Милый Лёвочка, твои уступки, твое совместное со мной житье не уменьшили, не умалили твое величие, твою славу до сих пор. И твое прощение и любовь ко мне возвеличат твою душу перед богом, возвеличат и тем, что ты спасешь меня, жену твою, спасешь просто человека и пренебрежешь своей славой и желаньем себе блага. Если б ты меня видел теперь, если б ты мог заглянуть в мою душу, ты ужаснулся бы, какое страдание я переживаю, какое истязание всего моего духовного и физического существа! Я уже писала тебе, милый мой Лёвочка, не знаю, дошло ли мое письмо. Андрюша взялся его послать каким-то способом, — не знаю.

Прочти внимательно это письмо; больше я о чувствах своих писать не буду. В последний раз призываю к тебе, мой муж, мой друг, мой милый, любимый Лёвочка, прости, спаси меня, вернись ко мне.

Твоя Соня.

№ 441

1 ноября 1910 г. Я. П.

Твое письмо получила, не бойся, что я тебя сейчас буду искать Твое письмо получила, не бойся, что я тебя сейчас буду искать. Толстой писал 31 октября [?] из Шамардина: «Свидание наше и тем более возвращение мое теперь совершенно невозможно. Для тебя это было бы, как все говорят, в высшей степени вредно, для меня же это было бы
ужасно, так как теперь мое положение вследствие твоей возбужденности, раздражения, болезненного состояния стало бы, если это только возможно, еще хуже [...]. Твое настроение теперь, твое желание и попытки самоубийства более всего другого, показывая твою потерю власти над собой, делают для меня теперь немыслимым возвращение [...]. Письмо твое, я знаю, что писано искренно, но ты не властна исполнить то, что желала бы» (ПЖ, стр.591—592).
В конце Толстая приписала: «Следующее письмо от 2-го ноября до Льва Николаевича не дошло; оно и не кончено. В 7½ часов утра мы получили из редакции «Русское слово» телеграмму, что Лев Николаевич заболел на станции «Астапово», температура 40 гр. Мы взяли в Туле экстренный поезд и отправились туда. 7-го ноября 1910 г. Лев Николаевич скончался». ; я настолько слаба, что едва двигаюсь, да и не хочу употреблять никаких насилий; делай, что тебе лучше. Это страшное несчастье, твой уход — такой мне урок, что если я останусь жива и ты сойдешься со мной, я употреблю всё на свете, чтоб тебе было вполне хорошо.

Но почему-то мне кажется, что мы больше не увидимся! Лёвочка, милый, я тебе это пишу очень сознательно, искренно, и несомненно исполню. Вчера мирилась с Чертковым, сегодня буду исповедываться в том грехе самоубийства, которым хотела прекратить свои страданья.

Не знаю, что писать тебе, не знаю ничего, что будет вперед. Твои слова, что свиданье со мной будет ужасно для тебя, убедили меня, что оно невозможно. А как кротко, благодарно и радостно я встретила бы тебя! Милый мой, пожалей меня и детей, прекрати наши страданья!

Серёжа уехал, здесь Андрюша и сейчас приехал Миша. Таня так измучена, что сейчас уезжать хочет. Лёвочка, пробуди в себе любовь и ты увидишь, сколько любви ты найдешь во мне.

Не могу больше писать, что-то очень уж ослабела. Целую тебя, мой дорогой, старый друг, когда-то любивший меня. Нечего ждать от меня, что что-то начнется во мне новое. В душе моей и сейчас такая любовь, такая кротость, желанье тебе счастья и радости, что время ничего нового не сделает. Ну, бог с тобой, береги свое здоровье.

Соня.

№ 443

2 ноября 1910 г., 5½ ч. утра. Я. П.