, когда ложь эта признается только теми, кто нуждается в ней, но не признается и обличается всеми окружающими. Такую ложь сознает тот, кому она нужна, и перестает верить в нее и старается исправить то свое отступление от закона жизни, которое прикрывалось этой ложью. Но бывает положение, в котором ложь эта не только признается, но усиливается всеми окружающими. И тогда ложь, вызывая отступления от закона, вызывающие увеличение лжи, растет как снежный ком и доходит до ужасающих размеров, подвергая человека, пользующегося этой ложью, до всё большего и большего отступления от закона и истины и до состояния полного сумашествия и глубокого душевного страдания.

Такова была жизнь Николая I после 27-ми лет царствования. Несмотря на всё внешнее величие, равного которому не было в то время в Европе, он был глубоко, непоправимо и одиноко несчастлив.

Вся жизнь его со времени вступления на престол была сплошным отступлением от закона жизни всякого человека и потому сплошной ложью.2349 Человекоубийство вело к лжи. Ложь же вела к человекоубийству, человекоубийство для своего сокрытия требовало еще большей лжи. И ложь эта со всех сторон подсказывалась ему и признавалась за истину всеми окружающими его людьми.

Царствование его началось ложью о том, что он, играя роль, уверял всех при всяком удобном и неудобном случае, что он не знал того, что Александр назначил его наследником, и что он не желал престола. Это была ложь.2350 Уверение его в том, что он не хочет царствовать, боясь тяжести власти, была другая еще более очевидная ложь. Властолюбивый, ограниченный, необразованный, грубый и потому самоуверенный солдат, он не мог не любить власти и интересовался только властью, одного желал: усиления ее. Его присяга Константину,2351 который по своему браку на польке, по своему отказу и по акту, составленному Александром, не мог царствовать, было только играние роли и ложь, которая нужна была ему для выставления своего мнимого рыцарского благородства. из которой он и его льстецы сделали потом подвиг самоотвержения, была вызвана страхом. Не имея в руках акта престолонаследия и не зная решения Константина, провозглашение себя императором подвергало его опасности быть свергнутым, убитым, и он должен был присягнуть Константину. Когда же Константин опять отказался, вспыхнул мятеж, состоящий в том, что люди хотели2352 ограничить его власть облегчить то бремя, которое будто бы так тяготило его. И на это он ответил картечью, виселицами и каторгой лучших русских людей. Ложь вызвала человекоубийство. Человекоубийство вызвало усиленную ложь.

Но явная ложь, которую он говорил тогда, уверяя, что тяготится властью, сделалась жестокою, карающею правдою после 27-ми лет его ужасного царствования.

Та тяжесть власти, от которой он тогда на словах отказывался, всеми силами души стремясь к ней, к концу его царствования и жизни сделалась действительною, ужасною, давящею тяжестью. Он не мог признать ложным тот путь, по которому он шел в продолжение 27-ми лет, а, между тем, продолжая итти по этому пути, он чувствовал себя всё более и более несчастливым. И у него не было никакого утешения.

Семьи не было. Несмотря на лживые отношения уважения и любви к жене, он грубо удовлетворял похоть, кроме Нелидовой, с первой подвернувшейся женщиной, и знал, что жена его знает это и потому не может быть женою-другом ему, таким, каким она была ему первое время. Отношения их были ложь.

Дети? Старший занимал его, как наследник, но он видел, что он уже судит отца и ждет своего царствования для того, чтобы не продолжать, а разрушать то, что сделал отец. Ненавистные либеральные мысли проникли к нему. Он не только любил, читал глупые стихи, он даже курил папиросы, и нельзя было остановить его.

Друзья, помощники? Но это всё были негодяи, начиная с Чернышева до Клейнмихеля. Даже самые лучшие, в сущности, были подлые льстецы, боявшиеся его и готовые предать его, если бы было выгодно. Он сердился на то, что это так, не понимая того, что служить ему в грубом властвовании могли только ничтожные и грубые люди.

Единственный друг и не подлый был брат Михаил, и любивший и веселивший его своими шутками. Но он умер, и никого не осталось.

Религия? Но ведь вся эта религия была в его власти, и потому опереться на нее значило опереться на самого себя.

Науки, искусства? Но науки были только орудия разрушения того порядка, который он завел и поддерживал. Почти то же были искусства: драматическое искусство было средство развенчивать героев и великих людей; поэты были беспокойные, вредные люди. Из наук была только одна нужная наука — наука военная, а из искусств — веселая музыка, марши, рыси и водевили, но и то и другое уже надоело.

