НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

К главе I.

Духовное существо это, которое есть наше разумное сознание, проявляющееся в виде совести, как и сказано, ничего не предписывает, не делает ни малейшего насилия над животным существом, но не переставая указывает ему его отступление от требований добра, и это указание парализирует деятельность существа. Точно также как отклонение компаса от линии, определенной компасом, не насилуя того, кто руководится им, парализирует его деятельность, и сознание отклонения от истинного пути выражается страданием. Сознание же совпадения с истинным путем дает радость и увеличение энергии жизни.

К главе I.

Все мы с детских лет знаем радостное чувство сознания того, что ты сделал то, что от тебя ожидали, и что старшиe довольны тобой. Так это в детстве где место совести занимает одобрение других. В молодости же и в зрелых годах, во время которых одобрение старших получает меньше и меньше значения и на место его является собственное разумное сознание. Все мы знаем, что нет более радостного воспоминания, как воспоминание о тех временах, когда ты знал, что сознательно делал то, что должно было. И все мы знаем, что нет более тяжелого воспоминания, как о тех временах, когда ты знал, что надо было, и не делал этого, или знал, что не надо было делать то, что ты делал, и всетаки делал это.

Не счастье — счастье слишком неопределенное выражение, но благо, главное благо жизни — в соответствии своих поступков требованиям своего сознания, и худшее, несчастливейшее состояние — это чувство несоответствия своих поступков требованиям своего сознания, — разногласие между ними.

Чем меньше разногласия, тем счастливее человек, чем больше это разногласие, тем человек несчастнее.

Согласие жизни и требований сознания есть блаженство. Разногласие между требованиями сознания и жизнью есть страданье, и страданье такое сильное, что человек не может долго переносить его и так или иначе выходит из него.

Выходить же из этого разногласия есть два способа: один — это приближение своей жизни к требованиям сознания; другой — это затемнение сознания.

К главе I.

Способы внешние — скрытие указаний совести посредством отвлечения внимания — бесконечно разнообразны. Таковы всякого рода забавы, увеселения, собрания, балы, охоты, карты, шашки, шахматы, кости. Таковы всякого рода зрелища, цирки, спорты, парады, скачки, выставки, театры, всякого рода чтения без определенной цели: газеты, романы, таковы ненужные наряды, ненужные путешествия, ненужные работы физическия и умственные, от вышиваний в пяльцах до решения вопросов о происхождении видов, таковы заботы о приобретении собственности и славы людской. Способов этих очень много, и все они действительны, но не всегда достаточны.

К главе II.

Оттого и говорится и повторяется это скверное слово писания (как жаль, что помнят больше всего такие слова), что вино веселит сердце человека (хотя вино собственно не веселит, а только уничтожает ту тоску и страдание, происходящие от сознания несогласия своей жизни с требованиями совести, и потому дает ход жизни, так как при сознании несоответствия нельзя жить, как нельзя идти, не зная дороги). Вино делает то, что перестает быть стыдно, совестно, скучно и мучительно, и потому кажется, что оно веселит.

К главе II.

К несчастью, в писании есть случайное слово: вино веселит сердце человека, и как всегда, умные, важные слова забыты, глупые и неважные помнятся и привидятся.

К главе II.

Про себя знаю, что когда я пил вино — я редко напивался — раза два в жизни — то я делал, не будучи тем, что называется пьяным, под влиянием его такие поступки, говорил такие вещи (а в нашем быту главные наши поступки — слова), которые и не подумал бы сделать и сказать без вина.

К главе II.

Морфинист требует одного спокойствия физического, безболезненности, и наркотик дает ему это. Сознание едока или курильщика опиума и хашиша требует удовлетворений похоти, которые невозможны ему, и наркотик погружает его в состояние галлюцинации, при котором ему кажется, что он имеет то, чего ему хочется. Разница хашиша, опиума от алкоголя и табака та, что табак разрешает судью и критика умственного, распускает преимущественно ум и речь, алкоголь — преимущественно чувство, морфин, хашиш и опиум преимущественно воображение. При первом — табачном опъянении усыпляется задерживающий размах и произвол ума, при алкоголе — задерживающее чувство, при морфине, опиуме, хашише — воображение

К главе II.

