ВАРИАНТЫ СТАТЬИ «СМЕРТНАЯ КАЗНЬ И ХРИСТИАНСТВО».

* № 1.

Не могу молчать, и не могу и не могу. Никто не слушает того, что я кричу, о чем умоляю людей, но я всетаки не перестаю и не перестану обличать, кричать, умолять все об одном и том же до последней минуты моей жизни, которой так немного осталось. Умирая буду умолять о том же. О том же пишу в другой форме только, чтобы хоть как нибудь дать выход тому смешанному, мучительному чувству: сострадания, стыда, недоумения, ужаса, и, страшно сказать, негодования, доходящего иногда до ненависти, которое я не могу не признавать законным, потому что знаю, что оно вызывается во мне высшей духовной силой, знаю, что я должен, как могу, как умею выражать его.

Я поставлен в ужасное положение. Самое простое, естественное для меня было бы высказать злодеям, называющим себя правителями, всю их преступность, всю мерзость их, все то отвращение, которое они вызывают теперь во всех лучших людях и которое будет в будущем общим суждением о них, как о Пугачевых, Стеньках Разиных, Маратах и т. п. Самое естественное было бы то, чтобы я высказал им это, и они также, как они поступают со всеми обличающими их, послали бы ко мне своих одуренных, подкупленных служителей, которые схватили бы меня, посадили бы в тюрьму, потом сыграли бы надо мной ту мерзкую комедию, которая у них называется судом, потом сослали на каторгу, избавив меня от того свободного положения, которое среди тех ужасов, которые совершаются кругом меня, так невыносимо тяжело мне.

И я делал все то, что я мог, для того чтобы достигнуть этой цели. Может быть, если бы я участвовал в убийстве, я бы достиг этого. Но этого я не могу. Все же, чтò50 Ударение Толстого. делаю против них, называю их царя самым отвратительным существом, бессовестным убийцей, все их законы божьи и государственные гнусными обманами, всех их министров, генералов жалкими рабами и наемными убийцами, все это мне проходит даром, и я остаюсь жить среди теперешнего общества, основанного на самых гадких преступлениях, невольно чувствуя себя солидарным с ними. Ставит меня в это положение отчасти мой возраст, главное же та пошлая известность, которая меня постигла, благодаря глупым пустым побасенкам, которыми я когда-то забавлялся и забавлял людей.

В этом трагизм моего положения: они не берут и не казнят меня, а если они не казнят меня, то я мучаюсь гораздо хуже всякой казни тем положением участия в их гадостях, в котором я нахожусь. Остается мне одно: всеми силами стараться заставить их вывести меня из этого положения. Это я и делаю этим рассказом и буду делать. Буду делать тем более, что то, что может заставить их взять меня, вместе с тем и достигает другой цели: их обличения.

* № 2.

Ведь лучше верить в Перуна, в кого хотите, но только точно верить, чем утверждать, что веришь в какого то Христа, из учения которого нам важнее и памятнее всего того, что он сказал, то, что есть два меча, довольно, и что как добрый урядник взял кнут и стал стегать им кого попало и теперь еще новое драгоценное для разбойников изречение то, что он нетолько не отрицал убийства, но упрекал людей за то, что они не применяют его.

* № 3.

казалось бы торжественное выражение негодования перед таким скверным надругательством над всем, что всегда было и есть святого для человека, казалось бы также странно и даже смешно как торжественное заявление негодования перед всенародно совершаемым мужеложством или изнасилованием детей. На такие поступки и на совершителей их можно смотреть только с отвращением, ужасом и состраданием, а никак не заявлять им, что они дурно поступают, и доказывать им неприличие таких поступков.

* № 4.

Жизнь может итти более или менее порядочно в Китае, в Японии, в магометанских странах, там есть хоть какая нибудь религия, учение жизни, в которое верят люди. У нас нет никакого, если не считать того грубого полуидолопоклоннического верования, которое доживает свои последния времена в безграмотном народе.

* № 5.

Ставит меня в это положение отчасти мой возраст. По их законам можно вешать женщин, детей, но почему нельзя вешать людей, достигших 80 лет?

* № 6.

В Сицилии землетрясение совершилось, у нас оно готовится. — Там люди ничего не могли сделать. Здесь же все в нас самих.

Неужели мы не опомнимся?

* № 7.

Новое кощунство, совершенное Г-ном С-ном, даст им новый козырь в руки и еще делает казалось бы самое невозможное, делает из учения Христа учені учение ненависти, злобы, всяческого разврата.

* № 8.