Власть? Власть была всемогуща в России, но к этому уже он так привык, что эта власть не радовала уже его; но власть в принципе, власть в Европе была бессмысленно подорвана и революцией 48-го года, и избранием Наполеона III, всеобщим голосованием, конституцией, которую шурин, прусский король, согласился дать народу. Власть, единственное поддерживающее его и поднимающее его выше нравственного и здравого смысла, власть эта в принципе начала колебаться.

Вся жизнь его, от того страшного часа, когда2353 люди присягали ему, и до того часа, когда он лежал с отпуском грехов на голову, — были сплошным, неперестающим рядом преступлений. он дал приказ стрелять картечью в толпу на Сенатской площади, было одно сплошное ужаснейшее преступление.

* № 151 (рук. № 68).

Николай с первого дня своего рождения и до последних лет своего царствования, в продолжение 50-ти слишком лет, был необыкновенно счастлив в том мирском смысле счастья, которое понимается как удовлетворение своих желаний, здоровье, богатство, высокое положение и успех в предприятиях.

Самое рождение Николая, сына после 4-х дочерей, было большим счастьем для матери,2354 Старшие сыновья ее, братья Николая лишенной своих старших сыновей Александра и Константина, которые были2355 отняты у нее ее распутной свекровью. Теперь же у нее был опять сын, которого она уже решила не отдать великой блуднице, мужеубийце, незаконно занимающей место ее мужа. И это была большая радость, тем большая, что ребенок как

взяты2356 у матери Катериной,2357 и после этого Марья Федоровна рожала только девочек. Николай был первый сын после 4-х дочерей, и это было большое счастье и потому было счастье2358 для матери и потому и для ребенка, который сделался любимцем своей2359 ребенком. матери.

Другое счастье было то, что ребенок был красоты необыкновенной: —2360 бе белый большой,2361 сильный полный, белый, с пухлыми перетянутыми ниточками ручками и ножками.

Ребенок был так хорош, что, приехавшая на другой день в Царское село, Екатерина,2362 подняла поднеся внука к свету, завистливо покачала головой, как бы задумавшись о том, не взять ли себе и этого внука, но2363 не отняла этого ребенка от матери, как она сделала с первыми двумя. внук громко сердито закричал, и она отдала его и не взяла его. Не взяла она его потому, что он был ей не нужен. Старшим было 18 и 17 лет. Александра она только что женила и ожидала от него потомства. Она собиралась женить и второго и потому и не могла думать о том, чтобы этот2364 прекрасный ребенок понадобился ей как наследник. И это было счастье Николая. Он остался на руках у обожавшей его матери и у доброй Ливен, с преданной любовью ухаживавшей за ним и баловавшей его.

2365 Всё детство и отрочество Николая было такое же счастливое, как и детство. Убийство его отца когда Ему было 5 лет, когда убили его отца. И эта2366 это убийство смерть (он только гораздо после узнал, что Павел был убит) прошла для него незамеченной.

Был ясный весенний день, и они2367 играли с братом Михаилом2368 собирались приготавливали кораблики, которые они намеревались пустить по весенним ручьям, когда мать с заплаканными глазами пришла в их комнату2369 сказать им, что и,2370 сказала дрожа челюстью, сказала, что2371 отец их умер отец их умер.2372 и велела им обоим молиться вместе с нею Миша ничего не понял, но2373 увидав понял2374 горе то, что мать страдает,2375 бросился подошел к ней и, взяв ее за большую руку, прижался к ней; Николай испуганными глазами смотрел на нее, смутно понимая уже,2376 значение что слово: умер — значит что-то страшное.

Мать взяла его за2377 руку голову и прижала к себе, и заплакала. И мальчик также заплакал.

2378 Рождение Николая было радостью его матери, всё же детство его было его радостью. Он рос здоровый, сильный, беззаботный и свободный. В половине Но через четверть часа они с веселым криком уже бежали за корабликами, которые, качаясь и перегоняя ледышки, спускались по быстрому ручью, вытекавшему из под моста.

Смерть отца не только не омрачила детство Николая, но сделала его более счастливым. Вместо страшного отца, иногда кричавшего на мать и на них, они стали часто видать старшего ласкового брата, императора Александра, которого мать их научила называть вторым отцом.

Еще Павел сделал Николая шефом Кирасирского полка и потом Измайловского, и ребенок знал мундиры этих полков, радовался, когда видел их, и был счастлив, когда его нарядили в мундирчик Измайловского полка.