Все знают, что страстные потребители морфина, опиума, хашиша, предаваясь своему пороку и живя в мире воображения, в который их переносит прием одуряющего вещества, все более и более становятся равнодушными к жизни, не стараясь уже изменять ни себя, ни условия своей жизни соответственно требованиям своего сознания, и становятся тем, что называется невменяемыми. Ненормальность этих людей признается всеми, и мы совершенно справедливо относимся к ним, как к больным людям, с которыми нельзя рассуждать, но которых надо лечить. Почему же люди нашего мира, постоянно пьющие вино и курящие, представляются нам совершенно нормальными, и нам и в голову не приходит, что люди, потребляющее алкоголь и табак, точно также люди не нормальные и больные, как и морфинисты или едоки и курильщики опиума и хашиша? —

Если можно установить различие между последствиями потребления опиума, хашиша, морфина, алкоголя и табаку, то только в особенностях нарушения цельности душевной деятельности: одно вещество нарушает одну сторону душевной деятельности, другое — другую; но все одинаково нарушают нормальность этой деятельности, а потому все одинаково достигают цели скрыть от человека требования его сознания. Я не испытал действия морфина, опиума, хашиша и могу судить о действии их только по тому, что слышал и читал, а потому и мнение мое о том, на какую сторону душевной деятельности действуют морфин, опиум, хашиш, я высказываю только как предположение, тогда как действие алкоголя и табаку, которое я испытал на себе и постоянно наблюдаю, я утверждаю, как несомненное данное опыта и наблюдения, всегда могущее быть проверенным и подтвержденным. Действие морфина и опиума, мне кажется, состоит преимущественно в уничтожении в человеке сознания его физической слабости, действие хашиша — в уничтожении руководителя воображения. Так я предполагаю. Действие же алкоголя состоит в уничтожении сознания чувства хорошего и дурного; табака — в уничтожении сознания разумного и бессмысленного. Опиум и морфин уничтожают, как бы, совесть тела, хашиш — совесть воображения, алкоголь — совесть чувства, табак — совесть ума. —

О морфине, опиуме, хашише я предполагаю, но о вине и табаке я утверждаю. Утверждаю, что вино лишает человека совести, табак — разума.

К главе II.

<Так что не в одних тех случаях, когда нужно выпить для храбрости, чтоб поехать к женщинам, украсть, убить, одурманивание вином заглушало совесть. Оно заглушает ее всегда> и тогда, когда под влиянием его <не совершается особенно резких, нарушающих порядок жизни поступков, и совесть заглушается нетолько тогда,> когда человек напьется до того, что шатается и путается языком, но и тогда, когда <человек пьет свою постоянную и умеренную порцию. Едва ли даже не полнее при умеренном и постоянном употреблении. При сильном пьянстве, например, бывает просвет, во время которого человек может одуматься. При умеренном и постоянном употреблении их нет. Напрасно думают, что действие вина прекращается через 3—4 часа, действие его на душевное состояние продолжается не менее суток, доказательством чего служит так называемое похмелие.

Один хмель не успеет пройти до половины, как напускается уже другой. В промежутках же подбавляются приемы табачного дурмана, так что умеренно пьющие и курящие люди живут постоянно с подавленной, недействующей совестью.>

К главе II.

Людям одуренным никак нельзя видеть своего положения. Они не выходят из состояния дурмана. Человек, постоянно употребляющий спиртные напитки, выпивает свою порцию водки, вина, пива за завтраком. Не успеет пройти хмель, держащийся более 5 часов, как наступает обед, потом ужин, ежели в промежутках еще не выпиваются экстренные порции. В промежутках же не прекращается курение табаку, так что если и выбивается у иных совесть из за опьянения вина — табак заглушает эти последние проблески.

К главе III.

Таково внешнее различие действия опиума, алкоголя и табаку, но есть и внутреннее различие. Различие это, насколько я его наблюдал на себе и других, в том, что алкоголь заглушает, так сказать, совесть чувства, а табак — совесть разума. Алкоголь скрывает требования совести чувства, устраняет задерживающую силу, которая не позволяет выражаться всем зарождающимся чувствам. Табак устраняет ту задерживающую силу разума, которая не позволяет высказываться всем зарождающимся неясным мыслям.

К главе III.

