I

За последние два месяца нет книги, журнала, номера газеты, в которой бы не было статей о голоде, описывающих положение голодающих, взывающих к общественной илигосударственной помощи и упрекающих правительство и общество вравнодушии, медлительности и апатии.

Судя по тому, что известно по газетам и что язнаю непосредственно о деятельности администрации и земстваТульской губернии, упреки эти несправедливы. Не только нетмедлительности и апатии, но скорее можно сказать, чтодеятельность администрации, земства и общества доведена теперьдо той последней степени напряжения, при которой оно можетослабеть, но едва ли может еще усилиться. Повсюду идет кипучая, энергическая деятельность.

В высших административных сферах шли и идутбезостановочно работы, имеющие целью предотвратить ожидаемоебедствие. Ассигнуют, распределяют суммы на выдачу пособий, наобщественные работы, делают распоряжения о выдаче топлива. Впострадавших губерниях собираются продовольственные комитеты, экстренные губернские и уездные собрания, придумываются средства приобретения продовольствия, собираются сведения о состояниикрестьян: через земских начальников — для администрации, черезземских деятелей — для земства, обсуживаются и изыскиваются средства помощи. Роздана рожь для обсеменения, принимаются мерыдля сохранения семян овса на весну и, главное, дляпродовольствия в продолжение зимы.

Кроме того, по всей России совершаются пожертвования в кружках, при церквах, чиновниками отчисляются проценты изжалований, собираются пожертвования при редакциях, жертвуютчастные лица и учреждения.

По всей России основались отделения КрасногоКреста, и не пострадавшие губернии причислены по одной и понескольку к одной пострадавшей, собирая для нее пожертвования.

Если результаты, достигнутые до сих пор, меньше, чем можно бы ожидать, то причина этого не в недостаточности деятельности, но в том отношении к народу, в котором происходитэта деятельность и при котором, мне думается, помощь народу втеперешнем бедствии очень трудна.

О том, что я разумею под отношением к народу, — яскажу после.

До сих пор могли быть сделаны два дела: выдачасемян на обсеменение и заготовление из казенных лесов дров наотопление.

Оба эти дела сделаны, судя по газетам и по тому, что мне известно непосредственно в нашей местности и по другимгуберниям, не совсем удачно.

В нашей губернии крестьяне обсеменились почтивезде своими семенами. Выдано же было отчасти мало, отчастипоздно, в некоторых же и многих местах семена выданы были безнадобности людям, которые не нуждались в них, так что во многихуездах выданные семена продавались и пропивались.

Другое предстоящей осенью дело было дело заготовления топлива. С 1-го сентября было разрешено выдавать из казенных лесов топливо пострадавшим от неурожая крестьянам. Около 20-х чисел сентября состоялось расписание волостей, причисленных к известным лесничествам, и объявлено по волостям о разрешении собирать бесплатно топливо. Волости, причисленные к лесничествам, отстоят от них за 40—50 верст, так что перевоз валежника осенью на подножном корму не представлял бы затруднения. А между тем мне верно известно, что 14-го октября, т. е. в продолжение почти месяца, не было ни одного крестьянина в подгороднем нашем лесничестве. И в Крапивенском лесничестве тоже не отпускали ничего. Если принять во вниманието, что только осенью, когда есть еще подножный корм, длякрестьянина есть возможность ехать вдаль за дровами, и то, чтотолько осенью можно собирать не засыпанный еще снегом валежник, и то, что теперь каждый день может уже выпасть зима, — можносмело сказать, что это, другое дело, исполнено тоже неудачно.

Таксделаны были дела обсеменения и заготовления топлива, но оба этидела вместе составляют едва ли одну десятую того делапродовольствия, которое предстоит теперь. Так что, судя по тому, как сделалось несовершенно то, что сделалось, трудно ожидать, чтобы огромное и трудное дело продовольствия сделано было лучше. Всё, что известно по газетам, и всё, что мне непосредственно известно о видах на совершение этого дела, — не обещает успеха. Как администрация, так и земства по отношению к этому делународного продовольствия до сих пор еще не знают, что и как онибудут делать.

Неопределенность эта усложняется, главное, разногласием, которое везде существует между двумя главнымиорганами: администрацией и земством.

Странно сказать, вопрос о том: есть ли тобедствие, которое вызывает деятельность, т. е. есть ли голод илинет его, и если он есть, то в каких размерах, — есть вопроснерешенный между администрацией и земством.

Повсюду земства требуют больших сумм, администрация же считает их преувеличенными и излишними и илиотказывает, или сбавляет их. Администрация жалуется на то, чтоземства увлекаются общим настроением и, не вникая в сущностьдела, не мотивируя, пишут жалобные литературные описания нуждынародной и требуют огромные суммы, которые правительство неможет дать и которые, если бы и были даны, принесли бы большезла, чем пользы.

«Необходимо, чтобы народ узнал нужду и сам бысократил свои расходы, — говорят представители администрации, —а то теперь всё, что требуется земствами, всё, что говорится всобраниях, передается в искаженном виде народу, и крестьяненадеются на такую помощь, которую они не могут получить. Отэтого происходит то, что люди не идут на предлагаемые работы ипьянствуют больше, чем когда-либо». «Какой же голод, — говорят представители администрации, — когда люди отказываются отработы, когда акциз, собранный в осенние месяцы нынешнего года, больше, чем за прошлый, и когда ярмарки торговли крестьянскимтоваром лучше всех годов.

Если только послушать требования земства, то свыдачей продовольствия будет то же, что с выдачей семян внекоторых уездах, где их выдали ненуждающимся и тем только поощрили пьянство»,— говорят представители администрации и — собирают подати.

Так смотрит на дело администрация. И нельзя непризнать справедливости такого взгляда, если рассматривать делос общей точки зрения. Но не менее справедливы доводы земства, когда на все эти возражения оно отвечает описанием крестьянского имущества по волостям, из которого явствует, что против среднегоурожая нынешний урожай ниже вчетверо и впятеро и что средствпропитания у большинства населения нет.

Для того, чтобы вырезать, приготовить и наложитьзаплату, надо знать размер дыры.

А вот в размерах этой дыры оказывается невозможным согласиться. Одни говорят, что дыра невелика и какбы заплата не разодрала дальше; другие говорят, что недостанет иматерии на заплату. Кто прав? В каких размерах правы те илидругие?

II

Ответом на эти вопросы пусть будет описание того, что я видел и слышал в четырех посещенных мною пострадавших отнеурожая уездах Тульской губернии.

Первый уезд, посещенный мною, был Крапивенский, пострадавший в своей черноземной части.

Первое впечатление, отвечавшее в положительномсмысле на вопрос о том, находится ли население в нынешнем году вособенно тяжелых условиях: употребляемый почти всеми хлеб слебедой, — с 1/3 и у некоторых с 1/2 лебеды, — хлеб черный, чернильной черноты, тяжелый игорький; хлеб этот едят все, — и дети, и беременные, и кормящиеженщины, и больные.

Другое впечатление, указывающее на особенность положения в нынешнем году, это общие жалобы на отсутствиетоплива. Тогда еще — это было в начале сентября — уже нечем былотопить. Говорили, что порубили лозины на гумнах, что я и видел; говорили, что перерубили и перекололи на дрова все чурбачки, всёдеревянное. Многие покупают дрова в прочищающемся помещичьемлесу и в сводящейся поблизости роще. Ездят за дровами верст за7, за 10. Цена колотых дров осиновых за шкалик, т. е. 1/16 куб. саж., 90 копеек, так что дров на зиму понадобитсярублей на 20, если топить всё покупными.

Бедствиенесомненное: хлеб нездоровый, с лебедой, и топитьсянечем.

Но смотришь на народ, на его внешний вид, — лицаздоровые, веселые, довольные. Все в работе никого дома. Ктомолотит, кто возит. Помещики жалуются, что не могут дозватьсялюдей на работу. Когда я там был, шла копка картофеля имолотьба. В праздник престольный пили больше обыкновенного, да ив будни попадались пьяные. Притом самый хлеб с лебедой, когдаприглядишься, как и почему он употребляется, получает другоезначение.