У него было и ружьецо и сабелька, и он маршировал и делал ружейные приемы и командовал своим братом и товарищами: Адлербергом, Вельегорским и др. И так как он был и сметлив, и ловок, и памятлив на военное дело, то он всё это делал отлично, лучше других и был счастлив этим.

Отрочество Николая было такое же счастливое, как и детство.

* № 152 (рук. № 69).

Тот, кто заведывал шалостями Николая, свез из маскарада эту девушку в то место, где происходили2379 всегда такие свидания Николая, и Николай2380 взял ее более двух часов2381 провел с нею, но, когда она ушла *** провел с этой новой, одной из сотен любовниц. И сначала она очень понравилась ему. Но тут же, в конце свидания, он увидал, что, кроме ее любви к нему (он не сомневался в том, что все женщины должны были любить его), он увидал, что ей нужно и обеспечить свое положение и положение своей старой матери. И когда он удовлетворил свою похоть, — ему стало скучно. Всё одно и то же: и те же восторги, и те же слезы, и те же корыстные замыслы, более или менее искусно скрытые.

Когда он в эту ночь вернулся в свою комнату2382 он долго не мог заснуть, и знаменитый плащ, которым он покрывался, не дал ему успокоения. и лег на узкую жесткую постель, которой он гордился, и покрылся своим плащом, который он считал — и так и говорил — столь же знаменитым, как шляпа Наполеона,2383 он заснул только в 4 часа он долго не мог заснуть.

* № 153 (рук. № 70).

Опять то мучительное чувство, которое томило его вчера ночью, поднялось в нем, и он заговорил вслух слова, которые ему сказала вчера его девица: «Je vous aime d’un amour infini... infini»,2384 *** Моя любовь к вам беспредельна... беспредельна, повторял он, не думая о том, что говорил, но заглушая свое чувство внимания к тому, что он говорил. На углу стоял часовой, сделавший на караул. Николай взглянул на него и не одобрил его вскидку. «Это не то! — подумал он. — Не так учил Михаил». И он вспомнил2385 брата недавно умершего брата, и нежное и грустное чувство охватило его.

«Да, он один понимал и любил меня. А эти все», — он вспомнил своих приближенных: Клейнмихеля, Орлова, Бенкендорфа 2386 Эти все были. Он один и покачал головой. — «Он один точно любил меня. А эти?2387 Николай да и все люди2388 вся эта toute cette canaille».2389 *** весь этот сброд. Николай презирал и часто ненавидел всех людей. Он считал всех людей такими же, как те, которые окружали его. А те, которые окружали его, не могли не быть2390 иными как подлыми, и потому он всех считал подлыми.

«Да, один был Михаил. И как он знал и любил военное дело! Уж нет таких. Да... Что бы была без меня Россия?» сказал он себе, почувствовав опять приближение мучительного чувства и, выпятив грудь, пошел дальше.

Возвращаясь домой, он увидал у Салтыковского подъезда дожидавшуюся карету с придворным красным лакеем, только что въехавшую под арку. Он узнал карету Елены Павловны.

«Дура!» подумал он, вспомнив, как она на днях искусно наводила разговор на необходимость образования, очевидно намекая на недавнее распоряжение об ограничении числа студентов.

«Им мало трехсот болтунов в каждом университете! Им хотелось бы, чтобы все только разговаривали. Науки! болтовня вот их наука. А чем меньше болтовни, тем лучше». — Николай был уверен в том, что для блага России нужна власть — его власть, а что все науки, вообще образование, враждебны и должны быть враждебны такой власти. Он это чувствовал и потому сознавал силу своей власти, не нуждался в уступках образованию, как делают это государи с слабою властью, а поступал совершенно логично, уничтожая всякое образование во имя власти. Он руководил жизнью России и знал, что нужно, и потому всякие рассуждения о том, что нужно для России, была бесполезная болтовня, которой чем было меньше, тем лучше. А Елена Павловна любила эту болтовню, щеголяла ей. За то он не любил ее.

Всходя на ступеньки крыльца мимо другого вытянувшегося с ружьем на караул часового, Николай набрал воздуха в выпяченную грудь, желая подбодриться.

* № 154 (рук. № 70).

Он узнал карету Елены Павловны. И ее присутствие, как всегда, было ему неприятно. «Для России нужна не та болтовня о науках и поэтах, которой она занимается, а нужно одно: власть».

* № 155 (рук. № 70).

После обеда Николай ездил в балет, где в трико маршировали сотни обнаженных женщин, потом ужинал и делал вид, что не замечает недовольства Нелидовой, знавшей про его вчерашнее похождение.

* № 156 (рук. № 70).

