Александр Петрович, пропив 2 рубля, занятых у прислуги, всё спал, но теперь пришел в аккуратность и начал переписывать. И Саша, и я, мы к нему заходим, он нам выражает свои мысли и чувства по поводу твоих сочинений, и наше общение с ним ему полезно. Поместили мы его в Дуняшиной комнате, на что она очень обижалась; но девичья наверху так велика, что в ней троим просторно.

Ужасаюсь на количество твоих писем, полученных на этих днях. Еслиб не мои слабые глаза, я бы что-нибудь с ними помогла тебе, а теперь и так сейчас черное кольцо застилает, и трудно писать. Жду ответа, посылать ли их? — ПриехалМиша из своего именья Миша из своего именья. Толстая пометила: «сын Миша купил именье [Бегичево] в Калужской губернии, а потом продал его кн. Е. Н. Трубецкому».
Толстой писал в ответ 22 октября: «Получил твои оба письмеца, за что очень благодарен. Только сведения о тебе не успокоительны. Надеюсь, что теперь всё устроено и ты отдохнешь» (не опубликовано). с Алёшей и поселились пока у нас. Веселые, поют, пошли к Мартыновым. А я вечера сижу дома, очень устаю днем; целые дни убираюсь или езжу, одеваю Сашу; столько ей всего нужно, и так всё это долго, дорого и скучно.

Резины на колесах истерлись, новых не сделали еще, и я по этому морозу вчера ездила в своей коляске парой, а сегодня на извозчике. Мороз, и потому треск невыносимый на мостовых, всю голову разламывает.

От других детей известий не имею. Соня только пишет, что собирается в Москву на Наташины роды, а мы с Сашей собираемся на 28-е и 29-е к Мише, в его имение, он очень зовёт, и это будет весело, туда и Илья с Соней приедут. Тебя я не зову; трудно было расстаться, а теперь я о тебе успокоилась, слава богу, что ты так здоров, бодр, и только, пожалуйста, всё-таки берегись, тем более берегись, всё ведь 72 года, и это всегда надо помнить и стараться подольше пожить. Когда выпадет снег и будет тишина в Москве, когда мы очень соскучимся друг без друга, — тогда приезжай. Пока мне еще времени на это не было, да и страшно тебя сюда звать. Целую тебя и Таню, и всех, кого можно, а прочим кланяюсь. У меня никого еще не было, даже дяди Кости. Ну, прощай.

С. Толстая.

№ 399

1900 г. Октября 27. Москва.

Завтра высылаем письма наНовосиль Новосиль. — Имение Сухотиных Кочеты находилось в 20 верстах от уездного города Тульской губ. Новосиля., милый Лёвочка. Сегодня Дунаев и Маруся все в моем присутствиипрочли и вписали прочли и вписали. Корреспонденция, получавшаяся Толстым, разбиралась и заносилась в книги.. Интересных мало. — Ты писал, что приедешь 2-го; я очень этому порадовалась, но мне жаль Таню, что ей не придется тоже ехатьв директорском вагоне в директорском вагоне. При переездах Толстому часто предоставлялся вагон начальника службы тяги Московско-Курской ж. д. П. И. Христиановича.
Следующее письмо от 29 октября не печатаем. и с тобой. Если вам всем лучше ехать вместе, то не стесняйтесь мной, приезжайте все вместе 9-го, дав предварительно телеграмму Буланже о том дне и часе, когда вы будете в Орле. Я не скучаю, но эти дни мне нездоровится. Второй день такая боль в правой лопатке, плече и руке, что ни спать, ни двигаться не могу. Вероятно невралгия. Да и всё разладилось: и желудок, и голова, и одышка. Как лошадь, которая если с осени собьет тело, то уж не поправится к зиме, так и я переработала с осени и сбила сил слишком много. Постараюсь поправиться теперь, когда кое-что сделано. У Саши почти все учительницы собраны, потом я её одевала всё это время. Дом тоже убрала, что особенно было трудно этот год. Илья Васильевич был пьян всё время. Сегодня рассчитывала подрядчиков, делала разные учеты довольно-таки сложные для женской, неопытной головы.

Рядом, в столовой, Дунаев громко читает объявления в газетах, Саша грохочет, шумит, и Маруся; тут же сидят Алёша Дьяков и Миша Сухотин. Все, слава богу, веселы и здоровы у меня. Пишу что-то плохо, просто мысли путаются от этой невралгии и плохо пишется. Хочется завтра ехать к Мише и Илюше в деревню, не знаю смогу ли я с своей болью.

Спасибо Юлии Ивановне за письмецо, которое сейчас получила.

Видела сегодня во сне, что Таня, завернувшись в мою старую, черную бархатную шубку, — умирает, и я разбудила себя этим возгласом: «Танина душа отходит, а я еще жива!»

Поцелуй её, и тебя целую, и всем кланяюсь.

Твоя Соня Толстая.

27 октября 1900 г.