** [РЕЧЬ О НАРОДНЫХ ИЗДАНИЯХ.]
Вот что: давно уже — как я запомню — лет 30, завелись люди, которые занимаются тем, чтобы сочинять, переводить и издавать книги для грамотного простонародья, — т. е. для тех людей, которые и по малограмотности и по тому обществу, в котором они живут, и по бедности не могут выбирать книги, а читают те, которые попадают им в руки. Людей, таких издателей, — было довольно много и прежде — особенно развелось их много после воли, и с каждым годом, по мере того, как увеличивалось число грамотных, увеличивалось и число сочинителей, переводчиков и издателей, и теперь дошло до огромного количества. Сочинителей, составителей, издателей народных книг теперь бездна, но как было и прежде, так и теперь еще не установилось правильное отношение между читателями из бедного народа и сочинителями и издателями. Как прежде чувствовалось, что тут что-то не то, так и теперь, несмотря на то, что масса книг издается для народа, чувствуется, что если не все эти книги, то большинство не то, что сочинители, составители и издатели не достигают того, чего хотят, и читатели из народа не получают того, чего хотят.
Нельзя ли поправить это дело?
Прежде чем говорить о том, как, я думаю, можно попытаться поправить это дело, надо уяснить себе хорошенько и самое дело и в чем оно состоит.
Дело это, по моему, самое важное в мире, которому только может разумный человек посвятить свои силы. Дело — в духовном общении людей. Дело в распространении света истины. Дело — в единении людей около единой истины.
Дело это состоит из двух деятельностей: из желания людей, знающих больше других, сообщить свои знания не знающим и из желания незнающих узнать.
Дело несомненно состоит в том, что одни люди, знающие, богатые и переполненные знанием, желают сообщить это свое знание другим — лишенным его. С другой стороны и
Только этими тремя причинами можно объяснить те неудачи, которые до сих пор всегда сопутствовали попыткам издания народных книг.
По разрядам этих причин можно подразделить все неудачные, издававшияся и издающияся до сих пор книги.
Одни не знания хотят сообщить народу, а хотят возбудить в них известное настроение, почему нибудь желательное для издателей. Это все 2-й, 3-й и 10-й руки религиозные издания — монастырей, Исакиевского собора, Петровского монастыря, Пашковския, распространения душеполезных и т. п. Все книги эти не передают никаких знаний и не захватывают интереса читателя — потому именно, что авторы их не передают тех основ, которые привели их к известному настроению, а прямо и большею частью бездарно и глупо передают самое настроение. Лучшим образцом этого странного уклонения от цели и совершенной бесполезности могут служить Пашковския издания, — как умирающему сказали: «Кровь Христа спасла тебя», и он обрадовался и умер счастливый и т. п. Надо передать народу в книге те основы, то учение, которое приводит к такому настроению, а не самое настроение. Ошибка всех этого рода книг в том, что известное такое или иное религиозное настроение, вытекающее из чтения священного Писания, может быть передаваемо только художественным произведением, не есть дело знания, которое может быть передаваемо книгой, но есть дело жизни. — Все же, что может быть передаваемо книгой, есть самое священное писание Отцев церкви, религиозные исследования, а не настроение;
Другой разряд книг, и самый большой, это ошурки — та пища, которая не годится сытым, — «отдать ее голодным». К этому разряду принадлежат, во первых, все Пресновския издания — Весельчаки разные, стихотворные пакости, Похождения Графа и, во вторых, — отчего же не сказать правду, — все решительно, все забракованное для нас, сытых. Ведь это не шутка, а каждому случалось слышать: я никуда не гожусь, не попробовать ли писать для народа? В этом разряде есть прямо книги, невольно попадающия в народ вследствии ходов народной книжной торговли, но большая часть сознательно пишется нами для народа, т. е. пишется людьми, забракованными для нас, но для народа считающимися годными. — В этом отделе вся педагогическая народная литература — разные истории и рассказы, — все составленные теми людьми, которые очень хорошо знают про себя и про которых другие знают, что они для нас не годятся, а для народа — нетолько сойдет, но даже прекрасно. Мы так привыкли к этому, что для народа сойдет то, чего мы не едим, что многие, и я в том числе, и не замечаем всю нелепость такого суждения. То, что для нас, десятков тысяч, не годится, то годится для милионов, которые теперь сидят с разинутыми ртами, ожидая пищи. Да и не в количестве главное дело, а в том, при каких условиях находимся мы, не признающие годными для себя это кушанье, и в каких условиях они, для которых мы признаем кушанье годным? Мы, не признающие этих ошурков, напитаны уже хорошо. Мы и учились, и ездим, и языки знаем, и выбор, и разбор книг перед нами; если мы и проглотили немножечко ядку, наш организм справится с ним. А они, голодные, — девственны — ядок во всех формах — и лжи художественной, и фальши всякого рода, и логических ошибок — попадает в пустой желудок. Им — ничего: сойдет! В бочке меду такая грубая вещь, как ложка дегтя, испортит все дело, а в деле духовном эта ложка дегтя еще мельче и еще ядовитее. Ауербах, помню, сказал очень хорошо: для народа — самое лучшее, что только есть, — только оно одно годится. Точно также как для ребенка годится только самая лучшая и нежная пища.