Не могу молчать я главное потому что меня не ссылают, не сажают в тюрьму, не высылают, вообще не делают надо мной тех насилий, которые делают над моими друзьями и часто именно за мои книги. Меня это ставит в такое исключительное положение, при котором я чувствую себя обязанным не переставая говорить, обличать тех51 заблудших злодеев, которые злодеяниями людей, которые все смелее совершают свои злодеяния, чувствую себя обязанным обличать их до тех пор пока они не поставят меня тем или иным способом в невозможность обличать их.

* № 9.

Одно, на что я могу надеяться, чтобы избавиться от тяжести моего положения, это то, что они — как это свойственно их деятельности, подошлют тайных убийц, чтобы прекратить всетаки хоть немножко неприятные им мои вопли. До тех пор, пока это не случилось,52 мне остается одно: всеми силами стараться высказать наиболее ясно и сильно всю преступность их деятельности. И это самое я и начал как умею делать в довольно длинном писании, когда это письмо я не перестану кричать, писать, печатать где могу, в тайных типографиях и за границей все о том же и о том же. С этой целью я и начал письменную работу, которая должна была обличить всю преступность деятельности вешателей, но не успел кончить, когда это письмо студента с вырезкой статьи С-на заставило меня, отложив ту работу, высказать сейчас же то, что считаю нужным по случаю этой поразительной статьи, с особенной яркостью выставляющей сущность того ужасного положения, в котором находятся в наше время люди так называемого христианского мира.

* № 10.

Оно и не могло быть иначе. Как ни старались и древние и новые богословы, (в том числе и Г-н С-н превосходя в дерзости, наглости и бессовестности всех своих предшественников), несовместимое остается несовместимым.

* № 11.

После напечатания этого кощунства статьи Г-на С-на в Новом Времени прошло 5 дней и ни в одной газете не было даже упоминания об этом ужасном кощунстве. Нет более явного доказательства полного отсутствия какого бы то ни было религиозного чувства в нашем обществе.

Еще яснее это выражается в печати.

Мало этого ученая профессорская Московская газета, возражая на мою статью о присоединении к Австрии Боснии и Герцеговины, где я говорю о непротивлении, не находит ничего лучшего в защите насилия как то самое ложное толкование места об изгнании из храма, которое употребляется для своих целей всеми насильниками друг против друга.

* № 12.

и что хуже, чем отсутствие её — притворстве или самообмане одних, что она есть у них такая, которую разъясняют им разные Антонии и Столыпины, и других, что они знают такую науку, при которой не нужно никакой религии, а стоит только справляться по последним европейским книжкам и событиям и тоже самое думать и делать у нас.

* № 13.

Да, одно и одно хотелось бы сказать всем как разрешающим, поощряющим и предписывающим убийства разным — Гершельманам, Столыпиным, Романовым, а также и всем и разрешающим и совершающим убийства революционерам, в особенности тем жалким, губящим свои души людям, которые, не понимая того, что они делают, страшно выговорить, торжественно, не скрывая этого, но как будто гордясь этим, в Думе или в своих революционных фракциях, бюро, комитетах оправдывают, предписывают, восхваляют убийства, и что хуже всего как Г-н С-н оправдывает его Евангелием. Хотелось бы сказать одно короткое относящееся к каждому, кто бы он ни. был, человеку рассуждение, опровержение которого я никогда не слыхал и никогда не услышу, потому что оно невозможно, а между тем рассуждение это таково, что разрешает все кажущиеся столь неразрешимыми и все мучающие нас, производящие такие ужасы, страдания, вопросы. Рассуждение это следующее:

* № 14.

И ответ ясен. Он не всегда приходит в голову только потому, что он слишком прост и очевиден и уличает почти каждого из нас. Ответ в том, что есть люди, которые уверены в том, что они знают, в чем состоит наилучшее общественное устройство человеческой жизни и, зная в чем это наилучшее устройство, считают себя в праве насиловать людей — a насилие не бывает без угрозы смерти и исполнения её — для достижения или поддержания этого наилучшего устройства.

Наилучшего устройства? Какого? Таких наилучших устройств противоположных одно другому всегда одновременно десятки. И, удивительное дело, сторонники таких устройств монархических, республиканских, конституционных, социалистических, комунистических, анархических и других считают себя одинаково в праве употреблять друг против друга теже приемы насилия, неизбежно ведущие к убийству, которые употребляют против этих сторонники других устройств.

* № 15.