Лесинг говорит: viele Leute hoeren mit dem Denken da auf wo das Denken anfaengt ihnen Shwirigkeit zu bereiten256 [многие люди перестают думать там, где размышление начинает представлять для них трудности] — начинает быть трудно. (Можно прибавить: где только думанье и плодотворно). Каждый знает, что при работе мысли, как и при всякой работе, наступает момент, когда является ощущение напряжения труда, тот момент, когда именно и достигается плод мышления; и вот тут-то, как и в физической работе, является искушение — не идти дальше, отдохнуть, бросить. Вот этому-то самому искушению помогает табак. Человеку смутно начинают представляться дальнейшие новые выводы. Ему нужно напряжение внимания, чтобы рассмотреть их. Он устал, ему тяжело. Он закуривает; то немногое, что было видно, скрывается.

К главе III.

Ни на чем это так не видно, как на шахматной игре. Партия идет обычно, но вот наступает важный, решающий ход, игрок думает, соображает и не решается, наконец, если он курит, он зажигает папиросу, затягивается, одурманивается и делает ход. Собственно, происходит тут следующее: каждый игрок по свойству своей головы и вследствие большей или меньшей практики игры может обдумать варианты ходов до известных пределов. Когда наступает трудный ход, игрок делает напряжение, чтобы видеть дальше этих пределов, и, смутно представляя себе дальнейшие варианты, испытывает ощущение тяжести напряжения. Для того, чтобы поступить разумно, ему надо бы сделать еще бòльшее напряжение, но вместо этого он, под предлогом того, что куренье проясняет ему мысли, закуривает, одурманивается, скрывает от себя эти дальнейшия возможности соображений и, не видя уже их, ограничивается меньшими вариантами, низшими соображениями — и делает ход. Тоже самое происходит при всех умственных работах.

К главе III.

Каждое наркотическое вещество усыпляет различные свойства сознания. Насколько я могу судить, не испытав сам действия морфина и опиума, морфин и опиум заглушают преимущественно совесть тела. Человек теряет сознание несоответствия состояния тела с требованиями здорового состояния — от этого прекращение страданий — усыпление. Хашиш, сколько я могу судить по тому, что читал о нем, преимущественно заглушает совесть представлений. Человек, не теряя сознания тела, теряет сознание несоответствия своих представлений с действительностью, и от того — преувеличенные, пространственные и временные мечтания. Алкоголь, сколько я мог наблюдать его действие на себе и других, заглушает преимущественно совесть чувства. Не теряя в первой степени опьянения ни сознания своего тела, ни сознания представлений действительности, человек теряет сознание несоответствия своих чувств с требованиями совести. Пьяный вином человек проявляет все те чувства, которых он не выказывал, будучи трезвым. Табак, сколько я мог наблюдать его действие на себе и других, заглушает совесть мысли. Человек под влиянием табака, не теряя сознания ни тела, ни представления действительности, ни нравственного чувства, теряет сознание соответствия своих мыслей и выражения их с требованиями здравого смысла. Если представить себе совесть, как регулятор деятелъности тела, воображения, поступков и мыслей, то морфин и опиум освобождают от регулятора телесного, хашиш — от регулятора воображения, вино — от регулятора чувств, табак — от регулятора мыслей и слов.

То, что я говорю о действии опиума и хашиша, я говорю гадательно, то же, что я говорю о действии алкоголя и табака, я говорю по опыту и наблюдению, которые всегда могут быть проверены. Различие между действием на людей дурмана вина и табака очень определенно и ясно. Опьянение вином скрывает несоответствие желаний, опьянение табаком — несоответствие мыслей с требованиями совести. Трудно сказать, какое из двух вреднее. Одно дополняет другое.

Трезвый от вина человек одерживает проявление своих чувств. Сознавая несоответствие своих желаний с требованиями совести, он подавляет их и воздерживается от поступков. — Опьянение же вином скрывает от него требования совести и тем устраняет то, что задерживало проявление чувств, и у пьяного нетолько на языке, но и на деле то, что было у трезвого на уме.

Табак, насколько я мог наблюдать его действие на себе и других, действует почти также, но с тою разницею, что он заглушает преимущественно совесть мысли. Накурившийся человек, не теряя сознания тела, представлений действительности и даже сознания требований совести, теряет сознание несоответствия своих мыслей и выражений их с требованиями разума.

Трезвый от табака, т. е. не накурившийся человек боится дать ход всем тем мыслям, которые пробегают у него в голове, и высказать их словами. Он сознает несоответствие их с требованиями здравого смысла. Опьянение же табаком скрывает от него это несоответствие, все проходящия ему через голову мысли кажутся ему одинаково хорошими и важными, и он высказывает их, не взвешивая, не сличая и не оценивая их.

К главе III.

