Все материалы
Не верьте только себе в том, что в сближении с женщинами есть что-то особенно хорошее, смягчающее. Всё это обман похоти.
Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь.
У вас незаметно ни малейшего признака писательского дарования, и я советовал бы вам не заниматься этим.
Наша жизнь между двумя вечностями ни более, ни менее велика, и последствия ее как для того, кто умирает, так и для тех, кто остается, — одни и те же.
Рад, что и Горький и Чехов мне приятны, особенно первый.
Посылаю вам молитву, которую люблю повторять, когда свертываешься и чтобы не свертываться.
Письма ваши производят на меня очень тяжелое впечатление, так как я вижу в них недоброе чувство ко мне...
Удивительное дело, в 81 год только только начинаю понимать жизнь и жить.
Вам верно много икалось, дорогой Афанасий Афанасьич, после того как мы с вами расстались.
Чтение газет и романов есть нечто вроде табаку – средство забвения.
Ездил с офицерами на рыбальство.
Люди любят меня за те пустяки — «Война и мир» и т.п., которые им кажутся очень важными.
Теперь лето и прелестное лето, и я, как обыкновенно, ошалеваю от радости плотской жизни и забываю свою работу.
Я ошибся что ли и написал лишний день. Это был 3-й, теперь 4-е.
Других же людей не судить, а стараться любить тем больше, чем больше они заблуждаются и потому несчастны.
А я так на днях был в Туле и видел всё, что давно не видал: войска, лавки, полицию и т. п., и захотел было осердиться на всё это, как бывало, да потом опомнился
Пожалуйста, никому не показывайте это письмо и разорвите.
Устал я очень, милые друзья, и потому не осуждайте письмо.
Всё слабость и уныние.
Радуюсь вашей радости, милые дорогие друзья, очень, очень радуюсь.
Слишком уж он затянулся в привычке одурения себя: табак, вино, песни и вероятно женщины. С людьми в таком положении нельзя говорить — их надо лечить