В том дворе, в котором мне в первом показали хлебс лебедой, на задворках молотила своя молотилка на четырех своихлошадях, и овса, с своей и наемной земли, было 60 копен, дававших по 9-ти мер, т. е., по нынешним ценам, на 300 рублейовса. Ржи, правда, оставалось мало, четвертей 8, но, кроме овса, было до 40 четвертей картофеля, была греча, а хлеб с лебедой елався семья в 12 душ. Так что оказывалось, что хлеб с лебедой былв этом случае не признаком бедствия, а приемом строгого мужикадля того, чтоб меньше ели хлеба, — так же как для этой же цели ив изобильные года хозяйственный мужик никогда не даст теплого идаже мягкого хлеба, а всё сухой. «Мука дорогая, а на этихпострелят разве наготовишься! Едят люди с лебедой, а мы что ж загоспода такие!»

Отсутствие топлива тоже становится не такстрашно, когда узнаешь подробности положения. Купить на 20рублей — откуда взять в нынешнем году? — Так мне и говорилдругой мужик, жалуясь на безвыходность нынешнего года. А междутем у этого мужика два сына живут в работниках, один за 40, другой за 50 рублей, и он одного из них женил нынешний год, несмотря на то, что баб у него в доме довольно. Отсутствие жетоплива выкупается тем, что нынешний год соломы хотя и меньшеобыкновенного, но она травяна, с колоском, и составляет превосходный корм. Так что не топят соломой не потому только, что ее мало, а потому что она нынешний год заменит отчастипосыпку мукой скотине. (Так это там, где была хоть солома. Вомногих же уездах соломы совсем не было.) Положение большинствадворов при поверхностном наблюдении представляется таким, чтонеурожай ржи выкупается урожаем овса, стоящим в высокой цене, ихорошим урожаем картофеля. Продают овес, покупают рожь икормятся преимущественно картофелем.

Ноне у всех есть и овес и картофель; когда я переписал всюдеревню, то оказалось, что из 57 дворов 29 было таких, у которыхржи уже ничего не оставалось или несколько пудов, от 5 до 8, иовса мало, так что при промене двух четвертей на четверть ржи имне хватит пищи до Рождества. Таковы 29 дворов; 15 же дворовсовсем плохие. У этих дворов нет главного подспорья нынешнегогода — овса, так как, будучи плохи еще прошлого года, они немогли обсеять ярового и земля сдана. Некоторые уже теперьпобираются.

Таковы приблизительно и другие деревни Крапивенского уезда. Процент богатых, средних и плохих почти один и тот же: 50% или около того средних, т. е. таких, которые в нынешнем году съедят все свои продовольствия до декабря, 20% богатых и 30% совсем плохих, которым уже теперь или через месяц будет есть нечего.

Положение крестьян Богородицкого уезда хуже. Урожай, в особенности ржи, здесь был хуже. Здесь процентбогатых, т. е. таких, которые могут просуществовать на своемхлебе, тот же, но процент плохих еще больше. Из 60-ти дворов 17средних, 32 совсем плохих, таких же плохих, как те 15плохих в первой деревне Крапивенского уезда.

Здесь, в Богородицком уезде, вопрос топлива былеще труднее разрешим, так как лесов еще меньше, но общеевпечатление опять то же, как и в Крапивенском уезде. Пока ничегоособенного, показывающего голод: народ бодрый, работящий, веселый, здоровый. Волостной писарь жаловался, что пьянство вУспенье (престол) было такое, как никогда.

Чем дальше в глубь Богородицкого уезда и ближе к Ефремовскому, тем положение хуже и хуже. На гумнах хлеба или соломы всё меньше и меньше, и плохих дворов всё больше и больше На границе Ефремовского и Богородицкого уездов положение худо в особенности потому, что при всех тех же невзгодах, как и в Крапивенском и Богородицком уездах, при еще большей редкости лесов, не родился картофель. На лучших землях не родилось почти ничего, только воротились семена. Хлеб почти у всех с лебедой. Лебеда здесь невызревшая, зеленая. Того белого ядрышка, которое обыкновенно бывает в ней, нет совсем, и потому она не съедобна.

Хлеб с лебедой нельзя есть один. Если наестьсянатощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на мукес лебедой, люди шалеют.

Здесьбедные дворы, опустившиеся в прежние года, доедали уже последнеев сентябре. Но и это не худшие деревни. Худшие — в Ефремовском иЕпифанском уездах. Вот большая деревня Ефремовского уезда. Из70-ти дворов есть 10, которые кормятся еще своим. Остальныесейчас, через двор, уехали на лошадях побираться. Те, которыеостались, едят хлеб с лебедой и с отрубями, который им продаютиз склада земства по 60 копеек с пуда. Я зашел в один дом, чтобывидеть хлеб с отрубями. Мужик получил три меры ржи наобсеменение, когда у него уж было посеяно и, смешавэти три меры с тремя мерами отрубей, смолол вместе и вышел хлебдовольно хороший, но последний. Баба рассказывала, как девочканаелась хлеба из лебеды и ее несло сверху и снизу, и она бросилапечь с лебедой. Угол избы полон котяшьями лошадиными и сучками, и бабы ходят собирать по выгонам котяшья и по лесам обломкисучков в палец толщиной и длиной. Грязь жилья, оборванностьодежд в этой деревне очень большая, но видно, что это обычно, потому что такая же и в достаточных дворах. В этой же деревнеслободка солдатских детей безземельных. Их дворов десять. Украйнего домика этой слободки, у которого мы остановились, вышлак нам оборванная, худая женщина и стала рассказывать своеположение. У нее пять человек детей. Старшей девочке десять лет. Двое больны, — должно быть инфлуенцей. Один трехлетний ребенокбольной, в жару, вынесен наружу и лежит прямо на земле, навыгоне, шагах в восьми от избушки, покрытый разорванным остаткомзипуна. Ему и сыро, и холодно будет, когда пройдет жар, новсе-таки лучше, чем в четырехаршинной избушке с развалившейсяпечкой, с грязью, пылью и другими четырьмя детьми. Муж этойженщины ушел куда-то и пропал. Она кормится и кормит своихбольных детей побираясь. Но побираться ей затруднительно, потому что вблизи подают мало. Надо ходить вдаль, за 20—30 верст, инадо бросать детей. Так она и делает. Наберет кусочков, оставитдома, и, как станут выходить, пойдет опять. Теперь она быладома, — вчера только пришла, и кусочков у ней хватит еще дозавтра.

В таком положении она была и прошлого и третьегогода и еще хуже третьего года, потому что в третьем годе онасгорела и девочка старшая была меньше, так что не с кем былооставлять детей. Разница была только в том, что немного большеподавали и подавали хлеб без лебеды. И в таком положении не онаодна.

Втаком положении не только нынешний год, но и всегда все семьислабых, пьющих людей, все семьи сидящих по острогам, часто семьисолдат. Такое положение только легче переносится в хорошие года. Всегда и в урожайные годы бабы ходили и ходят по лесам украдкой, под угрозами побоев или острога, таскать топливо, чтобы согретьсвоих холодных детей, и собирали и собирают от бедняков кусочки, чтобы прокормить своих заброшенных, умирающих без пищи детей. Всегда это было!

И причиной этого не один нынешний неурожайныйгод, только нынешний год всё это ярче выступает перед нами, какстарая картина, покрытая лаком. Мы среди этого живем!

III

Таких деревень, как эта, очень много и вБогородицком и в Ефремовском уездах. Но есть и хуже. И таковыдеревни Епифанского уезда.

Вот одна из них: верст шесть от одной деревни додругой нет жилья и сел. Есть только в стороне помещичьи хутора. Всё поля и поля, жирные, черноземные, глубоко вспаханные плугамии прекрасно посеянные рожью. Картофель весь выкопан; кое-гдетолько перепахивают второй раз. Кое-где пашут подяровое. В жнивах ходят прекрасные стада помещичьи. Озимипрекрасные, дороги хозяйственно окопаны канавами, усаженысрубаемой лозиной; в лощинах разводится саженый лес. Кое-гдеогороженные и оберегаемые леса помещиков. На хуторах по дорогепропасть соломы, и убирается в подвалы и бунты картофель. Всёобработано, и обработано искусно, на всем виден положенный трудтысяч людей исходивших с сохами, плугами, косами, граблями всеборозды этих необозримых богатых полей. Прихожу к жительствуэтих людей.