Если бы Кант и Спиноза не курили, то вероятно Критика чистого разума не была бы написана таким ненужно непонятным языком и Этика Спинозы не была бы облечена в несвойственную ей форму математического сочинения, и т. п.

К главе IV.

Вижу я побоище Севастополя, ползающих раненых, которых Пелисье не дает убирать, чтоб нагнать страх. Это ужасно.

Да. Но на днях я вижу юнкера в обтянутых штанах, надушенного, и присутствую при его разговоре с старым человеком, защитником системы мира, говорящим257 Написали: говорящаго об ужасе, жестокости, незаконности, нехристианности войны. Юнкер спорит, горячится. Старик говорит: «ну, вы добрый молодой человек, счастливый, как, за что вы будете участвовать в бойне? Разве нет других дел?» — И я вижу, что у юноши идет борьба. В сознании — весы стоят ровно. Надо только не нарушать его. Юноша закуривает. — «Нет, — говорит он, — я присягал: я убью, и убью того, кто не пойдет убивать». — Что страшнее? Конечно, второе. Первое кончилось, когда совершилось, а юноша этим решением, словом несет в мир страшные последствия.

Так вот от этих-то чуть чуточных изменений в области мысли происходит вся истинная жизнь человека и человечества.

К главе V.

Делается ужасное дело.

Человечество движется вперед к своему нравственному совершенству. Движение это совершается движением отдельных лиц. Движение отдельных лиц совершается умственными и нравственными усилиями. Нравственные усилия эти производят все движение вперед человечества, в них вся жизнь человечества. И эти-то усилия, те, которыми одними движется человечество, сознательно парализируются употреблением одурманивающих веществ.

К главе V.

Человек нашего круга, т. е. достаточный и образованный, живет, как все в России, Англии, Франции, Америке, потребляя при каждой еде умеренное количество алкогольного питья, или куря по нескольку сигар или папирос в день, или употребляя и то и другое. Человек этот никогда не бывает пьян и не заговаривается, не шатается. Он читает, пишет статьи, сочинения, служит, заседает в палате, суде и говорит речи в палатах и за обедами. Человека этого считают нормальным. Но стоит сравнить человека в этом состоянии постоянного одурманиванья с ним же самим, если бы он подвергал себя постоянному опьянению, или со всяким другим совершенно трезвым от алкоголя и табаку, чтобы убедиться, что человек этот далеко не в нормальном положении.

Человек, выпивающий по рюмке водки или стакану вина за завтраком, обедом, ужином или выкуривающий 10, 20 папирос или трубок в день, никогда не бывает свободен от дурмана, хотя и не лишающего его способности низшей душевной деятельности, лишающего его полной ясности мысли.

К главе VI.

Куренье притупляет, так сказать, самое острее совести, затемняет совесть разума и потому дает простор беспорядочной, бессмысленной умственной деятельности. От этого эти не могущие иметь никогда никакого конца разговоры, которые не переставая происходят в накуренных комнатах с неугасаемыми папиросами во ртах, разговоры того особенного папиросочного характера, в которых все торопятся говорить, спорят, волнуются и никогда не могут сказать, зачем они говорят то, что говорят. От этого это огромное количество всякого рода литературных, переливающих из пустого в порожнее произведений, которые нельзя иначе назвать как дурманными, вертящихся десятками лет все на одном и том же, носящих на себе этот особенный папиросочный характер, состоящий, главное, в том, что чувствуется, что тому, кто говорит и пишет, нет никакой надобности говорить или писать о том, о чем он говорит или пишет. От этого вообще это огромное количество книг, затопляющих своей бесполезной массой все действительно полезное и хорошее, и от этого и писанья и произведения искусства разбора гораздо более низкого, чем тот, к которому должны бы принадлежать произведения людей, которые их составляют.

К главе VI.

Кажется, что благодаря этому всеобщему постоянному опьянению никогда человечество не жило в таком разладе между сознанием и практикою жизни. Возьму для примера хоть три всегда поражающия меня явления и отношение к ним людей.

Никогда, мне кажется, сознание ужасов, жестокости, безнравственности, бессмысленности войны не было столь общим, и никогда так старательно не вооружались все народы друг против друга.

Никогда, мне кажется, сознание несправедливости угнетения одних людей для удовлетворения порочных прихотей других не было столь общим, и никогда безумная роскошь не доходила до таких пределов.

