1864 г. Августа II вторник вечером Я. П.

Мне нынче что-то так взгрустнулось, милый Лёвочка, вся моя бодрость пропала, и так захотелось скорей, скорей увидаться с тобой. Это всё сделало твое милое письмо, твоя ко мне любовь и то, что нам всё делается лучше и лучше жить на свете вместе. Мне грустно стало, что ты еще не скоро воротишься; к тому же Серёжа мой всё нездоров, а причина тому та, что корова больна. У ней так болят ноги, что она даже ходить не может. Но всё это случается как будто нарочно. Он так хорошо стал поправляться; надо же такое несчастье. Ходит он без боли, безо всякого жилиния, но очень жидко и часто. Спал нынче хорошо и ест порядочно. Нынче весь день гуляет, потому что погода чудесная, тепло и тихо. Мой день провела я вот как: встала, как и все дни, в восемь часов, спала первую ночь отлично, потому что Серёжа спал хорошо; потом послала вЯсенки Ясенки (Ясенецкая станция). В то время почтовая станция, в 5 верстах от Ясной Поляны, с конца 1860-хгг. — станция М. -Курской жел. дор., ныне переименована в Щекино.Таню.Она привезла мне твое письмо Она привезла мне твое письмо. — Письмо от 9 августа из Черни. , а я всё утро убирала все книги, твои и наши, перетерла их все, вымыла полки и очень устала. Это до моих родов я убираю их в последний раз; работа не легкая. Потом вообще на меня нашел дух порядка и я всё стала убирать. До обеда рисовала и идет очень плохо, но на этот раз хочу выдержать характер и кончить начатое. Обедала ровно в четыре часа. Дворецкий наш очень исправен, мы тоже. Потом я гуляла с Серёжей и была по всем садам. Караульщик солдат был вчера пьян и он препротивный; Кондратий старик пьян постоянно, — и я Ивану Ивановичу говорила, чтоб он на всё это обратил внимание.Пушкин обирает с Кузьмой персики Пушкин обирает с Кузьмой персики. Пушкин — тульский торговец, покупавший фрукты по окрестным имениям. Кузьма — садовник при оранжерее. Персиковые деревья существовали в Ясной Поляне до 1867 г.и сливы, и Кузьма очень деятелен, исключая огородной части.Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу. Толстой писал 9 августа из Черни: «Еще скажи ему [Орлову], чтобы лучше землю (самую навозную), 2 десятины, он бы не засевал, а оставил под пшеницу, которую привезут из Никольского. В выборе земли пусть он спросит совета . Жаль, что лучшие десятины нынче уж засеяли, твое письмо шло очень долго. Еще вчера вечером Таня ездила, и письма не было. Теперь я буду брать скоро ванну, а ложусь я в десятом часу, потому что вечера без тебя и Серёжи очень грустны и длинны. Серёжа опять стал бледен и такой у него больной, слабый вид. Насчет Серёжи большого я говорила с Таней. Она говорит, что он сказал то же самое, что ты, т.   е., что ты был какой-то озабоченный и растерянный, что ему хотелось поговорить с тобой о деле, но что тебе было не до того, что он думал, нет ли какого дурного известия из Ясной. А в Пирогове ничего не было и он был весел, и с Таней ничего не было, она мне слово дала, что ничего не было и даже не намекали ни на что друг другу. А с Таней я нынче много говорила откровенно. Она очень жалуется на тебя, что ты очень о ней дурного мнения, что ты с ней не хорош, считаешь ее страшной кокеткой и что она при тебе всегда растеряется и ей неловко. Конечно, она чувствует, что всё это не даром, и она заслужила, но не сознается. А я прямо всё сказала, что я думаю и что у меня на душе, и она была рада моей откровенности.