Можешь понять и из того, что люди столь же ученые и умные, как и ты, с такой же уверенностью, как и ты, утверждают, что ты заблуждаешься, а они правы, можешь понять и из того, что история показывает тебе, что не только никогда не осуществлялось то устройство, которое стремились установить люди, но почти всегда установлялось противное. Яснее же всего можешь понять это из своего внутреннего сознания, которое говорит тебе, что ты не имеешь права устраивать ничью жизнь кроме своей и что то насилие, которое ты не можешь не употреблять или хотя допускать, противно твоей душе и вызывает только такое же насилие. Что же тебе делать, если ты точно руководим желанием служения не одному себе, а и людям? Одно: не предполагая вперед то устройство, которое тебе кажется наилучшим, предоставить этому устройству сложиться самому из тех качеств, которые свойственны людям данного времени, зная, что чем лучше будут эти качества, тем лучше будет устройство. Содействовать же этому наилучшему устройству ты можешь только тем, чтобы в себе воспитать наилучшия качества, а также насколько возможно и в других людях. Воспитание же в себе добрых качеств очевидно достигается никак не борьбой и убийствами, а обратной, наиболее свойственной всем людям деятельностью — любовью.

* № 16.

человек, т. е. существо поставленное в такое положение, что во всяком случае имея перед собой самое большее — полстолетие, ты всякий час можешь исчезнуть навсегда из этой жизни. Устройиство же жизни людей не только не может зависеть от твоей воли, но ты не можешь знать, в чем должно бы состоять это наше лучшее устройство — не можешь знать, потому что десятки людей, признаваемые тобою же умными и образованными, считают наилучшими десятки различных устройств не только не согласных, но противоположных и вот Что же тебе делать, находясь в этом положении? что тебе делать, на что положить все силы своей жизни и чего избегать, чтобы вместо того блага себе и другим, для которого была дана тебе жизнь, не погубить ее напрасно? Что тебе делать?

* № 17.

Ответ в том, что все произошло от того, что началась революция. Революция. Что такое революция? Что же такое революция? Революция это то, что явились такие люди, которые, полагая, что они наверное знают, в чем состоит наилучшее общественное устройство, желают ввести это устройство в жизнь людей и для этой цели считают себя в праве употреблять всякого рода насилия до убийства включительно, тогда как другие люди, полагая наилучшим устройством то, какое существует, желают удержать это устройство и для удержания его считают себя в праве употреблять такое же насилие и всякого рода истязания и убийства.

* № 18.

Глядишь теперь в России на все эти бомбы, тюрьмы, каторги, цепи, расстрелы, виселицы, экспроприации, всякого рода убийства, главное на то ужасное развращение людей, при котором самый первобытный, грубый грех убийства считается уже не грехом, а подвигом, и спрашиваешь себя: где причина этих ужасов, этого на наших глазах происшедшего в последние 3—4 года озверения людей? И ответ один: причина революция, т. е. появление среди известного общественного устройства, поддерживаемого насилием, людей, не признающих законности этого насилия и употребляющих против него такое же насилие, включающее в себя, как и всякое насилие, неизбежное условие убийство.

Теоретическое основание всякой революции состоит в том, что тогда как те люди, которые находятся у власти, уверены в том, что знают, в чем наилучшее устройство жизни людей, другие люди точно также уверены в том, что это признаваемое одними людьми устройство не есть таковое, наилучшее же устройство жизни есть совершенно другое. И потому казалось бы ясно, что главная причина бедствий, происходящих от революции, в том, что во 1 -х полагают, что они могут наверное знать, в чем наилучшее устройство жизни людей, тогда как они не могут знать этого, что очевидно по одному тому, что люди, считающиеся одинаково умными и образованными, с одинаковой уверенностью признают за наилучшия устройства жизни устройства, прямо противоположные одни другим (монархическия, республиканския, конституционные, социалистическия, комунистическия, анархическия и др.), и во 2 -х в том, что для достижения своих противоположных целей люди употребляют одно и тоже средство насилия, вызывающее всегда насилие с противоположной стороны и потому никак не могущего улучшить общественное устройство, а всегда только неизбежно ухудшающее его.

Казалось бы положения эти так очевидны, что мыслящему человеку, будь он консерватор или революционер, нельзя уже защищать и оправдывать свою насильническую деятельность соображениями об общем благе людей. Понятно, что человек может для своих личных целей, будь он революционер или консерватор, может, как животное, ради интересов своей личности (интересы эти могут быть более или менее отвлеченные, интересы тщеславия, задора, упорства, славолюбия, но всетаки личные), может защищать себя насилием, но приводить в оправдание насилия какие либо высшая, духовные, нравственный цели уже казалось бы невозможно.

Ясная Поляна, 30 Января 1909 г.