* 120.1886 г. Ноября 6. Я. П.
Каждый день собираюсь вам писать, дорогие друзья, и нынче полон дом народа,1
Из посторонних лиц, гостивших в то время в Ясной поляне, можно назвать только Н. Ф. Джунковского, о котором см. письмо № 122 от 14 ноября и прим. 4 к нему. Но, очевидно, в доме были, кроме него, и другие приезжие.и жена сейчас уезжает в Крым к своей больной, умирающей матери,2
Любовь Александровна Берс (1826—1886), дочь богатого помещика, дружного с отцом Толстого, А. М. Исленьева и тайно обвенчанной с ним гр. С. П. Завадовской. По обжалованию первого мужа Завадовской, с которым она была разведена, брак ее с Исленьевым был признан незаконным, и дети ее лишились права носить фамилию отца и назывались Иславиными. Любовь Александровна Иславина была с детства дружна с сестрой Толстого, гр. М. Н. Толстой, и с ним самим. Выйдя замуж в 1842 г. за московского придворного медика, врача при Ордонанс-Гаузе и театре, Андрея Евстафьевича Берс (1808—1868), она жила в его казенной квартире в Кремле, а летом на даче под Москвою в Покровском-Глебове, где и началось знакомство Толстого с дочерьми Л. А. Берс. Запись об этом сохранилась в Дневнике его от 26 мая 1856 г.: «... Обедали у Любочки Берс. Дети нам прислуживали. Что за милые веселые девочки» (см. т. 47). Умерла Л. А. Берс вскоре после приезда к ней Софии Андреевны в Ялту — 11 ноября 1886 г. и потому напишу несколько слов. Спасибо зa ваше письмо из Москвы. Я ждал его с большим нетерпением и очень был рад ему. Может быть, вам это совсем не нужно, но простите, не могу не сказать то, что о вас думаю. Неужели вы будете ссориться, будут находить на вас минуты раздражения и охлаждения. Избави вас Бог. Берегитесь этого всеми силами. Не усиливайте своей привязанности друг к другу, но всеми силами усиливайте осторожность в отношениях, чуткость, чтоб не было столкновений. — Мне ужасно больно было бы знать, что между вами есть и может быть раздражение,
охлаждение; но вам то как это будет больно. Это привычка ужасная. Ни с кем, как с женой и мужем, нет таких близких, всесторонних отношений, и мы всегда от этого самого забываем думать о них, сознавать их, как перестаем сознавать свое тело. И это-то беда. Некогда писать больше. Люблю вас и радуюсь за вас.3
О том, как близко к сердцу принимал Толстой вопрос о женитьбе Черткова и как следил зa его душевным состоянием в это время, свидетельствуют письма его к разным лицам за октябрь, ноябрь и декабрь 1886 г. Так 4 октября он пишет Озмидову: «Вы, вероятно, знаете, что жуткость
проходит, чувствую, что у меня бы ее не было; но когда смотрю извне, мне страшно. Думаю все оттого, что это новые ходы в жизни». После свидания с Чертковым в октябре, когда он заехал в Ясную поляну проездом из Лизиновки в Петербург, незадолго до своей женитьбы, Толстой пишет Бирюкову: «Чертков только что уехал — очень бодр. Мне хорошо с ним было» (письмо, датированное в т. 63 11—12 октября). 4 ноября по получении от Черткова того письма из Москвы, на которое он отвечает в комментируемом письме, Толстой сообщает Н. Н. Ге-отцу: «Чертков женат и писал счастливое письмо», — и в тот же день Озмидову: «Чертков пишет женатый. Очень счастлив, но я не видал его (после женитьбы). А радостно». И позже, в декабре, он все еще внимательно всматривается в жизнь Чертковых. Так 3 декабря он говорит в письме к Бирюкову: «От Чертковых получил письмо. Они счастливы и отдыхают, как мне кажется», а в письме к Н. Н. Ге-отцу от 9 декабря повторяет то, что писал Озмидову за два с лишним месяца перед тем: «У меня есть странное чувство жуткости к самым мне важным явлениям жизни. Такое у меня чувство к устройству озмидовской колонии, к браку Черткова, к жизни Файнермана и к вашей новой работе. Должно быть, оттого, что все это новое — новые ходы настоящей жизни». (См. т. 63.)
