— С Волконским я познакомился, — продолжал Л. H., — во Флоренции у Долгорукова. Это был Коко Долгоруков — доктор. В то время была редкость, чтобы из этого круга кто- нибудь стал врачом. Тогда Николай Павлович ограничил число студентов тремястами, и Долгоруков не попал на другой факультет. Это был удивительно ко всему способный человек: он стихи сочинял, и музыкант был отличный, и картины писал. Женат он был на Марии Ивановне Базилевской. Я, когда пришел к ним тогда во Флоренции в первый раз, попал на такую сцену: жена его и известный маркиз де — Роган занимались странной игрой: они делали какую‑то заметочку на стене и старались, подняв повыше ногу, дотронуться ею до стены — кто выше.

— Там еще был очень даровитый художник Никитин. Он удивительно рисовал карандашом. Я помню, у него был альбом, и он в этом альбоме нарисовал портрет Волконского. И мой портрет тоже тогда нарисовал. Не знаю, куда девался этот альбом. Вот бы его теперь какому‑нибудь гробокопателю!

Тогда же за обедом Л. Н. рассказал два анекдота из своей жизни. Первый, как он ел дождевых червей, Л. Н. вспомнил по поводу рыбной ловли (ездили Александра Львовна, дети Ильи Львовича и др.). Л. Н. рассказал, как он нес в одной руке червей, а в другой краюшку черного хлеба; хлеб он съел и потом, задумавшись, положил червей в рот и стал жевать и не мог понять несколько времени, что это за гадость.

Л. Н. сказал:

— Я как сейчас помню их вкус.

Жена моя спросила его, очень ли противно было.

— Вкус землистый; впрочем, я вам не советую пробовать.

Кто‑то чихнул, и Л. Н. по этому поводу рассказал другой случай:

— Я очень сильно чихаю; и вот раз как‑то ночью я просыпаюсь и чувствую, что сейчас чихну, а Софья Андреевна была в положении, и я боялся ее испугать. Я спросонок крикнул громко: «Соня, я сейчас чихну!» Софья Андреевна, разумеется, проснулась и испугалась, а я заснул сейчас же и так и не чихнул.

Тогда же Л. Н. говорил о воспоминаниях Белоголового (врача), который казался Л. Н. ограниченным человеком.

Л. H., говоря об ужасном впечатлении, которое оставляет в его записках описание болезней и смертей Некрасова, Тургенева, Салтыкова, сказал:

— Как они боялись смерти! И эти ужасные, отвратительные подробности болезни, особенно Некрасова.

А вот это очень давно, зимой, было: тоже мы с женой были, уезжать собирались, а Л. Н. с П. А. Буланже у себя сидел. Мы зашли проститься, а они, очевидно, говорили о семейных делах Буланже.

Мы с женой вошли на следующих словах Л. H.:

— …если бы почаще говорили себе: «помнишь?» Надо бы уговориться; когда кто‑нибудь что не так скажет или сделает в пылу спора, или когда один сердится, — уговориться, чтобы другой ему сказал только: «помнишь»?