НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

Входит Василий Леонидыч, раскланивается с мужиками, курит.

[Василий Леонидыч.] Здравствуй, папа. Что, можно взять лошадь? Я бы поехал.

Леонид Федорович. Куда?

Василий Леонидыч. Да сам не знаю, куда нибудь бы поехал, а то скука.

Леонид Федорович. Да ты бы с сестрой поехал.

Василий Леонидыч. Ну, благодарю покорно. Это умереть от скуки. Что это, зачем мужики?

Леонид Федорович. Об земле. Вот сам бы ты занялся, я бы не продал.

Василий Леонидыч. Ну как вам не скучно все одно и тоже? Ну что там заниматься, собирать деньги? Это всякий может. (Зевает.) Пойти к мама. Ах да, папа, дай мне денег, сколько [...]

Леонид Федорович (уходит). Опять! Не могу я тебе давать беспредельно.

Василий Леонидыч. Ну Бог с ними и с вами. (Мужикам.) Вы давайте побольше денег.

1-й Мужик. Да только бы нам распространиться.

Василий Леонидыч. Распространиться! Гм! (Видит Таню в дверях.) Тантантаничка! А, и ты тут! (Хочет ущипнуть ее. Она отстраняется.) Один человек не скучный, и тот бегает от меня. Вот тоска то! (Идет наверх.)

Сцена представляет просторную людскую. Три мужика сидят в рубахах, один, 3-й мужик, в полушубке, и пьют чай. Кухарка, облокотясь на стол, слушает. Семен стоит улыбаясь.

Кухарка. Что ж, я чай, Настасья то скучала без сына то?

2-й Мужик. Как не скучать, 3-го сына берут. Липат отбился от рук, а этого только на ноги поставила, взяли.

Кухарка. Далеко загнали?

2-й Мужик. В Польшу куды то. Писал оттелева.

Кухарка. А сноха при ней?

2-й Мужик. Марфутка то? Пока живет с ней, и то говорю: не спускай, говорю, кума, со двора. А то сын придет, не с кем жить будет.

Кухарка. Как можно. Хоть мое дело — шляюсь по людям. Ну хорошо еще — прибилась сюда. Все жить можно.

1-й Мужик. Да уж что говорить. Солдатское житье известное.

Кухарка. Кушайте. (Наливает.)

3-й Мужик (перевертывает чашку). Спать уж и время, я чай. Мы как бы не того.

Кухарка. Э, спать! У них теперь самая гульба пойдет.

Семен. Еще самовары не ставили?

(Входит Таня.)

[Таня.] Что, водицы разжиться можно?

Кухарка. Мало у вас своих самоваров?

Таня. Да только чашку, крахмал заварить

Кухарка. Ну, чашку бери.

Таня (заваривает, взглядывая на мужиков, краснеет). А я уговор не забыла.

1-й Мужик. Да, уж исхитряйся, а мы сказали, миром тебя не забудем.

3-й Мужик. Уж как есть.

2-й Мужик. И чего, кажись, упираться ему? Добро бы хозяйствовал, а то ведь на глазах все тернью[?] идет. Прикащики пользуются, да и то не как надо. А так дуром, а тут денежки.

Таня (отходит и шопотом Семену). Просись сейчас жениться, а коли что говорить станут, скажи Ивана Ефимыча чтобы обо мне спросил.

Семен. Да какже при народе?

Таня. Эка, разве плохое что? Говорю, делай.

Входит Сахарин и вслед за ним Доктор.

Сахарин. Дома?

Григорий. Сейчас доложу. (Уходит.)

(Таня возится около шубки.)

Сахарит. А, доктор! Мое почтенье.

Доктор (с трудом узнавая). Мое почтенье. Да, да, ведь вы, кажется, в деревне живете.

Сахарин. Да вот приехал на несколько дней и хочу исследовать занимающий меня вопрос.

Доктор. А! О спиритизме! Ну, уж лучше нигде не исследуете, как здесь, у Леонида Федоровича.

Сахарин. Я слышал, у них замечательный медиум, так вот хочу сам видеть. (Доктор делает насмѣшливую гримасу.) Вы, я вижу, не верите.

Доктор. Отрицать положительно нет, так сказать, оснований, но не думаю, чтобы Леонид Федорович мог обставить явления вполне научно для исследований.

Сахарин. Ну, все равно, посмотрю. А вы что? Или болен кто нибудь?

Доктор. Не то чтобы болен, но некоторые осложнения, так сказать, в состоянии Анны Павловны. Ну, я руковожу, так сказать. (К Танѣ.) Встали?

Таня. В спальне. Да вы пожалуйте.

(Федор Иваныч и Григорий выходят.)

Федор Иваныч. Пожалуйте, просят. Григорий, проводите.

(Сахарин и Доктор раскланиваются и расходятся в разные стороны.)