С. А. Толстая
С фотографии 1863 г.
Гос. Толстовский музей в Москве

Тётенька наша Тётенька наша — Т. А. Ергольская.всё похаживает по дорожкам с зонтиком и всё хочется ей съесть: и персики, и петуха, и яблоки. Она очень в хорошем духе и добра. А нынче так трогательно рассказывала про старину, про смерть всех близких ей, и, знаешь, как всегда — голос у ней немного дрожал и она была в таком трогательном волнении. Я покуда рисовала, а Таня тоже слушала. Лёва, милый, кабы ты скорей приехал. Я уже мечтаю, не застанет ли тебя это письмо в Черни, на возвратном пути. Я не поняла, что это значит, что я не думаю ехать к Фету и Киреевскому я не думаю ехать к Фету и Киреевскому. Николай Васильевич Киреевский (1797—1870). Ему принадлежало имение Шаблыкино Карачевского уезда, Орловской губернии. Владел огромным состоянием. Страстный охотник и гитарист; вел постоянно журнал своей охоты. С 1834 по 1837 г. — карачевский предводитель дворянства. Дом его, похожий на дворец, состоял из нескольких десятков комнат: отличался широким гостеприимством, причем гости его пользовались полною свободою: жили сколько хотели, и некоторые уезжали, даже не видев хозяина (из биографии Киреевского, помещенной в «Сборнике биографий кавалергардов», 1801—1826, там же портрет его). Будучи на охоте у Киреевского в 1865 г., Толстой описал его в письме к Софье Андреевне так: «Приехал я [...] утром к Киреевскому. Он уже встал. Меня отвели, не спрашивая, кто я и зачем, в комнату, спросили, чего я хочу, чаю, кофе. Куча грязных лакеев в передней встают всякий раз, как ты проходишь. Он — ограниченный, честный, твердый человек, исключительно охотник. Из всех его рассказов три четверти принадлежат охоте [...]. 29-го мы поехали после завтрака в 7 экипажах на скверных упряжках и лошадях, но все с отличными собаками и ружьями, и с такой важностью и степенством, как будто мы ехали на важнейшее дело в мире. Правду сказать, мне здесь дороже охоты этот охотничий мир и стариковский» (письмо от 31 июля 1865 г. см. ПЖ, стр.46—47, где письмо неверно датировано 1 июня). Толстой изобразил некоторые черты Киреевского в «Войне и мире» в лице дальнего родственника Ростовых (дядюшки — «чистое дело — марш»), страстного охотника и гитариста («Война и мир», т. II, часть 4, глава VII по изд. 1886 и сл. годов). — Киреевский написал: «40 лет постоянной охоты. Из воспоминаний охотника». Второе изд. М. 1875. a moin qu’il n’arrive quelque chose d’extraordinaire.1 Лишь бы не случилось что-нибудь необыкновенное. Но что же может случиться особенное? Ну, прощай, завтра утром напишу еще и пошлю это письмо. Цалую тебя, милый.

Датируется на основании пометы «вторник вечером» и связи с предшествующим письмом, датированным 10 августа. [«Понедельник»].

Тимофея старосты. Еще скажи ему, чтоб он посмотрел саженый клевер, — не перепустить бы его, т. е. как бы головки не свалились. Еще семянной же клевер за рощей, надо обирать. Послать туда 10 девочек и Соню с ними, если хорошая погода, и щипать головки, класть в фартуки, а из фартуков в телегу» (ПЖ, стр.15).

№ 5

1864 г. 22 ноября. Воскресение. 10 ч. вечера Я. П.