Он долго не мог заснуть и думал, как и всегда, только о себе: о том, какой он красивый, мудрый, великий человек и как мало еще понимают его. И ему хотелось еще что нибудь сделать такое, что заставило бы всех людей больше преклоняться перед ним и признать его сверхъестественное величие. А этого не было, и в груди у него было тяжелое, мучительное чувство. Он не думал и не вспоминал о тех тысячах погубленных им людских жизнях. Он не думал, не вспоминал о них, но в глубине души его жило невысказанное, тяжелое чувство, которое он не мог заглушить только сознанием своей власти. От этого ему так хотелось еще большего, как можно большего величия.

И, вспомнив все его благодеяния, которыми он осыпал Россию, он успокоился и стал засыпать.

* № 157 (рук. № 70).

Возвращаясь домой, чувствовал во всем теле ту же усталость, в голове тот же туман. И ему стало досадно, и он рассердился. Рассердившись же, тотчас же нашел тот предмет, на который он мог направить свой гнев, предметом этим была теперь Елена Павловна.

* № 158 (рук. № 70).

Вопрос о воровстве мало интересовал его, — Николай был уверен, что воруют все. И в последнее время махнул рукой на это воровство, признав невозможность искоренить его. Он знал, что надо будет наказать теперь интендантских чиновников и решил отдать их всех в солдаты, но знал тоже, что это не помешает тем, которые займут место уволенных, делать то же самое. Так что самый вопрос о воровстве не интересовал его. Интересовала его как и во всем только одна его личность. И в этом случае его интересовал только2391 его отношение он сам.

— Видно, у нас в России один только честный человек, — сказал он.2392 упорно глядя на Чернышева. Чернышев знал, что Николай интересовался только тем, что относилось к нему лично, и что всякое дело было ему интересно только в той мере, в которой оно выставляло его, давало ему возможность играть роль величия

* № 159 (рук. № 70).

— Польского происхождения и католик, — отвечал Чернышев, слегка пожимая плечами густые золотые эполеты, как бы выражая этим то, что ничего другого и нельзя ожидать от поляка католика.

Николай нахмурился. Он многое ненавидел, но более всего ненавидел поляков, ненавидел их в той мере зла и жестокости, которые он совершал над ними.

* № 160 (рук. № 70).

Кратко и решительно распорядился о передвижении дивизий из одной губернии в другую, приказав написать об этом Паскевичу.

* № 161 (рук. № 76).

Томились и гибли в казематах, острогах, каторге, ссылке десятки тысяч поляков, опять лучших людей своего общества, только за то, что они хотели жить соответственно вековым преданиям своего народа и не подчиняться грубым2393 требованиям первого поставленного над ними генерала поставленным над ними солдатам, требовавшим от них2394 и их народа отречения от всего дорогого их сердцу и считавшегося самым святым и драгоценным.

Умирали забитые на смерть палками крестьяне за то, что исповедывали веру отцов и не признавали себя перешедшими в ту веру, в которую зачисляло их начальство.

Гибли сотни тысяч солдат в бессмысленной муштровке на учениях, смотрах, маневрах и на еще более бессмысленных жестоких войнах против людей, отстаивающих свою свободу то в Польше, то в Венгрии, то на Кавказе.

Всё это делалось по воле этого одного человека. Но как ни страшны были те физические страдания людей, причиной которых был этот один человек, страшнее, ужаснее всего было то огрубение нравов, то зачерствение сердец людских, то уменьшение любви, которое предсказывается в евангелиях, которое произвел этот человек.2395 Да, он был великий злодей Он, несомненно он, был виновником всего этого. Он был очевидным виновником этого, потому что, не прикажи он, не засекли бы несчастного студента академии, не повесили бы Рылеева, Пестеля, не казнили, не ссылали, не разоряли бы поляков, не засекали бы солдат. Если что и делалось не по его прямому приказу, то все-таки он требовал, чтобы это делалось, он мог остановить, прекратить то, что делалось. И если он не останавливал, не прекращал, то он был очевидным виновником всех совершавшихся злодейств. Да, он был ужасным злодеем. Но он ли один был виновен в этом? Легко обвинять его, имея в виду только его поступки. Но стоит вспомнить про его жизнь, про его прошедшее, детство, молодость, для того, чтобы убедиться, что он не мог быть иным, как такой, какой он был.

Вся жизнь Николая была приготовлением к тому, что он сделался тем2396 зверем, которым он был странным, ужасным существом, с извращенными до такой степени умом и сердцем, что в нем не оставалось ничего человеческого.

* № 162 (рук. № 79).

