[О «ВЕХАХ».]

Отъ учителя мы ждемъ, что онъ сдѣлаетъ изъ своего слушателя сначала разсудительнаго человѣка, затѣмъ разумнаго и, наконецъ, ученаго.

Такой пріемъ имеетъ ту выгоду, что если ученикъ и не достигнетъ никогда послѣдней ступени, какъ это обыкновенно и бываетъ въ действительности, онъ все-таки выиграетъ отъ обученія и станетъ болѣе опытнымъ и умнымъ, если не для школы, то для жизни.

Если же этотъ пріемъ вывернуть на изнанку, тогда ученикъ схватываетъ что-то въ родѣ разума прежде, чѣмъ въ немъ выработается разсудокъ, и выносить изъ обученія заимствованную науку, которая только какъ бы приклеена, но не срослась съ нимъ, при чемъ его духовныя способности остались такими же безплодными, какъ и раньше, но въ то же время сильно испорчены воображаемой ученостью. Въ этомъ причина, почему мы нерѣдко встрѣчаемъ ученыхъ (вѣрнѣе, обученныхъ людей), которые обнаруживаютъ очень мало разсудка, и почему изъ академій выходитъ въ жизнь больше нелѣпыхъ головъ, чѣмъ изъ какого-нибудь другого общественнаго класса.

Кантъ.

Со всѣми людьми, обращающимися къ наукѣ нашего времени не для удовлетворенія празднаго любопытства и не для того, чтобы играть роль въ наукѣ, писать, спорить, учить, а обращающимися къ ней съ прямыми, простыми, жизненными вопросами, случается то, что наука отвѣчаетъ имъ на тысячи разныхъ, очень хитрыхъ и мудреныхъ вопросовъ, но только не на тотъ одинъ вопросъ, на который всякій разумный человѣкъ ищетъ отвѣта: на вопросъ о томъ, что я такое и какъ мнѣ жить.

Вчера я прочелъ въ газетѣ о собраніи писателей, въ которомъ при обсужденіи взглядовъ, какъ тамъ говорилось, старой и новой «интелигенціи» выяснилось то, что новая интелигенція признаетъ для улучшенія жизни людей не измѣненіе внѣшнихъ формъ жизни, какъ это признаетъ старая интелигенція, а внутреннюю нравственную работу людей надъ самими собой.

Такъ какъ я давно уже и твердо убѣжденъ въ томъ, что одно изъ главныхъ препятствій движенія впередъ къ разумной жизни и благу заключается именно въ распространенномъ и утвердившемся суевѣріи о томъ, что внѣшнія измѣненія формъ общественной жизни могутъ улучшить жизнь людей, то я обрадовался, прочтя это извѣстіе, и поспѣшилъ достать литературный сборникъ Вѣхи, въ которомъ, какъ говорилось въ статьѣ, были выражены эти взгляды молодой интелигенціи. Въ предисловіи была выражена та же въ высшей степени сочувственная мнѣ мысль о суевѣріи внѣшняго переустройства и необходимости внутренней работы, каждаго надъ самимъ собой, и я взялся за чтеніе статей этого сборника.

Но чѣмъ дальше я читалъ, тѣмъ больше разочаровывался. Было много говорено *** об особенной касте интелигенции, выделяемой от всех остальных людей самыми теми людьми, которые принадлежать к этой касте. Велись какие-то счеты и споры между лицами, принадлежащими к этой касте, было очень много упоминаний о модных сочинителях русских и европейских, признаваемых очень важными авторитетами, о Махе, Авенариусе, Луначарском и др., очень тонкия разъяснения несогласий и недоразумений и опровержения опровержений опровержений, была бездна учености и самой новейшей, и в особенности мудреных, выдуманных и не имеющих точного, определенного значения слов. Говорилось о «пиетете перед мартирологом интелигенции», о том, как «героический максимализм проэцируется как-тo во вне», как «психология интеллигентного героизма импонируешь какой то группе», или как «религиозный радикализм аппелирует к внутреннему существу человека (стр. 139), a безрелигиозный максимализм отметает проблему воспитания»; говорилось об «интелигентной идеологии, о политическом импрессионизме, об « инсценированной провокации (стр. 140, 141), об «искусственно изолирующем процеессе абстракции (стр. 148). об адекватном интелектуалъном отображении мира (стр. 150), о метафизической абсолютизации ценности разрушения» и т. п. Была и чрезвычайная самоуверенность, как личная самих авторов, так и кастовая интеллигентная. Так на стр. 59 говорилось, что: «Худо ли это или хорошо, но судьбы России находятся в руках интеллигенции, как бы она ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась слаба и даже бессильна в данный момент. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интелигенции, сколь огромна и устрашающа её историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным».

Так что в сборнике было очень много того, чего могло и не быть, но не было того одного, чего я да и всякий человек, признающий справедливость сотни раз еще до рожества Христова выраженной всеми мудрецами мира мысли о том, что улучшение жизни человеческой совершается не внешним, а внутренним изменением, имел право искать и ожидать найти в сборнике, а именно указания людей, называющих себя интелигенцией и в руках которых находятся судьбы России, на то, в чем должна состоять та внутренняя работа, которая должна заменить те внешния формы, которые, судя по предисловию, как будто бы отрицались составителями сборника. (Я говорю как будто бы, потому что в сборнике же была статья о праве, не только прямо поддерживающая основы внешнего общественного устройства, но отрицающая все то, что должно и может заменить эти внешния формы.)

Ответа на этот вопрос не было ни в одной из статей сборника.

Единственные подобия ответов, хотя и выраженных тем же запутанным и неясным жаргоном, которым написаны все статьи, были в статьях Бердяева и Булгакова. В статье Бердяева говорится, что «сейчас мы духовно нуждаемся в признании самоценности истины, в смирении перед истиной и готовности на отречение во имя её. Это внесло бы освежающую струю в наше культурное творчество. Ведь философия есть орган самосознания человеческого духа и орган не индивидуальный, а сверхындивидуальный и соборный. Но эта сверхындивидуальность и соборность философского сознания осуществляется лишь на почве традиции универсальной и национальной. Укрепление такой традиции должно способствовать культурному возрождению России».

Второе же, хотя и очень странное и неожиданное подобие ответа на этот вопрос дается в статье Булгакова, где говорится (66, 67) о том, что «в поголовном почти уходе интеллигеиции из церкви и в той культурной изолированности, в которой благодаря этому оказалась эта последняя, заключалось дальнейшее ухудшение исторического положения. Само собой разумеется, говорится дальше, что для того, кто верит в мистическую жизнь церкви, не имеет решающего значения та или иная её эмпирическая оболочка в данный исторический момент; какова бы она ни была, она не может и не должна порождать сомнений в конечном торжестве и для всех явном просветлении церкви», и так что, если бы интеллигенция стала церковной, т. -е. соединяла бы с просвещенным и ясным пониманием культурных и исторических задач (чего так часто недостает современным церковным деятелям) подлинное христианство, то таковая ответила бы насущной исторической и национальной необходимости».

Читая все это, мне невольно вспоминается старый умерший друг мой, Тверской крестьянин Сютаев, в преклонных годах пришедший к своему ясному, твердому и несогласному с церковным, пониманию христианства. Он ставил себе тот самый вопрос, который поставили себе авторы сборника Вехи. На вопрос этот он отвечал своим тверским говором тремя короткими словами: «Все в табе», говорил он, «в любве». И все, что нужно и можно сказать, было сказано.

По странной случайности кроме того, вызванного во мне сборником воспоминания о Сютаеве, я в тот же день, в который читал сборник, получил из Ташкента одно из значительных получаемых мною от крестьян писем, письмо от крестьянина, обсуждающее те самые вопросы, которые обсуждаются в сборнике, и также ясно и определенно, как и слова Сютаева, но более подробно отвечающее на них.

Вот это письмо (прилагаю снимок одной страницы письма).

«Основа жизни человеческой любовь», пишет крестьянин, «и любить человек должен всех без исключения. Любовь может соединить с кем угодно, даже с животными, вот эта-то любовь и есть Бог. Без любви ничто не может спасти человека, и потому не нужно молиться в пустое пространство и стену, умолять нужно только каждому самого себя, о том чтобы быть не извергом, a человеком. И стараться надо каждому самому о хорошей жизни, а не нанимать судей и усмирителей. Каждый сам себе будь судьею и усмирителем. Если будешь смирен, кроток и любовен, то соединишься с кем угодно. Испытай каждый так делать, и увидишь иной мир и другой свет и достигнешь великого блага, такого, что прежняя жизнь покажется диким зверством. Не надо справляться у других, а самим надо разбирать, что хорошо и что дурно. Надо не делать другим чего себе не хочешь. Как в гостях люди сидят за одним столом и все одно и то же едят и все сыты бывают, так и на свете жить надо, все одной землей, одним светом пользуемся и потому все вместе должны и трудиться и кормиться, потому что все ничье и мы все в этом мире временные гости. Ничего не надо ограничивать, надо только свою гордость ограничить и заменить ее любовью. А любовь уничтожит всякую злобу. А мы теперь все только жалуемся друг на друга и осуждаем, а сами может быть хуже тех, кого осуждаем. И все теперь как низшие, так и высшие ненавидят так, что даже готовы убивать друг друга. Низшие думают этим убийством обогатить себя, a высшие усмирить народ. И это заблуждение, обогатиться можно только справедливостью, а усмирить людей можно только любовным увещанием, поддержкою, а не убийством. Кроме того люди так заблудились, что думают, что другие народы, немцы, французы, китайцы, враги и что можно воевать с ними. Надо людям подняться на духовную жизнь и забыть о теле и понять то, что дух во всех один. Поняли бы это люди, все бы любили друг друга, не было бы меж ними зла и исполнились бы слова Иисуса, что Царство Божие на земле внутри вас, внутри людей».

Так думает и пишет безграмотный крестьянин, ничего не зная ни о Махе, Авенариусе и Луначарском, но даже и о русской орфографии. Носительница судеб русского народа уверена в своем призвании (стр. 59) проведения в толщу стомиллионного народа своих инсценированных провокаций, изолирующих процессов абстракции и еще какой-то философии, которая есть орган сверхындивидуальный и соборный, осуществляемый лишь на почве традиции универсальной и национальной, или какой-то мистической церкви, в которой должна принять участие интеллигенция и тоже, вероятно, провести и ее в толщу стомиллионного невежественного народа.

Развратить народ? Да, это она может, могут те люди, которые называют себя интеллигенцией. Это они и делали и делают, к счастью, благодаря духовной силе русского народа, не так успешно, как они желали бы этого, но просветить они уже никак не могут. Ни на чем так не видно бессилие этих людей, запутавшихся в своих неясных понятиях, выражаемых еще более неясными словами, как то, что хорошие, умные люди, придя к самой несомненной, разумной и нужной в наше время истине о том, что истинная жизнь совершается в душах людей, а не во внешнем устройстве, эти люди ничего не могут сказать о том, в чем же должна состоять эта внутренняя жизнь души, а если и говорят об этом, то говорят самый жалкий и пустой вздор. И эти то люди хотят просветить народ, считают себя не исполнившими призвания, если не научат народ той пустой, напыщенной и громоздкой болтовне, которая называется у них наукой и просвещением. Только поймите, кто вы, и кто тот народ, который вы, жалея его, хотите не лишать своего просвещения. Поймите это, и вам ясно станет, что не просвещать надо вам народ, а учиться у него тому главному делу, которое вы совсем не умеете делать и без которого не может быть никакой разумной деятельности мысли и которое он, в своих лучших представителях, всегда умел и умеет делать: правдиво ставить себе основные, существенные вопросы о жизни и просто, прямо и искренно отвечать на них.

Да, как ни неприятно человеку, зашедшему далеко по ложной дороге, не только остановиться, но пойти сначала назад, а потом по настоящей дороге, но если он не хочет наверное погибнуть, он должен сделать это. То же самое и с нами, с нашей ученостью, утонченностью и бесконечными разногласящими теориями о том, как устроить род человеческий. Убеждает меня в этом в особенности то, что с каждым днем я вижу все большую и большую запутанность и извращенность и чувства и мысли людей так называемого образованного мира как у нас, так и во всей Европе и Америке и рядом с этим с каждым днем вижу все большее и большее пробуждение народа, в особенности русского, к сознанию своей божественной духовной природы и к вытекающему из этого сознанию совсем иного, чем прежнее, отношения к своей жизни. Надо же, наконец, признать то, *** что мы, так называемые образованные классы, не только у нас в России, но во всем христианском мире, надо признать, наконец, то, что мы запутались, заблудились, идем по ложной дороге, и постараться выбраться на настоящую. А для того, чтобы это было возможно, нам нужно прежде всего признать ненужным, пустым и вредным тот сложный кодекс ненужных знаний, которым мы так гордились, называя это наукой, и попытаться думать своей головой, и не о том, что взбредет в голову праздным людям, заучивая эти бредни или споря против них, а о том, что действительно нужно людям для разумной доброй жизни.

A сделаем мы это, и мы сойдемся в постановке вопросов и ответах на них не с Дарвинами, Геккелями, Марксами, Авенариусами, а со всеми величайшими религиозиыми мыслителями всех времен и народов.

9 мая 1909.