В крутых берегах большая прекрасная река, с обеихсторон поселение. На этой стороне Епифанского уезда поменьше, натой стороне, Данковского, побольше. Там и церковь с колокольнейи блестящим на солнце крестом; по бугру, на той стороне, вытянулись красивые издалека крестьянские домики.

Подхожу к краю деревни на этой стороне. Перваяизба — не изба, а четыре каменные, серого камня, смазанные наглине стены, прикрытые потолочинами, на которых навалена картофельная ботва. Двора нет. Это жилье первой семьи. Тут же, спередиэтого жилища, стоит телега, без колес, и не за двором, гдеобыкновенно бывает гумно, а тут же перед избой, расчищенноеместечко, ток, на котором только что обмолотили и извеяли овес. Длинный мужик в лаптях лопатой и руками насыпает из вороха вплетеную севалку чисто отвеянный овес, босая баба лет 50-ти вгрязной, черной, вырванной в боку рубахе, носит эти севалки, ссыпает в телегу без колес и считает. К бабе жмется, мешая ей, водной серой от грязи рубахе растрепанная девочка лет семи. Мужик— кум бабе, он пришел помочь ей извеять и убрать овес. Баба — вдова, муж ее умер второй год, а сын в солдатах наосеннем ученьи, невестка в избе с двумя своими малыми детьми:один грудной, на руках, другой лет двух сидит на лавке.

Весь урожай настоящего года — в овсе, которыйуберется весь в телегу, четверти четыре. От ржи, за посевом, остался аккуратно прибранным в пуньке мешок с лебедой, пуда втри. Ни проса, ни гречи, ни чечевицы, ни картошек не сеяли и несадили. Хлеб испекли с лебедой — такой дурной, что есть нельзя, и в нынешний день баба утром сходила побираться в деревню, верстза восемь. В деревне этой праздник, и она набрала фунтов пятькусочков без лебеды пирога, которые она показываламне. В лукошке было набрано корок и кусочков в ладонь, фунта 4. Вот всё имущество и все видимые средства пропитания.

Другая изба такая же, только немного лучшепокрыта и есть дворишко. Урожай ржи такой же. Такой же мешоклебеды стоит в сенях и представляет амбары с запасами. Овса вэтом дворе не сеяли, так как не было семян весной; картофелю тричетверти и есть пшена две меры. Рожь, какая осталась от выдачина семена, баба испекла пополам с лебедой и теперь доедают. Осталось полторы ковриги. У бабы четверо детей и муж. Мужа в товремя, как я был в избе, не было дома, — он клал избу, каменнуюна глине у соседа мужика через двор.

Третья изба такая же, как и первая, без двора икрыши, положение такое же. Пока я был в этой третьей избе иразговаривал с хозяйкой, сюда же вошла баба и стала рассказыватьсоседке, как ее мужа избили, как она не чает ему живым быть икак его нынче утром причастили. Очевидно, что соседка всё зналаэто давно и что рассказывалось это мне. Я предложил посмотретьбольного, чтобы помочь ему, чем можно. Баба ушла и скоро опятьвернулась, чтоб проводить меня. Больной лежал в соседней избе. Изба эта была большая, бревенчатая, с каменной пунькой и двором. В этой избе живут две чужие семьи на квартире, не имея домов. Глава одной из этих семей и был избитый больной. На хорах, междупечью и стеной, лежал больной, покрытый веретьем, и жалобностонал. Я подошел, раскрыл его с осторожностью. Это былкоренастый, здоровый мужик лет 40, с налитым кровью лицом иатлетическими мускулами на оголенной руке. Я стал расспрашиватьего, и он, стараясь стонать слабым голосом, рассказал мне, чтотретьего дня у них была сходка, и он, и другой товарищ взялибилеты (паспорты), чтобы итти на низ, и тут он сказал одномумужику, что не надо ругаться, — в ответ на что этот мужик сбилего с ног и стал по нем ходить, т. е. избил его всего, и головуи грудь. Оказалось, что, взявши паспорты, поставили по восьмухе, да тут же бывший староста, растративший мирских денег 50 рублей, поставил полведра за то, что ему рассрочили платеж на три срока, и мужики перепились.

Я ощупал, осмотрел избитого. Он был совершенноздоров и сильно вспотел под своим веретьем. Знаков никаких небыло, и очевидно, он лежал и причащали его только, чтобы вызватьсо стороны начальства, к которому он меня причислял, наказаниетому, с кем он подрался. Когда я высказал ему, что не надосудиться и что я думаю, что он не опасно избит и может встать, он остался недоволен, и бабы, которые внимательно следили замною, и которых была полна изба, стали с неудовольствием говорить, что коли так, то они и всех до смертиперебьют.

Бедность всех трех семей, живущих тут, такая жеполная, как и в первых дворах. Ржи ни у кого нет. У кого пшенцапуда два, у кого картошек недели на две. Хлеб, испеченный слебедой из ржи, выданной на семена, у всех есть еще, но хватитне надолго.

Народ почти весь дома: кто мажет избу, ктоперекладывает, кто сидит, ничего не делая. Обмолочено все, картофель выкопан.

Такова вся деревня в 30 дворов, за исключениемдвух семей, которые зажиточны.

Деревня эта сгорела на половину прошлого года ине отстроилась. Те первые дворы с женщиной, молотившей овес, идругие 8 дворов сряду выселены на новое место на край для исполнения правиластрахования. Большинство так бедны, что до сих пор живут наквартирах. Так же слабы и остальные и непогоревшие, хотяпогоревшие в общем несколько хуже. Положение деревни таково, чтоиз 30-ти дворов 12 безлошадных.

Деревня в бедственном состоянии, но очевидно, чтоне неурожай нынешнего года главное бедствие. Неурожай этотпредставляется даже маленькой бедой в сравнении с теми частнымипричинами бедствий, которым подвержена каждая отдельная семья, итеми общими, независимыми от неурожая бедствиями, которыепривели их в то состояние, в котором они находятся.

В каждой почти семье своя отдельная беда, гораздозначительнее неурожая нынешнего года.

У бывшего старосты беда та, что ему надо подугрозой суда уплатить 50 рублей по третям, и он продает весьовес на этот долг. У теперешнего старосты, хорошего столяра, беда та, что его посадили в старосты и лишили возможности пойтив работу. Жалованья ему дают 15 рублей в год, а он говорит, чтолегко заработал бы 60 и не подумал бы о неурожае. У третьегомужика беда в том, что он задолжал уже давно, а теперь пришлосьплатить, и он должен был продать три стены деревянной избы, оставив себе одну на топку. Теперь ему жить не в чем и он мажетиз камня крошечную келью, где будет жить с женой и детьми. Учетвертого беда та, что он рассорился с жившей с ним матерью, иона отделилась от него, сломала свою избу и ушла к другому сыну, взяв свою часть. А ему жить и не с чем и негде. У пятого беда, что он ездил в город с овсом, загулял и пропил всё, что былоовса.

Общие же хронические причины бедствия тоже вомного раз более сильные, чем неурожай. Как и везде:малоземельность, пожары, ссоры, пьянство, упадок духа.

Перед уходом из деревни я остановился подлемужика, только что привезшего с поля картофельные ботовья, плети(как у них называют) и складывавшего их у стены избы.

«Откуда это?»

«У помещика купляем».

«Как? Почем?»

«За десятину плетей — десятину на лето убрать». То есть за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботву крестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятину хлеба, т. е. по обыкновенным дешевым ценамрозничной работы сработать но крайней мере на 8 рублей, а поустановленной в той местности цене выходит пять.

Мужик был разговорчив, я остановился с ним утелеги и скоро человек шесть мужиков собралось тут же, и мыразговорились. Бабы, прислушиваясь, стояли поодаль. Ребята, жуячерный, чернильного цвета липкий хлеб с лебедой, вертелись подленас, разглядывая меня и прислушиваясь. Я повторил некоторыерасспросы, поверяя показания старосты. Всё оказалось верным. Даже количество безлошадных оказалось больше, чем показалстароста. Всю нищету свою рассказывали не то что снеудовольствием, но с какой-то постоянной над кем-то и надчем-то иронией.

«Что ж это вы так плохи, обедняли хуже других?» —спросил я.

Отвечать стали несколько голосов, — такопределенен был ответ.