Л. Т.
Я совсем здоров.
Полностью печатается впервые. Отрывок напечатан в сборнике «О половом вопросе. Мысли
Письмо Черткова, на которое отвечает здесь Толстой, написано из Москвы, где он остановился на несколько дней с женою после свадьбы, направляясь в Лизиновку. Письмо это против обыкновения не датировано. А. К. Черткова относит его ко времени «около 25 октября», Чертков пишет: «Дорогой брат Л. H., сидим с Галею в номере меблированных комнат, и нам хорошо, потому что мы сознаем себя не вдвоем, а втроем — с богом. Я сейчас писал матери, что мы чувствуем, что мое с Галей любовное сближение не только не уменьшает нашего интереса к другим, но наоборот, мы сознаем, что больше и глубже любим тех, которых раньше любили. В письме к вашей жене я просил ее сказать вам, что я с вами; и действительно, из живых людей, от которых я физически отделен, я больше с вами и скорее к вам переношусь, чем к кому-либо другому (исключая Христа, который для меня живее всех)». В следующей части письма, на которой сделана пометка: «Ночью (3 часа)», Чертков продолжает: «Я собирался приступить к деловой стороне своего письма, как пришел Сытин, а потом Иванов и мы выяснили кое-что о делах изданий. Кстати — радостное сообщение — Достоевская согласилась на издание нами отрывка из Бр. Карамазовых о Зосиме с желаемым нами выпуском кусочка. Я этого не ожидал и рад с нескольких сторон, а, главное, рад, что такая чудная вещь дойдет до наших читателей. — Потом мы легли, и полчаса тому назад я разговаривал с женою, и вдруг мы услышали какую-то необычайную суматоху в корридоре наших меблированных комнат. Я вышел посмотреть, не случилось ли чего-нибудь, в чем можно помочь, и оказался свидетелем того, как полиция забрала студента. Ужасное это зрелище. И знаешь, что это происходит в каждую ночь в разных местах, и думаешь и обсуживаешь это с разных сторон; а тем не менее ужасно неожиданно и тяжело поражаешься, когда приходишь лицом к лицу с таким делом. Потом, когда его увели, — разговоры взволнованных соседей, которые ему или сочувствуют, или сочувствуют тем, кто его взяли... — всё это так тяжело, так больно, так ужасно. Эти мины и контрмины,
с той и другой стороны: ненависть, ложь, насилие, заманивание обманом. Всё это кругом нас, под нами. Слава богу, что над нами светит свет христовой истины, дай нам бог всем, видящим этот свет, жить — чувствовать, мыслить, действовать — со всем нашим вниманием, обращенным к этому свету свыше, жить спокойно, настойчиво, плавно, любовно, как звезды на небесах, о которых вы мне писали по поводу вашей молитвы господней... Вот что... хочу еще сказать — пожалуйста теперь не показывайте никому, кому лучше не показывать, моих писем. А если жена ваша будет желать читать, то скажите ей, что я теперь не желаю, чтобы все читали мои письма, так как они уже касаются не меня одного, а жизнь моя сплетена с другим человеком... Галю я спросил, сказать ли что-нибудь вам от нее. Она меня поцеловала и сказала, что я могу сказать вам от нее все, что хочу. Я же не в состоянии сейчас отделить ее от себя и потому примите всё, что я написал, — как и от нее. — Хорошо жить с нею, и радостно то, что мы оба чувствуем, что выше и лучше каждого из нас отдельно, и обоих в обоюдном сочетании, есть третье — безусловное добро, правда, любовь, перед которым мы ничтожны, но которому мы нужны».
Упоминаемый в этом письме Черткова эпизод из «Братьев Карамазовых», на перепечатку которого выразила свое согласие вдова Достоевского, не был разрешен для «Посредника» цензурой.
