Отворяется дверь и входит Софья Андреевна, спрашивая «о здоровье» и удивляясь на свет у меня, который она видела у меня.
Отвращение и возмущение растет. Задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать.
Пишу ей письмо, начинаю укладывать самое нужное, только бы уехать. Бужу Душана, потом Сашу, они помогают мне укладываться. Я дрожу при мысли, что она услышит, выйдет сцена, истерика, и уж впредь без сцены не уехать.
В 6–м часу все кое‑как уложено. Я иду на конюшню велеть закладывать. Душан, Саша, Варя доканчивают укладку. Ночь, глаз выколи, сбиваюсь с дорожки к флигелю, попадаю в чащу, накалываюсь, стукаюсь об деревья, падаю, теряю шапку, не нахожу, насилу выбираюсь, иду домой, беру шапку и с фонарем добираюсь до конюшни, велю закладывать. Приходят Саша, Душан, Варя. Я дрожу, ожидая погони.
Но вот уезжаем. В Щекине ждем час, и я всякую минуту жду ее появления. Но вот сидим в вагоне, трогаемся.
Страх проходит. И поднимается жалость к ней, но не сомнение, сделал ли то, что должно. Может быть, ошибаюсь, оправдывая себя, но кажется, что я спасал себя — не Льва Николаевича, а спасал то, что иногда хоть чуть — чуть есть во мне…»
В Горбачеве пересадка. Там к товарному поезду прицепили один вагон третьего класса. В вагоне было страшно тесно и невыносимо душно. Л. Н. несколько раз выходил и стоял на площадке вагона.
Софья Андреевна встала в десятом часу. Вышла и, вся взволнованная, спросила Александру Львовну:
— Где папа?
— Уехал.
— Куда уехал?
— Вот письмо.
Софья Андреевна вскрикнула, бросила
Александра Львовна накинула кофту и побежала домой.
К пруду сбежались все, живущие в доме. Софью Андреевну понесли. По дороге она сказала Феокритовой:
