НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

Все, что можно было ему сделать в том положении, было сделано. Ни других, ни себя не жалея, он отдался той страсти, которая наполняла его сердце, и он сделал много трудного и страшного: он подкараулил их, подкрался, убил ее да смерти, наверное убил и его изуродовал, — наказал их, показал им, что шутить им нельзя, и что еще труднее было — не побоялся суда людей и смело сказал всем: «Возьмите, судите меня. Я убил бывшую жену, непотребную суку, и знаю что я сделал хорошо. Теперь берите, судите меня по своему. Вы меня не поймете. А я вас понимать не хочу». — Он все это сделал, и казалось, должен бы был быть спокоен (и горд тем, что он сделал). Все, что он делал, он делал для того, чтобы утолить свое беспокойство. Но, сидя один в отделении Части, он не был спокоен. То, от чего он искал успокоения, делая все то, что он делал, все точно тем же тяжелым, выжимающим из него жизнь камнем лежало на нем и давило его.

Одна перемена была в нем: до этого ему казалось, что ему надо сделать что-то и что когда он сделает это что-то, ему будет легче, огонь перестанет жечь его. Но теперь он знал, что делать больше нечего, и тяжесть также давит, и огонь также жжет, и он устал.

Он сидел на койке, смотрел на решетчатое окошко в двери, слушал шаги, хлопанье дверей на блоках и разговор в соседней каморке. —

— Какой барин?

— Барин, помещик. Весь потрох выпустил, сказывают. Сам покаялся. Возьмите, говорит, меня. Я жену погубил.

— Чтож ему будет, дядя Иван?

— Известно что. Разве им велят смертоубийство делать? Тоже, что и вашему брату. Чтож, разве они господа, так и суда на них нету? — Нет, брат. Нынче закон порядок требует.

— Чтож, дядя, табак то растер, что ли?

—Когда тут! Анафемская должность, право.

«Суд», — подумал он. — «Пускай. Кнут, Сибирь — и это пускай. Пускай бы она смотрела, как палач будет крест на крест рассекать мне мою пухлую спину. Она не увидит. Она лежит, согнув растрепанную голову на белую руку, и всхлипывает предсмертным всхлипываньем. Пускай, — но мне не легче. Делать больше нечего. Судить? Капитан-Исправник? Прокурор?» — И он застонал от стыда и душевной боли при мысли о том, как ему придется отвечать, слушать.

Заскрипели двери на блоках, [послышались] шаги, суетня, шопот, и громкий барский голос спросил, где арестант. —

— В секретной, ваше высокоблагородие.

Высокий статный исправник, с крашеными усами и хохлом, вошел в дверь, делая выговор за нечистоту.

— Вы отставной ротмистр Желябовской? — спросил он.

Он не отвечал. Он смотрел на Исправника, на его сытое барское лицо, на крест, на торопливость Станового, снимавшего с него шинель, и на спокойную уверенность Исправника, свободного, счастливого. Противная веселость учителя, насвистывавшего песенки, в то время как Желябовской, бывши ребенком, сидел под наказанием, вспомнилась ему. И ему, как тогда, чувствуя свое бессилие, захотелось плакать. Он раза два взглянул, опустил глаза и не отвечал, потому что боялся, что его голос дрогнет, и ему будет стыдно. Но не отвечая, он решил, что и не нужно и нельзя отвечать.

— Вы арестант и должны отвечать мне для снятия допроса, — сказал Исправник.

— Я все сказал. Я убил жену.154 и жалею, что не убил его [?] Слово: его перемарано и читается предположительно. Судите.

— Вы взволнованы, в эмоции. Я понимаю и жалею. Вы успокойтесь. Я буду просить вас эавтра ответить нам. И верьте, что я жалею. Не могу ли быть вам полезен? Ваш камердинер просил допустить его. Или кушанье? Но завтра уже я буду просить вас ответить по пунктам.

— Мне ничего не нужно.

— Камердинера?

— Васька? Зачем ему?

— Батюшка, Михаила Сергеич,155 Первоначально было: Иваныч отец! — Камердинер вошел и стал целовать плечо и руку.

— Ну, оставьте, ну, завтра.

Исправник вышел.

156 Текст, заключенный в ломаные скобки, зачеркнут двумя параллельными чертами. <Василий, камердинер долго молчал, стоя у двери. Но когда все затихло, он упал со всего роста на землю и зарыдал.

— Отец, прости! Я все наделал. Зачем я сказал тебе!

— Молчи.

— Не буду. Отец, прости меня, выслушай. Я выведу отселе. Только послушай меня.

— Мне некуда идти. Одно помоги мне — убить еще себя.

— Батюшка, Михаила Сергеич! Погубил я тебя. Прости. Послушай меня. Грех на тебе большой, на мне еще больше. Послушай меня, беги. Я и деньги принес, и все готово. Уйдем. Погубил одну душу, не погуби меня и себя.

— Куда ж я уйду?

— Заграницу уйдем.

— Молчи. Я спать лягу.>

Он прилег на койку и долго лежал. Василий157 заснул и стал храпеть сидел тихо и задремал.

Все та же Анастасья Дмитревна, всхлипывая предсмертным всхлипываньем, лежала перед самыми глазами Михаила Сергеевича, и все та же тяжесть и то же чувство бессилия томили его.

Он пытался молиться, но одна злоба против Бога поднималась в его душе. A вместе с тем он чувствовал себя в руках его. Он не спал две ночи и не мог заснуть. На мгновенье он забылся и вдруг вскочил:158 Васька, Васька! Какже мы уйдем? Сторож, Сторож...159 сколько возь возьмешь выпусти меня

............................................................................................................................................160 Строка точек в подлиннике. На полях против этого места написано: Сторож пришел и стал рассказывать как ушел арестант.

Сторожа были пьяны. Инвалидный солдат пошел купить закусок.

161 Василий с
Михаил Сергеевич вышел из двора и тотчас повернул на пустырь за купеческим двором. Всю ночь он шел то лесом, то дорогой. К утру, раздвигая колосья, они вошли в рожь и заснули и спали весь день. К вечеру они вышли на дорогу. Он подошел к реке.162 : Мне купаться хочется У реки были телеги, повозки, женщины, дети и мужики. Все с удивлением смотрели на него. Михаил Сергеевич разделся и полез в воду.