Никогда не было так обще сознание необходимости соединения людей в одном общем и разумном веровании, и никогда с такой исключительностью и неуступчивостью не проповедовались самые дикия, устаревшия и вновь выдумываемые самые нелепые религиозные учения и пр. и пр.

К главе VI.

Только вследствии этого постоянного дурмана от алкогольных напитков и курения, в котором находятся почти все люди нашего общества, происходит то необыкновенное явление, что люди нашего круга, умные, образованные, заняты так серьезно такими удивительными пустяками, которыми они заняты. Только вследствии этого всеобщего одурманивания возможно появление такого огромного количества всякого рода литературных произведений никому ненужных. Только вследствии этого всеобщего состояния одурения возможно появление этих бесчисленных так называемых произведений искусства, главный характер которых состоит в том, что они никому ни на что не нужны. Только вследствии этого состояния одурения возможны эти столь обыкновенные в нашем обществе, везде в данное время, все одни и теже разговоры и споры, вертящиеся все на одном и том же, никому ничего не объясняющие и никому даже не нужные. Только вследствии этого всеобщего одурения происходит в жизни та поразительная, но никем не замечаемая противоположность между поступками людей и теми принципами, которые они исповедуют.

10 Апр. 1890. Ясн. Поляна.

Спросить у человека, в чем его счастье? и вы получите бесконечно разнообразные ответы: один хочет быть богат, другой славен, третий быть любимым предметом своей любви и т. д. Но спросите у человека, когда он был наиболее счастлив. И всякий человек, способный вспомнить и обдумать, скажет, что он был счастлив, наиболее счастлив тогда, когда его жизнь, его поступки наиболее сближались или совпадали с требованиями его совести, когда он делал то, что по своей совести должен был делать, и делал так, как по своей совести должен был делать.

Человек жив духом, а не плотью. Отрежь у человека руку, ногу, обе руки, обе ноги, человек все человек — душа Божия. Но повредись человек в разуме и совести, хоть бы и все члены у него были целы и был бы он сильней и быстрей всякого другого человека, человек уже не человек, а хуже безсловесной скотины.258 Потому что заглохла в нем или совсем замерла душа Божия Жизнь человека в духе его, в разуме и совести его. И потому как ни страшны человеку повреждения тела и членов его, страшнее всего человеку должны быть повреждения духа, разума и совести его. А между тем мы видим, что люди, которые всеми силами берегут от повреждения свое тело и члены, сами своей охотой подвергают повреждению свои духовные силы, свои разум и совесть. Мало того, ищут этого повреждения, привыкают повреждать свою душу, в повреждении этом находят удовольствие. Человек бережет свои руки, ноги, чтоб не замозолить, не занозить их, да что я говорю: руки, ноги — лицо бережет от загара, ногти, волосы бережет; этот же человек нисколько не жалеет своего разума и совести и охотно или выпивает одурманивающего питья, или накуривается одурманивающей травы, опиума, хашиша, табаку, затемняя тем свою совесть и разум.

Нигде и никогда или очень редко люди уродуют свое тело, то тело, в котором нет силы жизни, и везде и всегда люди уродуют свою душу, то самое, в чем самая сила жизни. Отчего такое странное дело? Зачем люди уродуют свою душу? Откуда берется у людей, у большинства людей эта потребность одурманиваться? —

Я много думал и читал об этом, наблюдал эти привычки над другими людьми и, главное, сам над собой замечал тогда, когда я сам пил и курил, и в особенности когда я старался отвыкать от того и другого и мог наблюдать в себе те причины, которые тянули меня к одурманиванию себя вином и табаком. По моему, причина происходить вот от чего:

Тело человека есть орудие, посредством которого человек делает то, что показывает ему душа. В душе человек носит всегда образцы того, что он должен делать, того, чем он должен быть. Чтобы ни делал человек, в душе его всегда есть голос, который на каждый шаг, на каждый поступок его говорит ему, так или не так он делает или, точнее, на сколько то, что он делает, близко или далеко от того, что он должен делать. Все равно как ватерпаз и угольник, на которые прикидывает каменьщик или плотник все, что он сделает, показывает ему, на сколько прямо или не прямо то, что он делает.