«А что же поделаешь! Летось половину деревни, каккорова языком слизнула, — выгорело. А то неурожай. И летосьплохо было, а уж нынче вовсе чисто. Да какой тебе урожай, колиземли нет? Какая земля? — На квас».

«Ну, заработки?» — сказал я.

«Какие заработки? Где они? Ведь он (это помещик) нас на 11 верст обхватил. Всё его земля, куда хошь иди. Ценавезде одна. Ну, вот плати 5 рублей за плети, а их на месяц нехватит».

«Ну, как же жить будете?»

— Так и будем жить. Распродадим что есть, а тамчто бог даст.

— Продать-то уж нечего. Котяшья нешто продаватьстанешь! Вон у меня угол целый набран. Затопишь, так перхаешь, перхаешь.

— Уж писали, писали нас, раз десять писали, —сказал староста, — а всё толку нет.

— Видно, писаря плохие. Вот дай дед (это на меня) запишет. Он тверже запишет. Вишь перо-то у него какая и т. д.».

Мужики смеются и очевидно что-то такое знают, ноне сказывают.

Что же это такое? Неужели эти в самом деле непонимают своего положения или так надеются на помощь извне, чтоне хотят делать никаких усилий? Могу ошибаться, но похоже на это.

Итут я вспомнил двух немного выпивших старых мужичков Ефремовского уезда, ехавших из волостного правления, куда ониездили справляться о том, когда потребуются их сыновья наосеннее учение, которые на вопрос мой, как у них урожай и какони живут, отвечали мне, несмотря на то, что они были из самойплохой местности, — что, слава богу, спасибо царю-батюшке, наобсеменение выдали, теперь будут выдавать и на продовольствие дозаговен по 30 фунтов на человека, а после заговен — по полторапуда.

Ведь то, что люди этой епифанской деревни немогут прожить зимы, не померев от голоду, или, по крайней мере, от болезней, происходящих от голода и дурной пищи, если они непредпримут чего-нибудь, так же несомненно, как и то, что колодкапчел без меду и оставленная на зиму, помрет к весне. Но в том-тои вопрос: предпримут они что-нибудь или нет? До сих пор похоже, что нет. Только один из них распродал всё и уезжает в Москву. Остальные как будто не понимают своего положения. Ждут ли они, что им помогут извне или они, как дети, провалившиеся в прорубьили потерявшие дорогу, в первую минуту еще не понимая всейопасности своего положения, смеются над непривычностью его. Может быть, и то и другое. Но несомненно, что эти люди находятсяв таком состоянии, при котором они едва ли сделают усилия, чтобыпомочь себе.

IV

Что же, есть голод или нет голода? И если есть, то в каких размерах? И в каких размерах должна быть поданапомощь? Все графы, по которым описываются имущества крестьян, ничего не отвечают и не могут ответить на эти вопросы.

Администрация и земство представляют себе задачупрокормления голодного народа точно так же, как представляютсебе такую же задачу прокормления данного количества скотины. Настолько-то волов нужно на 200 дней зимы столько-то пудов сена, соломы, барды. Заготовили это количество корма, поставили настойло волов, и можно быть уверенным, что волы перезимуют. Слюдьми расчет совершенно иной.

Во-первых, для вола и всякой скотины minimum и maximum необходимой пищи очень недалеки друг от друга. Съев нужное ей количество корма, скотина перестает есть и больше ни в чем ненуждается, а недоев нужного ей количества, она скоро заболевает и умирает. Для человека же расстояние между minimum-ом и maximum-ом нужного ему, не только в виде пищи, но и других потребностей — огромно: человек может питаться просфоркой, как постники, горстью риса, как китайцы и индейцы, может не есть 40 дней, как доктор Таннер, и остаться здоров, и может поглотить огромное по ценности и питательности количество пищи и питья; и кроме пищи нуждается еще во многих вещах, которые могут разрастаться до бесконечности и суживаться до самого малого.

Во-вторых, вол на стойле не может сам себе добытьпищи, человек же сам добывает ее, и тот человек, которого мысобираемся кормить, есть самый главный добытчик пищи, тот самый, который в самых тяжелых условиях добывает то, чем мы собираемсяего кормить. Кормить мужика, это всё равно, что во время весны, когда пробилась трава, которую может уже набрать скотина, держать скотину на стойле и самому щипать для нее эту траву, т. е. лишить стадо той огромной силы собирания, которая есть в нем, и тем погубить его.

Нечто подобное совершилось бы и с мужиком, если бы мы стали точно так кормить его, и он поверил бы этому.

«Бюджет мужика не сходится, — дефицит, — емунечем кормиться», — надо его кормить.

Да учтите всякого среднего мужика не внеурожайный, а в обычный год, когда, как в наших местах, в техсамых местах, где голод сплошь да рядом, хлеба с надельной землихватает только до Рождества, и вы увидите, что ему вобыкновенные годы, по спискам урожая, кормиться нечем и дефициттакой, что ему непременно надо перевести скотину и самому раз вдень есть. Таков бюджет среднего мужика, — про бедного иговорить нечего, — а смотришь, он не только не перевел скотину, но женил сына или выдал дочь, справил праздник и прокурил 5рублей на табак.

Кто не видал пожаров, очищавших всё? Казалось бы, надо погибнуть погорельцам. Смотришь, кому пособил сват, дядя, кто достал кубышку, кто задался в работники, а кто поехалпобираться; энергия напряглась и смотришь, — через два годасправились не хуже прежнего.

А переселенцы, уходящие с семьями, кормящиесягодами работами, пока не сядут на месте? Одно время я занимался вопросомпрошедшего заселения Самарского края. И факт, которыйподтверждали мне все самарские старожилы, тот, что большинство переселенцев, шедших по маршрутам с помощью правительства, погибало и приходило в нищету, а большинство беглых, встречавшихтолько препятствия от правительства, приходило и селилось благополучно и богатело. А безземельные крестьяне, дворовые, солдатские дети? Все кормились и кормятся и в такие года, когдахлеб был такой же дорогой, как и теперь.

Разногласие о том, есть ли голод, или нет голода, и в каких размерах, — происходит от того, что за основание дляопределения положения крестьянина берут его имущественныйбюджет, тогда как главные статьи бюджета его определяются неимуществом, а его трудом.

Для определения степени нужды, которой бы можнобыло руководствоваться при раздаче пособий, во всех земствахсоставлены по волостям подробные подворные списки о количестведуш, едоков, работников, наделов; о количестве посеянныхразличных хлебов и урожая, о количестве скотины, о среднемурожае и еще многое другое. Списки составлены с необыкновенною роскошью граф и подробностей. Но тот, кто знает обиходкрестьянина, знает, что списки эти говорят очень мало. Думатьто, что крестьянский двор наживает только то, что он получает ссвоей надельной земли, и проживает только то, что он проест, большая ошибка. В большинстве случаев то, что он получает снадельной земли, составляет только меньшую часть того, что оннаживает. Главное богатство крестьянина в том, что зарабатываютон и его домашние, зарабатывают ли они это на наемной земле, илиработая на помещика, или живя у чужих людей, или промыслами. Мужик и его домашние ведь всегда все работают. Обычноенам состояние физической праздности есть бедствие для мужика. Если у мужика нет работы всем членам его семьи, если он и егодомашние едят, а не работают, то он считает, что совершаетсябедствие, в роде того как если бы из рассохшейся бочки уходиловино, и обыкновенно всеми средствами ищет и всегда находитсредство предотвратить это бедствие — находит работу. В мужицкойсемье все члены ее с детства до старости работают изарабатывают. Мальчик 12-ти лет уже в подпасках или в работникахпри лошадях, девочка прядет или вяжет чулки, варежки. Мужик взаработках или вдали, или дома, или на поденной, или берет работу сдельно у помещиков, или самнанимает землю. Старик плетет лапти; это обычные заработки. Ноесть и исключительные: мальчик водит слепых, девочка в няньках убогатого мужика, мальчик в мастеровых, мужик бьет кирпич илиделает севалки, баба — повитуха, лекарка, брат слепой —побирается, грамотный — читает псалтирь по мертвым, старикрастирает табак, вдова тайно торгует водкой. Кроме того: у тогосын в кучерах, кондукторах, урядниках, у того дочь в горничных, няньках, у того дядя в монахах, приказчиках, и все этиродственники помогают и поддерживают двор. Из таких-то статей, не входящих в графы, составляется главный приход мужицкой семьи. Статьи расхода еще более разнообразны и далеко не ограничиваютсяпищей: подати казенные, земские, рекрута справить, орудия, кузнечная работа, сошники, шкворни, колеса, топоры, вилки, шорное, тележное, постройки, печь, одежа, обувка себе и ребятам, праздники, говеть себе и семейным, свадьба, крестины, похороны, лечение, гостинцы ребятам, табак, горшки, посуда, соль, деготь, керосин, богомолье. У каждого человека кроме того есть еще своисвойства характера, слабости, добродетели, пороки, которые стоятденег. В самом бедном дворе в пять-шесть душ обернется в год от50 до 70 рублей, в богатом от 70-ти до 300-т, в среднем 100—120рублей. И каждый хозяин может при небольшом усилии энергиисделать из этих 100 рублей дохода 150, а при ослаблении еесделать из 100—50, при бережливости и порядке сделать из 100рублей расхода 60, а при небрежности и слабости из ста рублейрасхода — двести.