Только чтоуложила свою девочку уложила свою девочку. Татьяна Львовна Толстая (р. 4 октября 1864 г.) — старшая дочь Толстого. Художница. Ученица Репина. С 1899 г. замужем за Михаилом Сергеевичем Сухотиным (1850—1914). В 1922 г. организовала школу рисования и живописи. В 1923—1925 гг. была директором Толстовского музея в Москве. С 1925 г. живет за границей, в настоящее время — в Риме. Первый свой литературный труд — детский рассказ «Учитель музыки» опубликовала в журнале «Игрушечка» 1891 г., №11 под псевдонимом Ольги Болхиной. В разных периодических органах напечатала ряд очерков (посвященных Тургеневу, Н. Н. Ге и др.), которые объединены в ее сборнике «Друзья и гости Ясной Поляны». М. 1923. Ей принадлежат также следующие публикации: «Как мы с отцом решили земельный вопрос» (ТТ, I, стр.45—62); «Из дневника Т. Л. Толстой», ТП, 1923, III, «Sur la mort de mon pére» [«О смерти отца»] («Europe» 1928, №67, p. 395—472); ее письмо о завещании и литературном наследии Толстого опубликовано М. А. Стаховичем в статье «Tolstoy’s posthumous works» («The Russian Review» 1913, may, №2). При ее содействии и с ее предисловием вышел на немецком языке том избранных писем Толстого к жене (Leo Tolstoy, Briefe an seine Frau. Herausgegeben v. D. Umansky. Eingeleitet von T. Suchotine-Tolstaja, 1925). Большинство писем к Татьяне Львовне Л. Н. Толстого опубликовано в сборнике «Современные записки» (Париж 1928, №XXXVI)., милый Лёвочка, и теперь засела писать тебе, пока не засну над письмом. Девочка что-то очень бунтовала, а у мальчика сильный понос нынче, т.   е. шесть раз, хотя он ночь спал очень хорошо. Может быть это к лучшему, а впрочем очень грустно всё-таки. Оспа начинает краснеть, но оспы я не боюсь. Вот тебе рапорт о твоих собственных детях, больше о них сказать нечего. Теперь спят, как херувимчики,а няня на лежаночке пьет чай а няня на лежаночке пьет чай. Татьяна Филипповна; няньчила еще Льва Николаевича. О ней Толстой писал в своих «Воспоминаниях детства»: «Няню Татьяну Филипповну я помню потому, что она потом была няней моих племянниц и моего старшего сына. Это было одно из трогательных существ из народа, которые так сживаются с семьями своих питомцев, что все свои интересы переносят в них и для своих семейных представляют только возможность выпрашивания и наследования нажитых денег».. Как-то тебя застанет это письмо? Хорошего я ожидаю мало, дай бог тебе только силы всё получше перенесть. Завтра посылаю за телеграммой к Серёже и на телеграфную станцию; жаль, что мы не условились, куда ты пошлешь телеграмму. Лёва, голубчик, пожалуйста, пиши мне всю истинную правду; я знаю, что после восьми недель очень трудно и больно, и, пожалуй, опасно вправлять вывих, но надеюсь, что всё-таки кончится все хорошо. Ты о нас не думай, а, главное, думай о себе, лечись хорошенько, может быть в Петербурге есть специалисты лучше, чем в Москве. Теперь верно ты уже приехал, если карета довезла исправно и не сломалась нигде.То-то Берсы наши тебе рады были То-то Берсы наши тебе рады были. Лев Николаевич останавливался в Москве в Кремле у родителей Софьи Андреевны А. Е. и Л. А. Берсов. Андрей Евстафьевич Берс (р. 9 апреля 1808 г., ум. 1 мая 1868 г.), сын аптекаря, врач Московской дворцовой конторы. По окончании университета А. Е. Берс в 1822 г. с семьей родителей И. С. Тургенева поехал в Париж. Вернувшись из Парижа, где он провел два года, поступил на службу в сенат. Считался модным доктором. Получил дворянство в 1843 г. Состоял сверхштатным врачем московских театров, откуда его знакомство с театральным миром. Сохраняя связь с семьей Тургеневых, часто бывал в Спасском. От В. П. Тургеневой у него была внебрачная. Я совсем переношусь к вам с тех пор, как воображаю тебя уже не в дороге, а в Кремле. И легче мне стало, не так грустно. Вот как ты уехал нынче, пришла я к деткам и как посмотрела в кроватки, так и прошло то маленькое чувство досады на них, которое испытывала, когда прощалась с тобой. Девочка сейчас же проснулась и я долго сидела, кормила ее и всё думала о том, что я очень счастливая, благодаря тебе и что ты мне много хорошего внушил. Спала я очень дурно на этой кушетке, а утром ушла наверх, где стало так скучно, что я заснуть не могла.Машенька Машенька — М. Н. Толстая; гостила в то время в Ясной Поляне.переходить ко мне не хочет. Мысль, что везде дует, в двери и окна, так глубоко вкоренилась в нее, что ей кажется, что в мою дверь дует, а у ней зубы болят. Пусть делают, как хотят, а ей было бы удобнее. Об отъезде она, слава богу, не говорит. Я очень рада, и боюсь, что она оттого уедет, что ей неудобно.Дети сегодня целый день смотрели картины Дети сегодня целый день смотрели картины. Дочери М. Н. Толстой. Старшая — Варвара Валерьяновна (1850—1921) была замужем за Николаем Михайловичем Нагорновым. Варвара Валерьяновна была любимойи приходили в восхищение, ая нынче весь день писала я нынче весь день писала. В автобиографии С. А. Толстой читаем: «Перед отъездом из Ясной Поляны он [Лев Николаевич] всегда оставлял мне работу переписыванья» («Начала» 1921, №1, стр.145).; надеюсь скоро кончить, и пользуюсь просто всякой секундой времени, чтоб написать хоть одно слово, — всё подвигается. Как кончу, — перешлю немедленно. Хотела я тебе напомнить, что ты сам говорил.Не читай никому своего романа Не читай никому своего романа. Толстой повез в Москву первые главы своего романа «1805 год» (так первоначально называлась первая часть будущего романа «Война и мир»). В бытность свою в Москве Толстой отказался от мысли издать «1805 год» особой книгой и продал законченную первую часть в «Русский вестник». , никому, кто может быть судьей тебе. Помни, что тебя уже не раз сбивали, а теперь дело серьезное, кто-нибудь скажет глупость, а ты к сердцу примешь. Если тебе что понадобится переписать, дай мамаше, она славный писарь, да и охотно будет писать. Что Таня, заботится ли она о тебе? Как иногда страшно подумать, как ты далек от нас и как много может теперь быть с тобой разных неприятностей.