Григорий (к Тане). Так как же быть то? А? Ты пойми, что Семен и что я. Я ничего для тебя не пожалею. (Опять приступает к ней и обнимает одной рукой.)

Таня. Кто в этом нуждается, тому это говорите. А я вами не нуждаюсь, вот и все. Оставьте, Христа ради. И что это, право, ей Богу? Вот я, право, Федору Иванычу скажу.

ЯВЛЕНІЕ [5-е].

Входит Федор Иваныч, камердинер, сытый, бритый, в пинс-не и с газетой в руках.

Федор Иваныч. Что это сказать хочешь? А?

Таня. Да вот от Григория Михайлыча прохода нет.

Федор Иваныч. Напрасно вы, Григорий, позволяете себе вольности. Шутить хорошо с тем, кто принимает ваши шутки.

Григорий. Что же это? И пошутить нельзя? Точно монастырь какой!

Федор Иваныч. Монастырь — не монастырь, а нехорошо это, и прошу вас оставить.

Григорий (про себя). Эка важничает. Право, точно князь какой!..

Федор Иваныч. Что? Ну да вас не переслушаешь. (Развертывает газету.)

(Таня чистит шубки, Григорий сидит надувшись и достает папиросу.)

Теже и Таня входит и становится за портьеру.

Сахатов. Ну какже начинается? Как вы процедируете?

Профессор. Очень просто. Прежде всего медиум усыпляется. Делаю это я или Шпюлер. И медиум впадает в транс. Как только он в трансе, так начинаются различные проявления: свет, шум, предметы летают. Тогда мы знаем, что духовные силы присутствуют.

Леонид Федорович. Иногда просто говорит голос, хватает вас за руки.

Профессор (перебивает). Иногда это может быть, но не всегда.

Сахатов. Какже большей частью вы сообщаетесь? Карандашем с блюдечком?

Профессор. Иногда с блюдечком, иногда стуками.

Леонид Федорович. Иногда прямо пишет один карандаш или печатает или телефонирует даже.

Профессор (перебивая). Приемов очень много, но прием наиболее употребительный и, по моему мнению, самый научный состоит в том, чтобы ставить вопросы, требующие положительного или отрицательного ответа. Положительные ответы выражаются стуками, отрицательные — молчанием.

Леонид Федорович. А то просто можно разговаривать. Последний раз, я помню, я его, Сократа, кажется, поймал за руку и просил отвечать.

Сахатов. Какже, по гречески?

Леонид Федорович. Я просил переводить.

Профессор (вздыхает). Самое обычное общение всетаки стуками. Разумеется, надо привыкнуть. Ведь и языкам говорить мы учились; так и здесь.

Сахатов, Доктор.

(Входит Доктор, оглядывается, ища лакея.)

Доктор (увидав Сахатова, с развязностью). А, мое почиене!

Сахатов. A! Доктор.

Доктор. А я думал, что вы за границей. К Леониду Федоровичу?

Сахатов. А вы что же? Болен разве кто?

Доктор (посмеиваяс). Не то чтобы болен, а знаете, с этими барынями беда. До трех часов каждый день сидят за винтом, тянется в рюмку со своей корпуленцией. А барыня сырая, толстая, ну и расстройство пищеварительных органов, давление на печень, нервы, ну и пошла писать, а ты ее подправляй, беда с ними. (Посмѣивается.) А вы что? Вы, кажется, спирит тоже?

Сахатов (обиженно). Я? (презрительно улыбаясь.) Я не только не спирит, но антиспирит. А слышал я, что появился у них новый медиум, так вот хочу посмотреть сам. Я, напротив, во всем скептик. Это одно, что остается в наш век. А вы, человек науки, как относитесь к медиумизму? Вижу, не верите?

Доктор. Я? Да никак. Мне, батюшка, некогда. Одно, что такой человек, как Алексей Владимирович принимает участие, как хотите, ученый профессор, европейская знаменитость, что нибудь да есть. Хотелось тоже как нибудь посмотреть, да все некогда, другое дело есть. (Танѣ) Встали?

Таня. Какже, пожалуйте.

Сахатов. Так до свиданья.

Доктор. Мое почтенье.

(Сахатов и Доктор расходятся в разные стороны.)

Бетси. Ну, а чтож острить! А скажите лучше, вы участвуете в нашей шараде?

Петрищев. Какже, я участвую в пляске дикарей. Я самый дикий дикарь, до такой степени дикий, что съедаю сырых 2-х генералов. Но вы, говорят, отказываетесь?

Бетси. Нисколько, вот и костюм готов. Вот он. (Указывает на артельщика.) Я не отказываюсь. От кого? Не от Казевайс.

Марья Константиновна. Как не от Казевайс?

Петрищев. Костюм не от Казевайс, а от Бурдье. (Хохочут.)