Беда в нынешнем году в том, что вследствие дороговизны хлеба больше людей нуждаются в заработках, хозяевапо этой же причине уменьшают количество рабочих, и потому приходменьше, а расход при дорогой покупке хлеба неизбежно значительнобольше. Так что всякому хозяину труднее увеличить приход иуменьшить расход. Но и при этих условиях степень нужды дворавсе-таки от не определяемых списками обстоятельств можетувеличиться и уменьшиться на значительную величину.

Как же при этих условиях учесть бюджет мужика ирешить вопрос о том, которым из них помогать и поскольку?

В земствах учреждены попечители, — лица, имеющиезаведывать раздачей пособий по волостям. В одном из земств учреждены дажесоветы при попечителях, из священика, старшины, церковногостаросты и двух уполномоченных, которые должны решать, комусколько дать. Но советы эти ничего не помогут делураспределения, потому что по спискам, и по тому, что известнотеперь о крестьянских семьях никак нельзя определить того, что сними будет.

Чтобы правильно определить степень нуждыкрестьянина, нужны не списки, а надо призвать прорицателя, который предскажет, кто из мужиков и его домашних будет жив, здоров, будет жить в согласии с семьей, работать и найдетработу, кто будет воздержан и аккуратен, а кто будет болеть, ссориться и не найдет работы, поддастся соблазнам и увлечениям. Прорицателей таких нет, и узнать этого нельзя. Нельзя заранееузнать нуждающихся, и потому правильно распределить даровое пособие народу не то что трудно, но прямо невозможно.

Люди, мало думавшие об отношениях богатых кбедным, обыкновенно думают, что только бы богатые отдали бедным, или были бы принуждены отдать часть своего богатства, и всёбудет прекрасно. Но это большая ошибка. Попробуйте раздаватьденьги бедным в городе, да это и пробуют. И что же выходит?

Лет семь тому назад в Москве, по воле умершегокупца, раздавали шесть тысяч по два рубля всем бедным. Набраласьтакая толпа, что двух задавили досмерти и большинство денегдосталось здоровым золоторотцам, а бедным, слабым ничего недосталось.

То же самое происходит и произойдет в деревне ивезде, где будут раздавать даром. Обыкновенно думают, что толькобы было что раздавать, а раздать, распределить это уже легко. Положим, думают обыкновенно, что бывают злоупотребления, обманы, но для этого надо быть внимательным, позаботиться исследовать, итогда можно отделить не нуждающихся и дать только истиннонуждающимся.

В этом-то и заблуждение! Существо дела таково, что этого нельзя сделать! Раздавать даровые пособия тольконуждающимся — нельзя, потому что нет тех внешних признаков, покоторым можно бы было определить нуждающегося, а самая раздачадарового вызывает самые дурные страсти, так что уничтожаются ите признаки, которые были.

Администрация и земства хлопочут о том, чтобыузнать истинно нуждающихся, все же мужики, и вовсе ненуждающиеся, узнав, что будет раздаваться даровое, стараются притворяться или дажесделаться нуждающимися, чтобы без труда получить пособие.

Веками, поколениями выработались в людях приемыприобретения богатств и средств к жизни и суждения о достоинстве различных приемов! Приобретать трудом хорошо, похвально, безтруда — дурно, стыдно. И вдруг является способ приобретения безтруда, не подлый и не имеющий в себе ничего предосудительного. Очевидно, какую путаницу в понятиях производит такое появлениенового способа приобретения. И то, что раздача пособийкрестьянам считается заимообразною, не изменяет дела: крестьянезнают, что отдачи не может быть.

Кроме того раздают даром; что это значит? Откудау того, кто раздает, то, что он раздает? Очевидно, те миллионырублей или пудов, которые находятся во власти раздавателей, приобретены ими не тем трудом, которым приобретаются крестьянамирубли и пуды хлеба, а более легким. «Нельзя ли и нам такжеприобрести эти рубли и пуды? Нельзя ли и нам принять участие вэтих миллионах? И что значит для этих миллионов те десяткилишних рублей или пудов, которые перепадут мне бедному». Такневольно рассуждают люди при даровой раздаче, и такого родарассуждения и вытекающая из них деятельность не толькопарализуют всю пользу раздачи той жадностью и теми обманами, которые она вызовет, но и главное тем отвлечением людей отсамого главного и прочного средства приобретения — от труда. Раздача даровая несет в себе не только столько же зла, сколькоона бы могла принести пользы, но больше: и в особенности средисельского населения с его фантастическими представлениями оказне и с его разрастающимися, как комы снега, слухами.

Так что же? Не выдавать пособия, когда мрут сголода? Ведь в деревне, где нет хлеба до ноября и где нетработы, через неделю наступит несомненно настоящий голод дляженщин, для старых и малых, да и для самих, может быть, иленивых, и обманувшихся, но живых людей. Очевидно, нельзя невыдавать но если выдавать, то как же давать, кому давать?

Если давать всем поровну, как того требуют вездекрестьяне, резонно говоря, что если отвечать круговой порукой, то надо, по крайней мере, выдавать всем поровну, чтобы было зачто, то для того, чтобы при равномерной выдаче достало самым беднымна прокормление, потребуется такая сумма, которой, очевидно, нельзя найти. Если же выдавать всем помалу, то то, чтодостанется бедным, будет недостаточно для того, чтобы спасти ихот погибели.

Если выдавать одним нуждающимся, то как отделитьистинно нуждающихся от не истинно нуждающихся? Зажиточный мужик, обыкновенно нанимающий землю и кормящий этим свои 12 душ, теперьпроедающий деньги, нужные ему на наем земли, проедающий потомсеменной овес на арендную землю, нуждающийся он или нет? А еслине нуждающийся, то нуждающийся ли тот, который если не получитпособия, первый заложит богачу свою яровую землю и проест семенаи останется без овса на будущий год? А если и этотненуждающийся, то нуждающийся ли тот, который проедает лошадь. Итот и другой и третий сбиты с обычного трудового хода жизни. Инельзя сказать, кто больше нуждающийся.

Главное же то, что чем больше будет даровоепособие, тем более ослабится энергия народа, а чем большеослабится энергия народа, тем более увеличится нужда.

А не помогать нельзя.

В этом cercle vicieux35 [заколдованном кругу] бьются администрация и земства.

V

И выхода из этого ложного круга действительно нети не может быть, потому что дело, за которое взялись администрация и земство — дело невозможное. Ведь дело этосостоит ни больше ни меньше, как в том, чтобы прокормить народ. Мы, господа, взялись за то, чтобы прокормить кормильца, — того, кто сам кормил и кормит нас.

Грудной ребенок хочет кормить свою кормилицу; паразит то растение, которым он питается! Мы, высшие классы, живущие все им, не могущие ступить шагу без него, мы его будем кормить! В самой этой затее есть что-тоудивительно странное.

Детям дали лошадь — настоящую, живую лошадь, иони поехали кататься и веселиться. Ехали, ехали, гнали под гору, на гору. Добрая лошадка обливалась потом, задыхалась, везла, ивсё везла, слушалась; а дети кричали, храбрились, хвастались другперед другом, кто лучше правит, и подгоняет, и скачет. И имказалось, как и всегда кажется, что когда скакала лошадка, чтоэто они сами скакали, и они гордились своей скачкой.