Да, он был ужасным злодеем, но разве он или кто бы то ни было мог быть иным, занимая то место, которое он занимал, и в то время, когда он занимал его? Разве лучше был называемый им своим благодетелем его лживый, сластолюбивый,2397 фарисей жестокий фарисей, его «благословенный» брат,2398 который через других убил отца, за забивавший отцеубийца, посредством2399 зверя Аракчеева забивавший на смерть тысячи людей и говоривший,2400 то о своих высоких любви к подданным, то о том что он уложит трупами дорогу от Чудова до Петербурга, прежде чем согласится отступиться от нелепой мысли военных поселений?

2401 Разве Если и лучше был по душе его несчастный и безумный отец, то не лучше он был по своим сумашедшим поступкам, приведшим его к плачевному концу. Конечно, в сто раз хуже была его ужасная мужеубийца, блудница бабка, любившая только себя, свое глупое тщеславие и мерзкую старческую похоть, которой потворствовали и которую восхваляли все окружающие ее. Не лучше был, конечно, и глупый немец дед, ошалевший, как и все они, от власти и сопутствующей ей лести, убитый любовниками своей распутной жены. Таковы же были все те распутные, глупые и безграмотные бабы, бабы и девки, которые царствовали до него. Таков же был тот ужасный развратник, пьяница, сифилитик и2402 утонченный безбожник и злодей, собственноручно для забавы рубивший головы стрельцам и с крестом, сделанным из чубуков2403 и с Евангелием в виде... и с ящиком для штофов водки, сделанным в виде Евангелия, ездивший по народу кощунственно славить Христа. Таков был и едва ли не хуже всех тот знаменитый, восхваляемый2404 великий Петр, который представлялся образцом для всех последующих царей.2405 Все они должны были быть такие

Раз народ находился в том состоянии, что для общественной жизни его ему нужно2406 было деспотическое правление и возможно покоряться одному человеку, должны2407 были быть2408 эти деспоты. А для того, чтобы такие люди были, они должны были быть теми страшными злодеями, с так такими извращенными умами и закоченевшими сердцами, какими они были, чтобы они могли исполнять те ужасные дела, которые они призваны были совершать над людьми, находясь в этом положении. И такие люди были. И Николай был один из таких. люди, настолько извращенные умами и закаменелые сердцами, чтобы они могли быть людьми, управляющими другими, и могли совершать те жестокие дела, которые нужно совершать над людьми, чтобы управлять.

* № 163 (рук. № 80).

В то время, как Николай, сидя в литерной ложе Большого театра,2409 своею блестящею свитой любовался в одно и то же время и фрунтовой выдержкой балерин, сразу поднимавших 80 мускулистых обтянутых трико ног, любовался и самыми женскими формами этих балерин,2410 и удостоивал взглядом, кивком головы встретившихся ему дам и мущин. в это самое время сотни, тысячи, десятки тысяч людей — матери, жены, отцы, дети мучались, неся страшные нравственные и телесные страдания по распоряжению этого одного2411 ужасного человека.

Томились годами, сходя с ума и умирая от чахотки в казематах крепостей, добрые, образованные, умные,2412 едва ли не лучшие русские люди, виновные в том только, что они хотели2413 уничтожить рабство людей избавить Россию от грубого своеволия Аракчеевых и им подобных и, в ущерб своим выгодам, дать свободу миллионам и миллионам рабов, обращенных в животное состояние бесчеловечными помещиками. Томились и гибли в казематах, острогах, ссылке десятки тысяч поляков, опять лучших людей своего общества, только за то, что они хотели жить соответственно вековым преданиям своего народа,2414 а не подчиняться грубым поставленным над ними солдатам, требовавшим от них отречения от всего дорогого их сердцу и считавшегося самым святым и драгоценным. любили свое отечество и готовы были пожертвовать всем для достижения этой цели.

Умирали забитые на смерть палками2415 крестьяне тысячи людей за то, что они исповедывали веру отцов и не признавали себя перешедшими в ту веру, в которую зачислило их начальство.

Гибли сотни тысяч солдат — в бессмысленной муштровке на учениях, смотрах, маневрах и на еще более бессмысленных жестоких войнах против людей, отстаивающих свою свободу в Польше, в Венгрии, на Кавказе. Всё это делалось по воле этого одного человека.2416 Но как ни страшны были те физические страдания людей, причиной которых был этот один человек, страшнее, ужаснее всего было то огрубение нравов, то зачерствение сердец людских, то уменьшение любви, которое предсказывается в Евангелии и которое производил этот человек среди русского народа.

