9 февраля 1899 г. Киев

Ну вот я и приехала, и совсем не знаю, что сказать о положении Тани; я не знаю, что в подобных болезнях опасно, и так всем нам страшно — ясно представить себе, что действительно опасно, и что, может быть, близок конец, — что мы все бодрим друг друга и сами себе не позволяем делать никаких заключений.

Дурно то, что воспаление оказалось сегодня ползучим, т. е. после вчерашнего кризиса, выразившегося сильнейшим потом, температура к ночи поднялась опять выше 39; но сегодня утром было 37 и 6, а сейчас 38 и 1. Процесс воспаления, значит, не кончился и никто не может знать, какой будет исход. Молодой доктор при Тане неотлучно, профессор бывает 3 раза в день.Чирков Чирков — Василий Васильевич Чирков, ассистент Захарьина, знакомый врач Толстых по Москве; в то время профессор Киевского университета. лежит с простреленным легким, вне опасности теперь, а не рукой, и потому его не могли позвать на консилиум, а очень желали, и только на него и указывал лечащий профессор.

Мне Таня очень обрадовалась, несколько раз повторила: «я рада, как я рада тебе». И вчера, и сегодня утром она всё говорила обо мне и просила меня вызвать. Я ужасно довольна, что я приехала; Саша зарыдал, когда увидал меня. Вчера, говорят, во время кризиса, Таня созвала всех детей, мужа, и стала со всеми прощаться; 3-го дня её причастили и исповедывали. Она сегодня мне говорит: «если я умираю, скажите мне, я так и буду знать и готовиться, я смерти не боюсь, но я хочу знать». Маше же она говорила, что «я не боюсь смерти, но не хотела бы умереть». — Вообще сил у неё относительно еще много, она пишет, например, свои желания на бумажке, чтоб не говорить, ей трудно говорить и дышать. Вид у неё, как у всякой больной, глаза только очень потухшие, жалкие. Ох, как больно мне на неё смотреть! Знаю я все её мысли, её чувства, знаю её отношение ко мне, к детям, к мужу, к жизни — и вдруг почувствуешь эту стену, которая всегда возникает между важностью, серьёзностью умиранья и легкомыслием нашей обыденной жизни. Если и поднимется Таня от этой болезни, то всё же теперь, в настоящую минуту, она в состоянии ближайшем к не жизни, чем к жизни, так она слаба, так вся сосредоточена на своей болезни, прислушиваясь к тому, что в ней происходит.

Маша тут, она распорядительна, хорошо ухаживает за матерью и очень мила. Саша в напряженном состоянии, то рыдает, то бежит покупать ей вату, а то разговорится и даже посмеётся. Мальчики вовсе не угнетены и все четверо продолжают жить своими интересами.

Вера расстроена больше всех. Она страшно измучена, с отчаянием говорит о возможности кончины матери, и для неё и для Саши это, конечно, огромное было бы несчастье, ничем не поправимое и не утешное.

Что я думаю? Не знаю, пока. Меня пугает отчужденность Тани от всех, пугает то, что принятое лекарство вырвало; дурно и то, что она плохо стала слышать; это было уНасти Сафоновой Настя Сафонова — дочь В. И. Сафонова. накануне смерти. — Ну, да что бог даст!

Ехала я очень хорошо, вагон прямого сообщения, дамы приятные.У Лёвы всё хорошо У Лёвы все хорошо. Толстая заезжала в Ясную Поляну, где в то время жил Л. Л. Толстой.
Во встречном письме от 11—12 февраля Толстой писал: «С замиранием сердца ждем известий о милой, дорогой Тане. Я решил, что поеду, если только Саша [Берс] поедет, но ему нельзя ехать, и мы остались. С одной стороны, это лучше, потому что я стар и слаб и могу стеснить тех, кого хочу видеть. Хотя я решил остановиться в гостинице. Спрашиваю у докторов: что, как, ползучее воспаление. Говорят, при сильном организме, — ничего. Знаю, что все умрем, что в смерти нет ничего дурного, а больно. Очень я её люблю. Скажи ей это, если можно. Жаль и Александра Михайловича и детей» (ПЖ, стр.562). , он так был ласков со мной. Но голова какая-то шальная, и дорога и напряжение ожидания того, что я застану, и вид Тани, всё это что-то со мной сделало, чего я еще в себе не разберу. — Берегитесь без меня, пишите. Целую всех, буду извещать.

С. Толстая.

Настоящему письму предшествует другое письмо от 9 февраля; его мы не печатаем. О поездке, с которой писаны настоящее и следующее письма, читаем в дневнике Толстой под 7—27 февраля 1899 г.: «7-го утром получила из Киева от Веры Кузминской телеграмму: «Воспаление легких, мама плоха». В понедельник утром я уехала в Киев [...]. В Киеве застала сестру Таню с ползучим воспалением обоих легких, слабую, с воспаленным лицом, красивую, страдающую и обрадованную мне. Описывать ее болезнь, мое влияние духовное на нее, мои чувства ужаса потерять лучшего друга и мое открытие неожиданное, что такое смерть? Все это я не буду» (ДСТ, III, стр.116—117).

№ 389

15 февраля 1899 г. 2 часа дня. Киев

Милый друг Лёвочка, сегодня неделя, как я уехала от вас, и только вчера вечером яполучила от тебя письмо получила от тебя письмо — от 11—12 февраля; срв. примеч. к предшествующему письму. и ужасно ему обрадовалась. Прочла его и Тане, она умилялась и очень хотелось ей, чтоб я ей это письмо оставила; а сегодня она просила написать тебе, чтоб ты ей разок написал, что это ей будет и радость и утешение. Наверное ты это сделаешь; еслиб ты видел её, как она это просила, шопотом, говоря слова с расстановкой и со слезами. Она нервна и слаба ужасно. Температура всё держится между 37 и 1 и 37 и 7. Сегодня профессор мне сказал: «подождите уезжать, графиня, завтра я вам всё скажу, сколько времени может продлиться это состояние; повидимому воспаление будет так же медленно разрешаться, как медленно оно распространялось». И это меня смутило; я думала вчера и третьего дня, что всё идет к лучшему. Главное теперь ее страданье в приступах кашля. Она пугается и днем, и ночью, когда подступает кашель; сегодня, т. е. прошлую ночь, я с ней сидела совсем одна до 4-х часов, потом пришла Вера. Мне очень жаль оставлять Таню; хотя я страшно утомлена, спина болит и руки, потому что я её поднимаю сама, только и дается мне и доктору; но домой страшно тянет, боюсь постоянно за всех вас, и конечно, главное, за тебя, и скучаю по тебе очень. Думаю выехать после завтра в час дня; заехать к Лёве и Доре от 1 часу до вечера, это будут его именины, — и быть в Москве 19 го утром, т. е. в пятницу.

Но всё это я в первый раз осмеливаюсь загадывать и в исполнении этого не ручаюсь; может быть не хватит духу уехать от Тани. Из Ясной я телеграфирую; это будет 18-го, в четверг, и если у вас что не ладно, то дайте мне знать, тогда я не остановлюсь у Лёвы. Очень уж трогательно он просил меня и лично, и письменно.