Лёва, Якова я нынче отправила, но вообрази, что он не понял, что я ему говорила про лечебницу, иотправился прямо к Серёже отправился прямо к Серёже. С. Н. Толстой имел квартиру в Туле. . Серёжа сказал ему: «ну, брат, мы завтра с тобой вместе поедем в лечебницу». Я этому очень рада, и уведомлю тебя, что с ним сделают. Завтра его привезут домой, я за ним посылаю. Я хочу начать гулять. Постоянная сидячая жизнь в детской, в духоте меня совсем притупила и нравственно и физически. Нынче я почувствовала себя такою вялою, притупленною и так захотелось мне чистого воздуха, что я, несмотря на эту морозную, ясную, бесснежную погоду, начну ходить гулять. Надо освежиться и поднять нервы. А то, пожалуй, без тебя опустишься и труднее будет переносить свое одиночество.

Вчерашний вечер и наше с тобой прощанье, — твой отъезд, всё это мне представляется теперь как сон, такая я сама-то была сонная и в неестественном, напряженном состоянии. А как нам хорошо было последнее время, так счастливо, так дружно, надо же было такое горе. Грустно без тебя ужасно и всё приходит в голову: его нет, так к чему всё это? Зачем надо всё также обедать, зачем так же печи топятся и все суетятся и такое же солнце яркое и та же тётенька, иЗефироты Зефироты. Так в доме Льва Николаевича называли девочек М. Н. Толстой — Варю и Лизу. Название это, надо полагать, литературного происхождения. В газете «Северная пчела» 1861 г., №75 от 1 апреля был напечатан шуточный фельетон «Зефироты», в котором описывались странные существа — полу-люди, полу-птицы, появившиеся в Северной Америке. Автором этого анонимного фельетона был кн. В. Одоевский. С. А. Толстая несколько иначе рассказывает о происхождении этого прозвища. Она пишет: «Прозвание, данное сначала сестре Тане и мне, потом племянницам Льва Николаевича — Варе и Лизе. Крестная мать Марии Николаевны, тульская монахиня [Марья Герасимовна], приехав в Ясную Поляну, рассказывала, что в газетах напечатано о прилетевших Зефиротах, не то птицах, не то драконах. Лев Николаевич шутя говорил про нас и племянниц: «Жили мы с тётенькой тихо, вдруг прилетели Зефироты и все перевернули»., и всё.Я нынче весь день внизу, писала изо всех сил Я нынче весь день внизу, писала изо всех сил. Переписывала «Войну и мир» (примечание С. А.). и это рассеивает.

Конец письма утрачен. Письмо писано в Москву, куда Толстой поехал на операцию. 26 сентября 1864 г. Лев Николаевич во время охоты, по дороге в соседнюю деревню Телятинки, упал с лошади и вывихнул себе плечо. Тульские врачи правили ему руку неудачно, поэтому 21 ноября Толстой отправился в Москву, чтобы посоветоваться с московскими докторами. Падение с лошади Л. Н. Толстого описано С. А. Толстой в ее письме к Т. А. Берс от 1 октября 1864 г., а также С. П. Арбузовым (Гр. Л. Н. Толстой. Воспоминания С. П. Арбузова. М. 1904, стр.4 и сл.).