Он, несомненно он, был виновником всего этого,2417 Он был, очевидно, виновник этого и он не мог не знать этого, потому что знал, что2418 не прикажи он, не засекли бы несчастного студента академии, не повесили бы Рылеева, Муравьева, Бестужева, не заперли бы в крепостях и не сослали бы на каторгу лучших людей России, не прогоняли бы сквозь строй, не ссылали бы на каторгу, не разоряли бы поляков, не засекали бы солдат. Если все эти ужасы делались по его приказанию. Если же что делалось и не по прямому его приказанию,2419 Николая, как это было в деле несчастного студента то2420 все-таки он мог остановить, прекратить то, что делалось. И если он не останавливал, не прекращал, то он2421 был очевидно. не мог не знать, что он был виновником всех совершившихся злодейств. Он был несомненно виновником ужасных совершающихся злодейств, и вместе с тем он был вполне искренно уверен, что он не только не был злодеем, но был благодетель своего народа и всего человечества, самоотверженно служащий и своему народу и всему человечеству. Как это было? Как мог установиться в душе этого человека этот страшный мрак, заставлявший его принимать свою злодейскую жизнь за подвиг самоотвержения и образец добродетели?

Точно таким же великим считал себя называемый им своим благодетелем его лживый, сластолюбивый,2422 брат жестокий фарисей, благословенный брат, отцеубийца, посредством Аракчеева забивавший на смерть тысячи людей, говоривший, что он уложит трупами дорогу от Чудова до Петербурга, прежде чем согласится отступиться от нелепой мысли военных поселений.2423 Если и лучше был по душе, его И точно таким же считал себя его несчастный и безумный отец,2424 то не лучше он был по своим сумашедшим поступкам, приведшим его к плачевному концу. Конечно не только точно такою же, но в сто раз2425 хуже была лучше всех людей мира считала себя его ужасная — мужеубийца, блудница — бабка,2426 любившая только себя, свое глупое тщеславие и мерзкую старческую похоть. движимая2427 и занятая только тщеславием и мерзкой старческой похотью, которой потворствовали и которую восхваляли все окружающие ее.2428 Не лучше был, конечно

Точно таким же непогрешимым и великим считал себя и глупый немец, дед Николая, ошалевший, как и все они, от власти и сопутствующей ей лести и убитый любовниками своей распутной жены.2429 Таковы Так же2430 были не только не стыдились своей гадкой жизни, но гордились ею все те распутные, глупые и безграмотные бабы и девки, которые царствовали до него2431 таков же был после Петра.

И еще больше был уверен в своем превосходстве над всеми людьми тот2432 ужасный развратник. , всегда пьяный, развратный сифилитик, безбожник2433 и злодей Петр, собственноручно для забавы рубивший головы стрельцов, с ящиком для штофов водки, сделанным в виде Евангелия, и с крестом, сделанным из чубуков в виде..., ездивший по народу кощунственно славить Христа,2434 таков был и едва ли не хуже всех был тот,2435 великий восхваляемый Петр, который представлялся образцом для всех последующих царей. считавший себя совершенно уверенно благодетелем своего народа.

Так же был уверен в этом Николай.

Раз народ находится в том состоянии, что для общественной жизни его ему нужны властители, готовые мучить, грабить, убивать людей, должны быть и такие люди. Для того же, чтобы люди могли делать эти ужасные дела, они должны быть так извращены умом и сердцем, чтобы не видать всего того зла, которое они делают, и считать добрыми делами те ужасные, жестокие дела, которые нужно совершать над людьми, чтобы управлять ими.

Объяснение этого удивительного явления только одно: «То, что велико перед людьми, то мерзость перед Богом». И не то, что случайно бывает то, что великое перед людьми, то есть люди, стоящие на высоте величия, бывают худшими в мире, людьми, а то, что это вечный, неизменный закон, что стоящий на высоте мирского величия должен быть глубоко развращенный человек и что это не может быть иначе.

Люди властители, управляющие другими, представляются обыкновенно управляемым особенными, выдающимися, великими людьми. Происходит это вследствие лести, которой всегда окружены эти люди и которая продолжается и после их смерти в угоду их наследникам и вследствие естественного стремления подчиняющихся, чтобы уменьшить свое унижение, возвеличить тех, кому они покоряются. В действительности же, как и сказано в Евангелии, «что велико перед людьми, то мерзость перед Богом», люди, властвующие над другими, не только не бывают лучшими людьми, но, напротив, непременно должны быть самыми худшими, самыми развращенными, заблудшими людьми общества и чем выше, тем хуже. Оно и не может быть иначе.