Долго веселились дети, не думая о лошади, забыв отом, что она живет, трудиться и страдает, и если замечали, чтоона останавливается, то только сильнее взмахивали кнутом, стегали и кричали. Но всему есть конец, пришел конец и силамдоброй лошадки, и она, несмотря на кнут, стала останавливаться. Тут только дети вспомнили, что лошадь живая, и вспомнили, чтолошадей кормят и поят, но детям не хотелось останавливаться, иони стали придумывать, как бы на ходу накормить лошадь. Онидостали длинную палку и на конец ее привязали сено и, прямо скозел, на ходу, подносили это сено лошади. Кроме того, двое издетей, заметив, что лошадь шатается, стали поддерживать ее; идержали ее зад руками, чтобы она не завалилась ни направо, ниналево. Дети придумывали многое, но только не одно, что должнобы было им прежде всего прийти в голову, — то, чтобы слезть слошади, перестать ехать на ней, и если они точно жалеют ее, отпрячь ее и дать ей свободу.

Разве не то же, что делали эти дети с везущей ихлошадью, когда они гнали ее, делали и делают люди богатыхклассов с рабочим народом во все времена и до и послеосвобождения. И разве не то же, что делают дети, стараясь, неслезая с лошади накормить ее, делают люди общества, придумываясредства, не изменяя своего отношения к народу — прокормить еготеперь, когда он слабеет и может отказаться везти?

Придумывают всё возможное, но только не одно то, что само просится в ум и в сердце: слезть с той лошади, которуюты жалеешь, перестать ехать на ней и погонять ее.

Народ голодает, и мы, высшие классы, оченьозабочены этим и хотим помочь этому. И для этого мы заседаем, собираем комитеты, собираем деньги, покупаем хлеб и распределяемего народу.

Да отчего он и голоден? Неужели так трудно понятьэто? Неужели нужно или клеветать на него, как бессовестно делаютодни, говоря, что народ беден оттого, что он ленив и пьяница; или обманывать самого себя, как делают другие, говоря, что народбеден только оттого, что мы не успели еще передать ему всеймудрости нашей культуры, а что мы вот с завтрашнего дня начнем, не утаивая ничего, передавать ему всю эту нашу мудрость, и тогдауж он перестанет быть беден; и потому нам нечего стыдиться того, что мы теперь живем на его шее, — всё это для его блага?

Нам, русским, это должно быть особенно понятно. Могут не видеть этого промышленные, торговые народы, кормящиесяколониями, как англичане. Благосостояние богатых классов такихнародов не находится в прямой зависимости от положения ихрабочих. Но наша связь с народом так непосредственна, такочевидно то, что наше богатство обусловливается его бедностью, или его бедность нашим богатством, что нам нельзя не видеть, отчего он беден и голоден. А зная, отчего он голоден, нам оченьлегко найти средство насытить его.

Средство одно: не объедать его.

Неужели надо искать эти midi à quatorze heures,36 [трудности там, где их нет,] когда так всё ясно и просто, особенно ясно и просто для самогонарода, на шее которого мы сидим и едем? Ведь это детям можновоображать, что не лошадь их везет, а они сами едут посредствоммахания кнута, но нам-то, взрослым, можно, казалось бы, понять, откуда голод народа.

Народ голоден оттого, что мы слишком сыты.

Разве может не быть голоден народ, который в техусловиях, в которых он живет, то есть при тех податях, при томмалоземельи, при той заброшенности и одичании, в котором егодержат, должен производить всю ту страшную работу, результатыкоторой поглощают столицы, города и деревенские центры жизнибогатых людей?

Все эти дворцы, театры, музеи, вся эта утварь, все эти богатства, — всё это выработано этим самым голодающимнародом, который делает все эти ненужные для него дела толькопотому, что он этим кормится, т. е. всегда этой вынужденнойработой спасает себя от постоянно висящей над ним голоднойсмерти. Таково его положение всегда.

Нынешний год только вследствие неурожая показал, что струна слишком натянута. Народ всегда держится намивпроголодь. Это наше средство, чтобы заставлять его на насработать. Нынешний же год проголодь эта оказалась слишком велика.

Нонового, неожиданного ничего не случилось. И нам, кажется, можнознать, отчего народ голоден.

Заботы общества теперь о помощи народу в бедеголода подобны заботам учредителей Красного Креста на войне. Энергия одних на войне направляется на калечение и убийстволюдей, других — на то, чтобы помогать калеченным и убиваемым. Всё это хорошо, пока деятельность войны и также деятельность истощения народа, угнетения его — считаются нормальными. Но какскоро мы начинаем утверждать, что мы жалеем людей, убиваемых навойне, и людей голодающих, то не проще ли не убивать людей и неучреждать и средств лечения их? Не проще ли перестать губить благосостояние народа, чем, губя его, делать вид, что мыозабочены его благосостоянием?

В последние 30 лет сделалось модой между наиболеезаметными людьми русского общества исповедовать любовь к народу, к меньшому брату, как это принято называть. Люди эти уверяютсебя и других, что они очень озабочены народом и любят его. Новсё это неправда. Между людьми нашего общества и народом нетникакой любви и не может быть.

Между людьми нашего общества — чистыми господамив крахмаленных рубашках, чиновниками, помещиками, коммерсантами, офицерами, учеными, художниками и мужиками нет никакой другойсвязи, кроме той, что мужики, работники, hands, как это выражаютангличане, нужны нам, чтобы работать на нас.

Зачем скрывать то, что мы все знаем, что междунами, господами, и мужиками лежит пропасть? Есть господа имужики, черный народ. Одни уважаемы, другие презираемы, и междутеми и другими нет соединения. Господа никогда не женятся намужичках, не выдают за мужиков своих дочерей, господа необщаются как знакомые с мужиками, не едят вместе, не сидят дажерядом; господа говорят рабочим ты, рабочие говорятгосподам вы. Одних пускают в чистые места и вперед всоборы, других не пускают и толкают в шею; одних секут, другихне секут.

Это две различные касты. Хотя переход из одной вдругую и возможен, но до тех пор, пока переход не совершился, разделение существует самое резкое, и между господином и мужикомтакая же пропасть, как между кшетрием и парием.

Вольтерговорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этимпожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бысебя этого удовольствия.

Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавшипуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было убитьмужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, ядумаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которыевоздержались бы от пожатия пуговки, если б это могло имдоставить хоть малейшее удовольствие.

И это не предположение только. Подтверждениемэтого служит вся русская жизнь, всё то, что не переставая происходит по всей России.

Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут отголода, помещики, купцы, вообще богачи изменили свою жизнь, перестали требовать от народа для удовлетворения своих прихотей губительного для него труда, разве перестали богачи убирать своипалаты, есть дорогие обеды, обгоняться на своих рысаках, ездитьна охоты, наряжаться в свои наряды? Разве теперь богачи не сидятс своими запасами хлеба, ожидая еще больших повышений цен, развефабриканты не сбивают цен с работы? Разве чиновники перестаютполучать жалование, собираемое с голодных? Разве всеинтеллигентные люди не продолжают жить по городам — для своих, послушаешь их, самых возвышенных целей, пожирая там, в городах, эти свозимые для них туда средства жизни, от отсутствия которыхмрет народ?

Зачем обманывать себя? Народ нужен нам только какорудие. И выгоды наши (сколько бы мы ни говорили противное) всегда диаметрально противоположны выгодам народа. Чем большемне дадут жалованья и пенсии, говорит чиновник, т. е. чем большевозьмут с народа, тем мне лучше. Чем дороже я продам хлеб и всенужные предметы народу и чем ему будет труднее, тем мне будетлучше, — говорит и купец и землевладелец. Чем меньше я дамработы народу, заменив ее машинами, и чем дороже продам ему свойтовар, тем я больше наживу, — говорит фабрикант. Чем дешевлебудет работа, т. е. чем беднее будет народ, тем мне лучше, —говорят все люди богатых классов. Какое же у нас может бытьсочувствие народу? Между нами и народом нет иной связи, крометой, что мы тянем за одну и ту же палку, но каждый к себе. Чемлучше мне, тем хуже ему, — чемхуже ему, тем лучше мне. Как же нам при таких условиях помогатьнароду!