дочь В. Н. Богданович-Лутовинова, по мужу Житова (1833—1900), составительница мемуаров «Семья И. С. Тургенева» («Вестник Европы» 1884, XII). С 1842 г. А. Е. Берс был женат на дочери А. М. Исленьева, Любови Александровне Иславиной, познакомившись с нею проездом в Орловскую губернию. Благодаря присущей ему мнительности, Толстой во время жениховства относился к А. Е. Берсу боязливо (дневниковая запись под 8 сентября 1862 г.: «Андрей Евстафьевич в своей комнате, как будто я что украл»). Но вскоре установились очень дружественные отношения между Толстым и Берсом, о чем свидетельствует сохранившаяся переписка. А. Е. Берс с интересом следил за литературной деятельностью Толстого и помогал ему в получении нужных материалов и в издательских делах. В статье «Как писался роман «Война и мир» М. А. Цявловский пишет: «В первоначальной стадии работ Толстого над романом, в деле розыскания и собирания материалов, обожавший Льва Николаевича, добрейший Андрей Евстафьевич всячески старался помочь, чем только мог» (ТТ, 3, М. 1927, стр.131). В «Моей жизни» С. А. Толстая пишет: «Тяжелое осталось впечатление и от болезни и от настроения моего отца за последние годы моей жизни дома. Это вечное ожидание ночных посещений моего отца к матери и его крики — расстраивали наши нервы и омрачали наши юные души. Мы очень любили мать, больше отца, и жалели ее очень. Но когда я на днях [в 1904 г.] перечитывала письма моего отца ко мне и ко Льву Николаевичу, меня поразила эта его глубокая нежность к нам, эта радость за наше счастье, эта готовность во всем помочь нам, как-нибудь нам услужить, несмотря на постоянное недомогание и большое количество дел и больных. Что-то было такое широкое, великодушное и щедрое в его натуре и характере» (I, стр.101). А. Е. Берс был страстным охотником и любителем собак. Как-то в последние годы своей жизни Лев Николаевич, вспоминая А. Е. Берса, сказал: «Это был чрезвычайно прямой, честный и вспыльчивый человек», а потом, понизив голос и после некоторой паузы, прибавил: «и большой ловелас» (сообщение М. А. Цявловского со слов Т. А. Кузминской). — Жена А. Е. Берса Любовь Александровна (1826—1886), рожд. Иславина, дочь Александра Михайловича Исленьева и кн. Софьи Петровны Козловской, рожд. гр. Завадовской. С. А. Толстая писала о матери в своих мемуарах в связи с своим замужеством: «Моей матери тогда было 37 лет, и она была красива, стройна и с удивительным цветом лица. Нежно-розовые щеки, синие жилки на висках, белый лоб с очень тонкими морщинками. И большие, продолговатые, очень черные глаза. Волосы тоже черные, очень тонкие и вились сами собой [...]. Мы, две дочери, наследовали ее цвета, но не наследовали ее величавого спокойствия, ее осанки» («Моя жизнь», I, стр.100). Кузминская писала о матери: «Хозяйственные заботы и частые дети поглощали всю жизнь Любови Александровны. Всех детей нас было тринадцать человек [...]. Мать была серьезного, сдержанного и даже скрытного характера. Многие считали ее гордой. Она была очень самолюбива, но не горда» (КМЖ, 1846—1862. М. 1925, стр.36). С. А. Берс пишет: «Моя покойная матушка рассказывала мне, что, описывая свою первую любовь в произведении «Детство», он [Толстой] умолчал о том, как из ревности столкнул с балкона предмет своей любви, которая и была моя матушка, девяти лет от роду, и которая после этого долго хромала. Он сделал это за то, что она разговаривала не с ним, а с другим. Впоследствии она, смеясь, говорила ему: «Видно, ты меня для того в детстве столкнул с террасы, чтобы потом жениться на моей дочери» (С. А. Берс, «Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом», Смоленск 1894).

племянницей Толстого. В 1857—1858 гг. он изобразил ее в «Сказке о том, как другая девочка Варенька скоро выросла большая». В. В. Толстая помогала Толстому при писании им «Азбуки» и «Книг для чтения». Сохранился ее девичий дневник, очень литературно написанный с любопытными записями о Толстых (не напечатан). Другая дочь М. Н. Толстой — Елизавета Валерьяновна (1852—1935), была замужем за кн. Л. Д. Оболенским. Составила воспоминания о Толстом, опубликовав часть их под заглавием: «Моя мать и Лев Николаевич» («Октябрь» 1928, №№9—10). В своей автобиографии С. А. Толстая записала о В. В. и Е. В. Толстых: — «Эти милые девочки на всю жизнь остались моими нежно любимыми подружками; и теперь мы разницу лет уже давно не чувствуем».