Когда стоящий в строю с палкою в руке солдат бьет проводимого сквозь строй казнимого, нравственная виновность этого солдата почти ничтожна2436 вследствие той дисциплины, под влиянием которой он находится. Главное вследствие того, что . Если он откажется бить, его будут бить. И потому нравственная ответственность солдата, бьющего своего собрата,2437 может быть добрым, нравственным человеком почти не существует. Офицер, который участвует в2438 Зач.: казни таком деле, уже более ответственен. Правда, он потеряет свое обеспеченное и сравнительно почетное положение, если откажется участвовать в2439 Зач.: казни жестоком деле, но2440 Зач.: офицер все таки легче может с делать это, чем солдат, он он не подвергается физическому насилию и может найти средства существования, хотя бы и худшего, помимо офицерства. И потому офицер уже более нравственно ответственен,2441 Зач.: в участии казни другого человека и не может быть нравственным человеком. и для того, чтобы участвовать в злом деле, оправдывая себя, должен уже подвергнуться нравственному извращению. Чем выше начальник, чем обеспеченнее его положение, чем легче он может устроить свою жизнь, отказавшись от участия в казни, тем он нравственно ответственнее, тем2442 он безнравственнее, если принимает участие в ней ум и сердце его должны быть извращеннее. Человек же, как государь, который ничего не теряет, отказавшись от казни, жестокого, злого дела, и ничего не выигрывает от него, и вместе с тем дозволяет, требует, предписывает злые дела, как предписывал Николай казнь студента и тысячи других2443 людей казней злых дел, должен быть2444 самый безнравственный человек существом с совершенно извращенным разумом и закаменевшим сердцем.

И таковы были и есть все властители и тем больше, чем они самовластнее, и таков был в высшей степени и Николай Палкин, как прозвал его истерзанный им народ русский.

Для того, чтобы в то время во главе русского народа стоял один человек, нужно было, чтобы этот человек был существо, потерявшее всё человеческое, лживое, безбожное, жестокое, невежественное и тупоумное, и который бы не только не знал этого, но был уверен, что он рыцарь правдивости и честности, мудрый правитель, благодетель своего народа.

И таков был Николай Палкин. Он и не мог быть иным. Вся жизнь его была приготовлением к этому.

* № 164 (рук. № 81).

Решение судьбы Хаджи-Мурата так же,2445 кавказская как всех тех2446 десятков сотен тысяч2447 людей солдат, которые нападали на жителей Кавказа, которых2448 уничтожали их средства пропитания разоряли2449 их жилища и убивали русские люди, поставленные в необходимость это делать, исходило из Петербурга, из высшей власти2450 управляющей 60 миллионами русских, и ее слуг и помощников, управляющих Россией, т. е. 60 миллионами2451 ру русских людей — мужчин, женщин и детей всех возрастов и состояний. Вершиною этой власти был в то время2452 56-летний здоровый, сильный, ловкий физически и2453 совсем непросвещенный, тщеславный,2454 самоуверенный испорченный лестью и властью самоуверенный 56-летний человек, Николай Павлович, дошедший в то время 1852 года до вершины своей власти и своего самообожания.

* № 165 (рук. № 75).

Глупый, как ему показался, ответ ученика рассердил его. Рассердившись же, всё уже, что останавливало его внимание, сердило его.

Стоявший на углу часовой сделал на караул. Николай взглянул на него и не одобрил его вскидку. «Это не то, — подумал он, — не так мы это делали с Мишелем».

И он вспомнил недавно умершего брата Михаила Павловича, и досадное и страшное чувство смерти охватило его.

* № 166 (рук. № 75).

То, что он убил и убивал палками тысячи людей, не мешало ему думать, что он благодетельный государь и не применяет смертной казни к заслужившему ее преступнику. Так он в начале своего царствования сам распорядился повешением декабристов, даже сам подробно расписав, какую дробь ударить в барабаны, его любимый музыкальный инструмент, в то время, когда подвезут пятерых казнимых к виселице, и какие ружейные приемы должны сделать войска, когда наденут им на головы мешки, и какие, когда они повиснут за шеи на веревках. Он, распорядившись всем этим, в то самое время как несчастных вешали, молился за них в церкви вместе с своей женой.

* № 167 (рук. № 75).

За Чернышевым и Долгоруким вошел в ленте и штатском мундире маленький пухлый старик с докладом о новых законах, прошедших в Государственном совете. Это был Блудов, друг декабристов, бывший министр, тогда начальник 2-го отделения канцелярии составления законов.