И потому, если человек нашего общества действительно хочет служить народу, то первое, что ему нужносделать, это ясно понять свое отношение к нему. Когда ничего непредпринимается, то ложь, оставаясь ложью, не особенно вредна. Но когда, как теперь, люди хотят служить народу, то первое иглавное, что нужно, это откинуть ложь, ясно понять своеотношение к нему.

Поняв же свое истинное отношение к народу, состоящее в том, что мы живем им, что бедность его происходит отнашего богатства и голод его — от нашей сытости, мы не можемначать служить ему иначе, как тем, чтобы перестать делать то, что вредит ему. Если мы точно жалеем лошадь, на которой мы едем, то мы прежде всего слезем с нее и пойдем своими ногами.

Поняв свое отношение к народу, желая служить ему, первое, что мы сделаем, будет неизбежно то, что мы постараемсяrendre gorge,37 [возвратить награбленное, захваченное,] возвратить народу то, что мы отобрали от него, второе будет, чтомы перестанем отбирать от него то, что отбираем, и, в-третьих, то, что постараемся, изменив свою жизнь, разорвать кастовуючерту, разделяющую нас от народа.

Спасает людей от всяких бедствий, в том числе иот голода, только любовь. Любовь же не можетограничиваться словами, а всегда выражается делами. Дела желюбви по отношению к голодным состоят в том, чтобы отдать издвух кусков и из двух одежд голодному, как это сказано неХристом даже, а Иоанном Крестителем, т. е. в жертве.

Для того же, чтобы быть в состоянии это сделать, надо прежде всего видеть холодного и голодного, стать в прямыеотношения с ним, разрушить те преграды, которые отделяли нас от него.

Я не говорю, что всякий, кто хочет принестипомощь голодающим, должен непременно поехать и поселиться вхолодной избе, жить во вшах, питаться хлебом с лебедой и умеретьчерез два месяца или две недели, и что всякий, кто не делаетэтого, тот не приносит никакой помощи. Я не это говорю — яговорю, что поступить так, именно так, жить и умереть вместе с теми, которыебудут умирать через два месяца или две недели, было бы очень хорошо — так же хорошо, как прожить и умереть так, как умер Damiens у прокаженных. Но я не говорю, что всякий должен и может это сделать, и что тот, кто не сделает всего этого, ничего не сделал. Я говорю то, что, чем ближе к этому поступит человек, тем будет лучше для него и для других, но что сделает хорошо всякий, кто хотя сколько-нибудь приблизится к этому идеалу.

Есть два предела: один тот, чтобы отдать своюжизнь за други своя; другой тот, чтобы жить, не изменяя условийсвоей жизни. Между этими двумя пределами находятся все люди:одни на степени учеников Христа, оставивших всё и пошедших заним, другие на степени богатого юноши, тотчас же отвернувшегосяи ушедшего, когда ему сказано было об изменении жизни.

Между этими двумя пределами находятся различныеЗакхеи, отчасти только изменяющие свою жизнь.

Но для того, чтобы быть Закхеем, надо непереставая стремиться к первому пределу, надо знать и помнить, что идеал, к которому следует стремиться, не состоит в том, чтобы, продолжая жить барской жизнью, приобретать ираспространять как можно больше знаний, которые каким-тотаинственным, непонятным путем окажутся когда-то полезныминароду, но прямо и просто уменьшать свои требования, удовлетворяемые трудом народа, и прямо и просто сейчассближаться с ним и по мере сил своих служить ему.

Прокормится ли, не прокормится народ, весь народ, я не знаю, скажет себе человек, ставший на эту точку зрения, ине могу знать: завтра может сделаться мор или нашествие, откоторого и без голода помрет народ, или завтра же откроетсяновое питательное вещество, которое прокормит всех, или, чтопроще всего, я умру завтра и ничего не узнаю о том, прокормилсяили не прокормился народ. Главное же то, что меня никто неприставлял к делу прокормления сорока миллионов живущего втаких-то пределах народа, и я, очевидно, не могу достигнутьвнешней цели прокормления и избавления от несчастий таких-толюдей, а приставлен я к своей душе, к тому, чтобы свою жизньпровести как можно ближе к тому, что мне указывает моя совесть.

Совесть же моя говорит мне, что я виноват переднародом, что постигшая его беда отчасти от меня и что потому мненельзя продолжатьжить, как я жил, а надо изменить свою жизнь, как можно большесблизиться с народом и служить ему.

И удивительное дело, стоит человеку отвернутьсяот задачи разрешения внешних вопросов и поставить себе единый, истинный, свойственный человеку внутренний вопрос: как мнепрожить наилучшим образом в этот год тяжелого испытания — чтобывсе те общие вопросы получили разрешение.

Общая правительственная деятельность, задаваясьвнешней целью — прокормить и поддержать благосостояние сорокамиллионов людей, встречает на своем пути непреодолимые препятствия. 1) Определить степень предстоящей нужды длянаселения, могущего проявить в этом поддержании себя наибольшуюэнергию и совершенную апатию, — нет никакой возможности. 2) Если допустить, что определение это возможно, то количествотребуемых сумм так велико, что нет никакого вероятия приобрестиих. 3) Если допустить, что суммы эти будут найдены, то дароваяраздача денег и хлеба населению ослабит энергию исамодеятельность народа, более всего другого могущую поддержатьв нынешнее тяжелое время его благосостояние. 4) Если идопустить, что раздача будет производиться так, что не ослабит самодеятельности народа, то нет возможности правильно распределить пособия, и ненуждающиеся захватят долю нуждающихся, из которых большинство все-таки останется без помощи и погибнет.

Только деятельность, имеющая внутреннюю цель длядуши, всегда соединенная с жертвой, только такая деятельность устраняет все препятствия, мешавшие деятельности правительственной с внешней целью.

Это та деятельность, которая заставляет внынешнем голодном году в голодной местности, что я видел не раз, крестьянку, хозяйку дома, при словах: «Христа ради», слышных подокном, пожаться, поморщиться и потом все-таки достать с полкипоследнюю, начатую ковригу и отрезать от нее с пол-ладоникусочек и, перекрестившись, подать его.

Для этой деятельности не существует первого препятствия — невозможности определения степени нуждынуждающегося: «Просят Христа ради Маврины сироты». Она знает, что им взять негде, и подает.

Не существует и второго препятствия —огромности количества нуждающихся: нуждающиеся всегда были и есть, вопростолько в том, сколько я своих сил могу им отдать. Подающеймилостыню хозяйке не нужно рассчитывать того, сколько миллионовголодающих в России. Для нее один вопрос: как пустить нож поковриге, — потоньше или потолще? Но тонко ли, толсто ли, онаподает и твердо, несомненно знает, что если каждый от себяоторвет, то всем достанет, сколько бы их ни было.

Третье препятствие еще меньшесуществует для хозяйки. Она не боится того, что подача этоголомтика ослабит энергию Мавриных ребят и поощрит их к праздностии попрошайничеству, потому что она знает, что и эти ребятапонимают, как дорог ей ломоть, который она отрезает им.

Нет и четвертого препятствия. Хозяйкенет нужды заботиться о том, правда ли нужно подать тем, которыестоят теперь под окошком, и нет ли других более нуждающихся, которым бы надо отдать этот ломоть. Ей жалко Мавриных ребят, онаи дает им, и знает, что если все друг дружку жалеть будут, товсем хорошо будет и нынешний год и всегда и в России и во всеммире.

Вот эта-то деятельность, имея только внутреннююцель, всегда спасала, спасает и теперь спасет людей. Вот эта-тодеятельность должна быть усвоена людьми, желающими в нынешнее, трудное время служить другим людям.

Спасает эта деятельность людей потому, что онаесть то зерно, мельчайшее из всех, которое вырастает ввеличайшее дерево.

Так ничтожно то, что могут сделать один, двачеловека, десятки людей, живя в деревне среди голодных и посилам помогая им. Очень мало. Но вот что я видел в свою поездку. Шли ребята из-под Москвы, где они были в пастухах. И одинзаболел и отстал от товарищей. Он часов пять просидел и пролежална краю дороги, и десятки мужиков прошли мимо его. В обед ехалмужик с картофелем и расспросил малого и, узнав, что он болен, пожалел его и привез в деревню.

