Все материалы
Вам верно много икалось, дорогой Афанасий Афанасьич, после того как мы с вами расстались.
Не верьте себе, когда на вас найдет то состояние, которое мы все испытываем...
Никогда мы перед разлукой не были так равнодушны, как этот раз, и потому мне все об тебе щемит.
Я сужу по себе, мне грустно без тебя, и потому кажется, что и всем тоже. Да оно так и есть.
Посылаю вам молитву, которую люблю повторять, когда свертываешься и чтобы не свертываться.
Я вообще последнее время перед смертью получил такое отвращение к лжи и лицемерию, что не могу переносить его спокойно даже в самых малых дозах.
Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь.
Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные произведения.
Не помню, писал ли я в последнем, что в ваших словах о работах моих в поле и ваших за книгами есть нотка упрека.
Арест его есть очень печальное для него и его друзей, особенно для меня, печальное недоразумение
Все ушли спать. Я сидел один тихо. И хорошо.
Делаю пасьянсы — вроде сумашествия. Читал.
Много думал, но ничего не делал.
Напишите мне. Если я не нужен, то поживу еще здесь несколько дней.
Устал я очень, милые друзья, и потому не осуждайте письмо.
Помогай вам бог перенести ваше испытание, не изменив самого драгоценного для вас вашего любовного отношения к людям
Вы, пожалуйста, после неприятного впечатления, которое произведет на вас это письмо, подумайте, что я на траве и сплю, и не выводите никаких обо мне заключений.
Слишком уж он затянулся в привычке одурения себя: табак, вино, песни и вероятно женщины. С людьми в таком положении нельзя говорить — их надо лечить
Рад, что и Горький и Чехов мне приятны, особенно первый.
Удивительное дело, в 81 год только только начинаю понимать жизнь и жить.
Вы говорите: как идти, куда? Вопрос этот может быть только тогда, когда думаешь, что знаешь, куда надо идти. А думать этого не надо.