Он принес несколько докладов о новых законах и о комитете цензуры и о цензоре старике, статском советнике, посаженном на гауптвахту за пропущенную статью в журнале, осуждающую распоряжение министра.2455 Это было время, когда Николай смело и решительно подавлял всякое проявление просвещения: число студентов было ограничено, писать ни о чем нельзя было, за границу не пускали, и шпионы и агенты 3-го отделения доносили и ловили всех людей, желавших просвещаться. Блудов по своим преданиям принадлежал к кружку людей, стремящихся к просвещению, соболезновал распоряжениям Николая, давящим просвещение: ограничение до трехсот числа студентов, запрещение поездок за границу, безумная строгость цензуры, шпионство, ссылки и наказания за печатные и даже изустные слова. Блудов соболезновал этому втайне, с приятелями, строго осуждая эти действия, но явно покорялся. Николай видел это и презирал его за это. Николай инстинктом чувствовал, что необходимая для России власть, такая, какую он имел, не совместима с тем, что Блудов, Елена Павловна, всякие профессора, Trissotin, как он называл их, считали просвещением. И потому он не считал просвещением то, что все считали просвещением, а просвещением считал всё то, что сходилось с его властью и что ему нравилось. И делал он это прямо, открыто. Он видел, что в Европе много властителей считали нужным делать уступки тому, что люди считали просвещением:2456 а он считал глупостью одни делали эти уступки из популярничания, как Людовик Филипп, которого он ненавидел, другие из страха перед обществом, как его шурин прусский король, но он для себя и для блага России не считал этого нужным.2457 Всё же, что не сходилось с его властью и не нравилось ему, он считал глупостями и запрещал, как он запрещал носить усы или курить на улице. А для того, чтобы люди умели покоряться, нужны были

Нужным он считал для себя и для России не университеты, не журналы, не статьи, не науки, не ученых и поэтов, и не просвещение, а дисциплину. И сообразно с этим он требовал только одного: чтобы все безропотно покорялись ему. Больше ничего по его мнению для счастия всех: не только русских, но и немцев, французов, турок и др. ничего не было нужно. Он всё устроит. И потому людей, как Блудов и другие сторонники и защитники просвещения, которые пользовались всеми выгодами власти, возможной только при отсутствии просвещения, а между тем защищали просвещение, он глубоко презирал и никогда не соглашался на их представления, имеющие в виду устранение препятствий к просвещению. Так теперь он не2458 исполнил согласился на ходатайство Блудова об освобождении старика цензора от гауптвахты, а цензурному комитету2459 сделал строгий выговор велел сделать строгий выговор.

* № 168 (рук. № 75).

И, поехав в свое место, не одобряя в душе мероприятий Николая, с последовательностью, точностью исполнил все жестокие и несправедливые меры, предписанные Николаем, стоившие не только спокойствия и блага людей, но их жизней, стоившие не только блага и жизней людей, но развращающие людей, ожесточающие их сердца, уничтожающие самые лучшие человеческие свойства.

* № 169 (рук. № 82).

Продиктовал Лев Николаевич.2460 Подлинник весь рукою С. А. Толстой.

История Хаджи-Мурада такая:

Это был храбрый авариец, который одно время служил русскому правительству. Генералу Клюгенау, стоявшему с русскими войсками в Аварии, было донесено, что Хаджи-Мурад изменяет русскому правительству: Клюгенау велел арестовать и заковать Хаджи-Мурада и привезти его к себе. Но на пути Хаджи-Мурад спрыгнул с высокой скалы, увлекши за собой ведшего его солдата, который убился на смерть; сам же он остался жив, но разбился и сломал ногу. Излечившись, он передался Шамилю и стал служить ему. Был один из самых смелых и храбрых наибов, делал блестящие набеги на русские владения; но, поссорившись с Шамилем, в 1851 году передался русским. Из города Нухи, где ему было назначено жить и где он очень тосковал по своей семье, оставшейся у Шамиля, он бежал в горы и был настигнут казаками, отчаянно защищался с своими мюридами и был убит.

Так как он внушал большой страх кавказским жителям, голову его возили и показывали в разных местах Кавказа.

Событие это случилось во время пребывания Льва Николаевича на Кавказе.

Писано гр. Софией Андреевной Толстой под диктовку Льва Николаевича 28 января 1905 года.



ПЕРВАЯ СТРАНИЦА ЧЕРНОВОЙ РУКОПИСИ ТОЛСТОГО „О ШЕКСПИРЕ И О ДРАМЕ“


Мы собираем cookies для улучшения работы сайта.