Кто это? Кого привез Аким? — Аким рассказал, чтомалый болен, отощал, не ел два дня. Малого посадили у избы, достаросты. Подошла одна баба, принесла картошек, другая пирожка, третья молока. — Ах, сердечный, отощал! Как не пожалеть? Своедетище. И тот самый малый, мимо которого, несмотря на его жалкийвид, проходили, не пожалев его, десятки людей, стал всем жалок, всем дорог, потому что один пожалел его.

Тем-тои важна любовная деятельность, что она заразительна. Деятельность общая, правительственная, выражающаяся в теперешних обстоятельствах даровой раздачей, по расписаниям и спискам, хлеба и денег, вызывает самые дурные чувства: жадность, зависть, притворство, осуждение; деятельность личная вызывает, напротив, лучшие чувства, любовь и желание жертвы. «Я работал, трудился —мне ничего, а лентяя, пьяницу награждать. Кто же ему велелпропивать? Поделом вору и мука», — говорит богатый и средниймужик, которым не дают пособий. С неменьшей злобой говоритбедняк про богача, требующего равную долю. «Мы и бедны-то от них— от богачей. Они нас сосут, а им еще давай нашу долю; он и такгладок» и т. п. Такие чувства вызывает раздача дарового пособия. Но, напротив, увидит один, как другой поделился последним, потрудился для несчастного, и ему хочется сделать то же. В этомсила любовной деятельности. Сила в том, что она заразительна, акак скоро она заразительна, то распространению ее нет пределов.

Как одна свеча зажигает другую, и одной свечойзажигаются тысячи, так и одно сердце зажигает другое, изажигаются тысячи. Миллионы рублей богачей сделают меньше, чемсделают хоть небольшое уменьшение жадности и увеличение любви вмассе людей. Только бы увеличилась любовь — сделается то чудо, которое совершилось при раздаче 5 хлебов. Все насытятся, и ещеостанется.

И сделать это чудо могут не те люди, которые сгордым сознанием своей необходимости народу, не изменяя своегоотношения к нему, будут изыскивать общие средства прокормления32-х миллионов, а только те, которые, сознав свою вину переднародом в угнетении его и отделении себя от него, с смирением ипокаянием постараются, соединившись с ним, разделить с ним и егобеду нынешнего года.

Деятельность эта практически представляется мнетакою: человек из общества, желающий в тяжелый нынешний годпринять участие в общем бедствии, приезжает в одну изпострадавших от неурожая местностей и начинает там жить, проживая там на месте, в Мамадышском, Лукояновском, Ефремовскомуездах в голодной деревне, те обычные десятки тысяч, тысячи илисотни рублей, которые он проживает ежегодно и посвящая свойдосуг, употребляемый им в городах на увеселения, на ту деятельностьна пользу голодного народа, какая ему будет по силам. Уже одното, что он будет жить там и проживет там то, что он проживает обыкновенно в городе, принесет материальную помощь народу; а то, что он будет жить среди этого народа, даже не с самоотвержением, но только с бескорыстием, уже принесет нравственную пользу ему инароду. Очевидно, человек, приехавший в голодную местность длятого, чтобы быть полезным народу, не может ограничиться тем, чтобы только жить в свое удовольствие среди голодного населения. Я представляю себе такого человека, мужчину или женщину илисемью с средними средствами, положим с тысячью рублями в год, переехавшего так в неурожайную местность.

Лицо это или семья нанимает или получает отзнакомых помещиков помещение, или выбирает, нанимает избу, устраивается в ней сообразно своим требованиям и способностям кперенесению неудобств жизни, заготавливает дрова, провизию, заводит лошадь, корм и т. п. Всё это хлеб народу; но этим немогут ограничиться отношения этой семьи или этого лица к народу. На кухню придут сейчас же нищие с сумами. Надо подать. Кухаркажалуется, что хлеба выходит много. Надо или отказывать вкусочках, или печь лишние хлебы. Стали печь лишние хлебы, народустало ходить больше. Из семьи, где хлеб дошел и есть нечего, пришли попросить, надо и туда дать. Оказывается, что своякухарка не управляется и печь мала. Надо нанять избу для хлебови нанять особую кухарку. Это стоит денег. Денег нет. Упоселившегося лица есть друзья, знакомые, которые знают, что онили она уехали в неурожайный уезд. Ему или ей присылают денеглюди, знающие его, и дело продолжается, принимает соответствующие нужде формы, растет.

Мне кажется, что столовые, — места, где кормятприходящих, — эта та форма помощи, которая сама собою сложитсяиз отношений богатых людей к голодающим и принесет наибольшуюпользу. Форма эта более всего вызывает прямую деятельность помогающего, более всего сближает его с населением, менее всегоподлежит злоупотреблениям, дает возможность при меньшихсредствах прокормить наибольшее число людей, а главное, обеспечивает общество от того страшного, висящего над нами всемиДамоклова меча, — мысли о том, что вот-вот, пока мы живемпо-старому, здесь, там умер человек от голода.

Еслибы такие столовые распространились везде в голодающих местностях, ужасная, угнетающая нашу совесть угроза была быустранена.

В Данковском и Епифанском уездах с сентября открылись такие столовые. Народ дал им название «сиротских призрений», и, как кажется, самое название это предотвращает злоупотребление этими учреждениями. Здоровый мужик, имеющий хоть какую-нибудь возможность прокормиться, сам не пойдет в эти столовые объедать сирот, да и, сколько я наблюдал, считает это стыдом. Вот письмо, полученное мною от моего приятеля, земского деятеля и постоянного деревенского жителя, о деятельности этих сиротских призрений:

«Шесть сиротских призрений открыто неболее десяти дней, и уже питается в них около 200 человек. Заведующий столовыми, с совета сельского старосты, уже принуждендопускать едоков с разбором, так много представляется нуждающихся. Оказывается, что кормятся крестьяне не семьями, ачто нуждающиеся семьи выставляют своих кандидатов — почтиисключительно старух и детей. Так, например, отец шести человекдетей — в дер. Пашкове — просил допустить двух из них, азатем через два дня привел еще третьего. Староста говорил, что«особливо хорошо поглядеть, как помлаже ребятишки свекольникполюбили». Тот же староста мне рассказывал, что иногда материсами приводят своих детей, «слыгаются, что это для смелости, аоглядится, да и сама поест». Когда слышишь эти слова старосты, то понимаешь, что это не ложь и что придумать их нельзя; ужелиголод еще не наступил? Мы, конечно знаем, что зверь у порога; нобеда в том, что этот зверь одновременно врывается во столькосемей, что не хватит, пожалуй, наших запасов. Учет показал, чтов день выходит на едока 1 1/2 ф. хлеба и 1 ф. картофеля, но сверх того потребно топливо давсякая мелочь: лук, соль, свекла и т. д. Более же всегозатрудняет топливо, оно представляет собою наиболее дорогойматериал. Крестьяне установили очередные подводы, чтоб ездить заприпасами. Организация требует распорядительного человека, ихлопотлива хозяйственная заготовка припасов; самые же сиротскиепризрения не нуждаются в надзоре за расходованием припасов: сама хозяйка так привыкла жить век крохами, да к томуже все посетители так следят за оборотами своей столовой, чтомалейшая небрежность — и она моментально бы огласилась, а затем и устранилась бы сама собой. У меня вырыто новых дваподвала и в них засыпано уже 300 четвертей картофеля, но всегоэтого мало, так как требования растут ежедневно. Кажется, чтопомощь попала в самую надлежащую точку. Человек над шестьюстоловыми поставлен, но время расширить круг деятельности столовых и срок еще не пропущен.

Чую, насколько отрадна для молодого поколениябудет работа в столовых; ведь испытываешь наслаждение, поливая взасуху растения; каково же должно быть упоение ежедневно кормитьголодных малышей!»

Больших подробностей о деятельности этихучреждений я пока не знаю. Думаю, что эта форма удобная ивозможная, но эта форма не исключает все другие. Живущие подеревням лица, как только они вступят в близкое инепосредственное общение с народом, найдут новые, соответствующие нужде формы помощи, которые могут быть добесконечности разнообразны.

Нужно только, чтобы были люди. А люди эти есть, наверное есть. Я был в 4-х уездах, и в каждом уезде есть ужелюди, готовые на эту деятельность и в некоторых начавшие ее.

Лев Толстой.