1885 г. Декабря 26. Москва

Милый друг, Таня и Верочка благополучно приехали, но имеют усталый вид. У Тани горло болит, она говорит, что всё время в снегу купалась и верно простудилась. Я спрашивала несколько раз Таню и Верочку, что ты, здоров ли, в каком духе? Но они мне всякий раз отвечают, что мало тебя видели, но что ты очень весел и очень смеялся, когда читали Дон-Кихота, и что, повидимому, тебе очень хорошо. Я рада, что здоровье твое от этого довольства и спокойствия выиграет. Спрашивала я, когда ты намерен вернуться, а Таня говорит: когда ты будешь нужен. Что значит нужен? Ведь для дела, для воспитания детей, для возки воды, для хозяйства, — для всего того, для чего бывают нужны люди, ты сам знаешь, что ты не нужен. А для радости, для любви, для счастья людей нужен человек быть не может, если он не хочет. Всё дело в чувстве, в сердце, а не в нужности. Вот я знаю, что детям я нужна, потому что утром, когда я долго не встаю, малыши тихонько ложатся трое в ряд на животы у двери, смотрят в щель, и лежат и ждут, когда я встану и когда окно отворю, чтоб взойти и броситься мне на шею, и всякий день радоваться, что я тут, и что они меня видят.

Это большая радость быть любимой хоть ими.

Вот они всей душой, без вопросов, без сомнений знают, кто им нужен.

Мне плохо всё это время. Хотя невралгии нет, но она сидит и ждет случая разойтись. Нервы расстроены страшно; спазма слёз в горле не оставляет ни на минуту, и моя живучая, энергическая, здоровая натура таки сломилась на этот раз. Хочу, хочу встряхнуться, жить, спать, думать, разобраться в жизни — и не могу. Ужас перед сумасшествием так велик, что не могу преодолеть его. И именно такие натуры, как моя, которых не сломишь физически, и ломаются морально, и сумасшедшие живут бесконечно долгие годы.

Были сегодня вечером у дяди Серёжи, только свои, родные собрались. Он очень сам мил; вчера пришел ко мне, и сидел со мной вдвоем вечером и так мы с ним хорошо, по душе разговаривали. Вообще, спасибо, все со мной так добры и ласковы, как никогда.

Праздничный обед вчера был очень печальный. Точно кто умер в доме. Тихо, пусто. Обедали Маша,miss D. miss D. Сведений не имеется., я и три малыша. Сегодня Таня и дядя Костя придали немного торжественности и веселья. Таня приехала очень счастливая и веселая, и жалеет Никольское; ей ужасно было весело, и она так довольна, как никогда, или как давно я ее не видела. Хотела написать Анне Михайловне и поблагодарить ее, но сегодня уж не успею. Пожалуйста, пиши мне, чтоб я о тебе знала, что ты, и здоров ли.Что Лёля? Что Лёля?. Лев Львович также уехал в Никольское-Обольяново. я себе воображаю, что вы с Лёлей на Султане на днях приедете вдвоем, как ехали с Таней. — Впрочем, делай как тебе дучше. Жаль, что Лёля ослабел в своем хорошем намерении заняться на праздниках. Потом будет жалеть.

Прощай, милый Лёвочка, если не вместе, все-таки же хочется знать, как ты живешь. Ты был очень жалок дома, и я рада, что ты перестал себя мучить в гостях.

С. Т.

26 декабря. Ночь.

№ 168

1886 г. Апреля 7. Москва

Милый Лёвочка, сейчаснаписали Лёле написали Лёле. Письмо это от 7 апреля сохранилось., в Ясную, на Козловку, куда он вчера уехал с Алкидом, подробноеописание вчерашнего чтения описание вчерашнего чтения — рассказов Толстого. — Толстая так писала сыну Льву: «Чтение легенд в университете было величественно. В актовой зале — битком набито. Когда прочли: «Много ли человеку земли нужно», аплодисменты разразились так единодушно и так продолжительно, что председатель звонил, звонил, остановить не мог. Это, видно, больше всего понравилось. Потом аплодировали «Крестнику» и «Зерну» и «Грешнику», но уже не так. «Чертёнка» не стали читать, на Совете решили, что это не понравится молодежи. Читал хорошо Стороженко, видно постарался. Всё это пишу потому, что и папа́ это будет интересно, ты ему покажи это письмо» (письмо от 7 апреля; не опубликовано)., которое было вдесятеро торжественнее первого, и потому тебе уже описывать не буду. Долгие и дружные аплодисменты были особенно за «Сколько человеку земли нужно». ЧиталСтороженко Стороженко — Николай Ильич Стороженко (1836—1906), профессор по кафедре всеобщей литературы Московского университета; шекспиролог. Личный знакомый Толстого. хорошо и впечатление такое, что стиль замечательно строгий, сжатый, ни слова лишнего, всё верно, метко, как аккорд; содержания много, слов мало и удовлетворяет до конца. Ты это всё и сам знаешь. Молодежи было пропасть, студенты всё. Видела тамИванову Иванова — Аделаида Дмитриевна Иванова, рожд. Урусова; ее племянник, — может быть, сын скончавшегося друга Толстых Л. Д. Урусова, кн. Сергей Леонидович; впоследствии служил по дипломатической части. , сестру Урусова; она в отчаянии за племянника и его грубость. «Чертенка с краюшкой» не читали, потому что там чорт говорит, что: «я мужику только лишнего хлеба народил, и в нем заговорила звериная кровь». Будто это возмутит молодежь против тебя, и не понравится.

Какой холод и ветер! Я просто в отчаянии за всех моих отсутствующих: Лёля на тяге простудится, а тебя в поле насквозь продует. На ходу спотеешь, а потом будет обдувать. Беда, просто; а известия редкие, ничего о вас не знаешь.Несколько слов из Подольска Несколько слов из Подольска. Толстой писал 5 апреля с дороги, из Подольска: «Ночевали и идем здорово и весело. Стахович разбился ногами и подъезжает. Жду письма в Серпухов. Целую всех. У нас уж один постоянный товарищ-мужичёк». меня совсем не удовлетворили: промокли ли, устали ли, сыты ли, где ночевали — ничего не известно.