— Удивительно, как мы присвоили только известной категории сведений наименование образованности. Мужика, который имеет огромный запас знаний о растениях, о животных, о земле, погоде и т. д., мы почему‑то называем необразованным, а какого‑нибудь невежду во всем студента — образованным.
Л. Н. сказал еще:
— В Самаре мужики узнавали плодородие земли на вкус: они ели землю и по вкусу решали, хороша ли она.
Зашла речь о психологии толпы. Л. Н. сказал:
— Это интересный и еще очень мало разработанный вопрос. Это гипноз, имеющий страшную власть над человеком. Здесь есть один момент в начале, когда еще можно удержаться. Меня теперь больше не заражает зевота, потому что я всегда вспоминаю об этом. Когда видишь бегущую толпу, следует вспомнить о том, что не знаешь, отчего бегут, и осмотреться; и как только выделишь так себя из толпы, сейчас избавишься от опасности подпасть под гипноз.
Мы играли в шахматы на террасе, а в зале пела Софья Николаевна (жена Ильи Львовича) «Странник» Шуберта. Л. Н. сказал:
— Ах, этот Шуберт! Много он вреда наделал!
Я спросил — чем.
— А тем, что у него была в высшей степени способность соответствия между поэтическим содержанием текста и характером музыки. Эта редкая его способность породила множество подделок музыки под поэтическое содержание, а это отвратительный род искусства.
Запели Глинку. Л. Н. сказал:
— Вот, грешный человек… — интересная шахматная комбинация не дала Л. Н. докончить фразу. Потом он сказал:
— В Глинке я чувствую, что он был нечистый, чувственный человек. Всегда чувствуешь самого человека в его музыке. Юноша — светлый, непосредственный Моцарт, наивный Гайдн, суровый, самолюбивый Бетховен — слышны в их музыке.
У Софьи Андреевны был профессор Снегирев. Л. Н. сказал про него:
— Он выпивает, но приятный человек; православный, но симпатичного типа, несколько народного. Но это, как большинство медиков, совершенно невежественный человек. Он ничего не читал, не знает. В