Плотник бережет свой ватерпас, отвес и угольник для того, чтобы они не покривились и чтобы то, что он делает, не вышло кривым. Казалось бы и человеку надо всеми силами беречь свою совесть и разум для того, чтобы всегда знать, что ему должно делать. Но разница в том, что плотник и каменьщик здесь сейчас должны сдать свою работу и здесь сейчас подрядчик или хозяин не примут его работу, если она сделана криво; от человека же принимает его работу жизни не другой человек, а сам Бог, и принимает ее, какая бы она ни была, предоставляя самому человеку судить о том, крива или пряма, угодна или не угодна Богу его работа. И вот от этого то и происходит то, что одни люди стараются как можно улучшать свою работу, приближать ее к тому образцу, который заложен в их совести, и для этого как можно больше берегут ясность и чистоту своего образца, чтобы быть в состоянии все больше и больше приближаться к нему, другие же, отдалившись от образца, стараются не видать его и для этого стараются затемнить его. В этом одном я нашел объяснение того непонятного всеобщего стремления слабых людей затемнять в себе табаком, вином, хашишем, опиумом то, что есть в них самого дорогого, самого главного — своих совесть и разум.

И доволен и истинно счастлив, спокоен, радостен бывает человек только тогда, когда дела его близко подходят к тому, что показывает ему его отвес и угольник, т. е. его разум и совесть. Чем ближе сходятся стена и угол с отвесом и угольником, тем радостнее плотнику, чем ближе дела человека к тому, чего требует от него совесть, тем радостнее человек, и тем тревожнее и несчастнее человек, чем больше удаляется одно от другого.

Все большее и большее приближение того, что делает человек, с тем, чего требует его совесть, и составляет главное дело жизни всякого человека, потому что в этом приближении только истинное счастие, и в обратном, в удалении поступков от того, чего требует совесть — все несчастие человека. Так что, казалось бы, человеку дано все для того, чтобы он был счастлив — дан ему верный отвес и угольник, показывающие ему, как и что ему надо работать, и дана ему возможность работать и приближаться к тому, что должно быть, и в этом находить счастье.

Казалось бы, чего же еще нужно человеку, стоит ему идти по открытому ему пути, и он верно получает благо, но, видно, нужно человеку испытать все роды обманов и ложных путей, прежде чем взойти на истинный путь, и вот люди, вместо того, чтобы приближать свои поступки к тому, чего требует совесть, придумали средство, не изменяя своей жизни, приближать к своей дурной жизни требования совести. Средства эти в том, чтобы не стену выправлять по отвесу, a отвес отводить рукой по кривой стене и думать, что стена прямая, одурманить и покривить совесть по своим дурным делам и считать дурные дела — хорошими.

Удивительное дело: жили, жили люди без вина и без табаку, и теперь есть люди, которые живут без них, и понемногу, понемногу стали пить и курить люди, и теперь дошло до того, что пьют и курят уже почти все, и мужчины, и женщины, и дети даже, так что вина и табаку выходит столько, что отдавай люди те деньги или те труды, которые они тратят на табак и вино, то можно бы прокормить и одеть и призреть всех бедных, убогих, больных и старых и обучить в хороших училищах всех детей всего мира. Но не это удивительно; — мало ли люди тратят сил и трудов для своих удовольствий. И ничего бы не было удивительного, если бы питье вина и куренье табаку сами по себе доставляли бы удовольствие, так, как доставляют такое удовольствие259 красивая одежда игра, охота, роскошь, хорошая пища, плотская любовь. Всѣ эти дѣла прямо тянутъ къ себѣ человѣка, потому что онѣ прямо пріятны человѣку. Но совсѣмъ не то съ виномъ, табакомъ у насъ (и хашишемъ и опіумомъ въ Азіи и Африкѣ); всѣ эти одурманивающія веще[ства] сами по себѣ не доставляютъ удовольствія и человѣка не тянутъ къ себѣ, напротивъ (алкоголь, въ чемъ бы онъ ни былъ въ винѣ, въ водкѣ, въ пивѣ ли) алкоголь самый тотъ, отъ котораго крѣпость вина, и никотинъ, отъ котораго крѣпость табака, ни то ни другое не манится человѣку, а напротивъ отталкиваетъ, и всякій свѣжій человѣкъ, не испорченный привычкой, предпочтетъ пить сладкій, но не пьяный напитокъ и дышать чистымъ воздухомъ, а не табачнымъ дымомъ, и нюхать запахъ травы, цвѣтовъ, а не никотина.

И вместе с тем так или иначе, но люди, понемногу принуждая себя, преодолевают неприятность, происходящую от питья и куренья, привыкают к тому и другому и привыкают так сильно, что готовы лишать себя всего — не только удовольствий, но и необходимого; только бы иметь возможность курить или пить.