Всегда ли это так было или только в наше время, но вот что случилось теперь. Все мы, образованные люди, очень образованы, и мы все знаем и не запнемся, или редко, перед каким нибудь именем великого человека мысли и не скажем фразу, которая покажет, что мы уж давно хорошо знаем то, что сделал этот человек, и повторять, что мы все знаем, излишне. Но я теперь убедился, что из 10 случаев 9, если два собеседника упомянули о
77 Абзац редактора. Мы стали невежественны потому, что навсегда закрыли от себя то, что только и есть всякая наука — изучение тех ходов, которыми шли все великие умы человечества для уяснения истины. С тех пор, как есть история, есть выдающиеся умы, которые сделали человечество тем, что оно есть. Эти высоты умственные распределены по всем тысячелетиям истории. Мы их не знаем, закрыли от себя и знаем только то, что вчера и третьего дня выдумали сотни людей, живущих в Европе. Если это так, то мы и должны быть очень невежественны; а если мы невежественны, то понятно, что и народ, которому мы предлагаем плоды нашего невежества, не хочет брать его. У него чутье не испорченное и верное. —
Мы предлагаем народу Пушкина,
И вот это то рассуждение приводит меня к началу — к тому, как поправить то дело, что люди знающие хотят передать свои знания народу, а народ не берет. Чтобы поправить это дело, надо, первое, перестать делать то, что не нужно и вредно. Надо признать невозможность передачи через книги известного настроения народа, надо понять, что только поэзия, которая независима от целей, может передавать настроение, a дидактическия, не имеющия ни разумного, ни научного, ни художественных достоинств, не только бесполезны, но вредны, возбуждая презрение к книге.
Надо признать то, что народ есть люди такие же, как мы, только их больше нас и они требовательнее и чутче к правде,
И третье главное: надо признать то, что для того, <чтобы давать другим, надо знать, что то, что мы даем, хорошо и нужно. Надо признать, что мы сами невежественны, что нам не учить надо какой то народ, отдельный от нас, а что нам всем надо учиться, и чем больше, тем лучше, и чем в большей кампании, тем лучше.> Народ не берет нашей пищи: Жуковского, и Пушкина, и
Надо найти ту, которая существенна. Если мы найдем ее, то всякий голодный возьмет ее. — Но мы так пресыщены, что нам трудно из всей массы нашей пищи выбрать существенное. И вот этот-то выбор и сделает тот, кто голоден. Он не станет отворачиваться от настоящей пищи из каприза. Если он возьмет пищу, значит это настоящая. Но у у нас мало этой пищи — мы сами бедны. Мы забыли все то, чем вскормлены, все существенное и пробавляемся hors d’oeuvre’омъ. Давайте искать ее. Если мы признаем, что мы сами невежественны, то мы поймем, что нам не учить надо какой-то отдельный от нас народ, а что нам всем надо самим учиться, и чем больше, тем лучше, чем в большей компании, тем лучше. Пускай исчезнет прежде всего это искусственное деление: народ и не народ, интелигенция (этого деления и не существует; сколько я знаю грамотных мужиков, несомненно более способных учиться, чем кандидаты университета), а будет учиться не в маленьком классе, у маленького учителя и вместе в милионном классе у великого векового учителя, и будет учить не десяток приготовленных студентов в маленькой аудитории, a милионы всех читающих. Эта то общность учения и будет главным ручательством его существенности, будет проверкой, откидывающей все ложное, искусственное, временное.
Учить и учиться? Но как?
Прежде всего, сообщая друг другу все те мысли и знания
79 Абзац редактора. Соберемтесь все те, которые согласны в этом, и будем, каждый в той области, которая ему больше знакома, передавать те великия произведения ума человеческого, которые сделали людей тем, чем они есть. Соберемтесь, — будем собирать, выбирать, групировать и издавать это.