НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ
(1852—1862)

Глава І-я.

Приезд в Станицу.

В 185.. г., в Мае месяце, перекладная тройка почтовых лошадей, которой правил оборванный, широкоскулый Ногаец, въезжала в станицу Гребенского полка, в которой стояла конная батарея. В телеге сидели два молодых человека. По одежде и наружности один должен был быть господин, другой слуга. Оба были испачканы, запылены, так что волоса их были похожи на войлок и переносицы совсем черные. Неболышие усы барина, к немалому его удовольствию, от пыли казались старыми усами. Обоим было сидеть неловко от равзехавшихся чемоданов, но на лицах их видно было возбуждение и удовольствие людей, после долгой дороги приезжающих на место. Хоть и страдаешь, но сейчас кончится. Ногаец, оскаливая белейшие зубы и дико вскрикивая, и так уже гнал во весь дух по улицам станицы, но молодой барин все приговаривал: ай-да! ай-да! воображая, что он говорит по-татарски. — Подъехав к станичному правлению, Ванюша соскочил и, разбитый от долгой дороги, ковыляя ногами, пошел спрашивать квартиру для вновь прибывшего юнкера Оленина. Покуда он ходил, юнкер Оленин с любопытством осматривался. Дома были такие же, как и в станицах, которых много он проезжал от Николаевской; теже высокия камышевые крыши, красивые крылечки и светлые просторные окна. Перед некоторыми из домов, за загородками, поднимались темнозеленые раины и нежно-лиственные белые акации с душистыми цветами. Тут на площади, недалеко от Станичного правления, виднелись две лавочки с красным товаром и пряниками. Народу было маловидно на улице. Одна старуха выглянула из окошечка на остановившуюся тройку и спросила: чьих? и две девчонки, в одних рубахах, шушукая, выглядывали из-за угла Станичного дома. Была рабочая пора и еще только 3-й час вечера. Женское население находилось на работах, строевые казаки на службе, в походе и на кардонах; старые и малые, кто на охоте, кто на рыбной ловле. Довольно долго Ванюша не возвращался и никто не показывался из Станичного правления. Солнце пекло невыносимо жарко и в станице не было ни малейшего ветра. Оленин начинал чувствовать усталость и хотел сам идти хлопотать о квартире, когда Ванюша с каким-то казаком вышел из ворот, и объявил, что вот здесь за углом есть квартира.

«А что, любезный! где тут полковник Андреев стоит? я бы хотел, чтоб моя квартира была не далеко», сказал Оленин, желая почему то дать понять казаку, что он не простой юнкер. «Ты пожалуйста отведи хорошую квартиру, на водку будет». Но на казака видимо совсем иначе подействовали эти слова. Его и прежде недовольное лицо презрительно сморщилось, как будто говоря: видали мы и вашего брата.

«Какая есть!» только ответил он, идя подле телеги, шагом подвигавшейся по пыльной дороге. На конце улицы казак остановился, и откинув плетневые ворота, вошел во двор. Хозяев никого не было дома и хата была заперта на замок.

— «Вам ночевать, что ли?» спросил он.

— «Как ночевать, мне жить здесь», нетерпеливо отвечал Оленин.

«Вот хозяева придут, они вам хату отложут», сказал он, и вышел из ворот. —

— «Да мне бы только переодеться теперь нужно, чтоб к полковнику сходить, а он уж мне приискал квартиру», сказал Оленин, останавливая казака; «а то ведь здесь не на дворе же?»

Казалось, всякое воспоминание о полковнике было крайне неприятно казаку.

«Разберетесь там», проговорил он и ушел.

«Тоже старообрядцы, как и в тех станицах», проговорил Ванюша, иронически улыбаясь вслед казаку.

Не смотря на то, что Оленину приходилось переодеваться почти на улице и до вечера ждать хозяев, оглядев отведенную квартиру он не стал искать другой. Ему понравились: чистый, широкий двор, веселенькая новая хатка с просторным высоким крылечком и особенно палисадничек, отделявший хату от улицы. Две кудрявые акации наполняли все небольшое пространство и белыми душистыми цветами просились в окна и спускались через забор на улицу. Между нимии около стволов их торчали ярко желтые цветы подсолнухов и вились лозы травянок. — Хата была вторая от конца станицы и со двора и с крылечка через забор прямо виднелся лес по Тереку, лесистые горы на той стороне и выше их белая снеговая линия, поднимавшаяся над облаками.

«Вот здесь на крылечке я буду сидеть перед вечером и наслаждаться», подумал Оленин. «Там, где у самого окна висят цветы акации, будет моя спальня; а потом только стоит перелезть через забор и я в этом диком кавказском лесу, наполненном птицами, зверями, и чеченцами... Хозяева, верно, люди простые, добрые, с которыми я сойдусь, как я всегда умею сходиться с простым народом. Со стариком будем пить и беседовать, как я беседовал третьего дня в Николаевской, с молодым будем джигитовать, на скаку стрелять в шапки, силу пробовать. И я их всех обстреляю и осилю. А может быть еще есть в доме молодая девка или баба красавица, как все здешния женщины... даже наверное в доме есть красивая и молодая женщина. Что то есть в этом новом крылечке и в садике, что напоминает молодую и красивую женщину. — Вообще я чувствую, что буду жить и хорошо жить здесь», думал Оленин, разбирая свои вещи, умываясь и переодеваясь под навесом. «Веселенькое место!» Еще он не успел одеться, как пришел фельдфебель батареи и попросил Оленина к полковнику. Снарядившись в полную форму, Оленин пошел к полковнику, a Ванюше поручил сыскать хозяев и устроить хорошенько все это. —

[Рукой Л. Н. Толстого: ]

Оленинъзасталъу полковника ивсѣхъофицеровъ. Цивилизаціякакъни слаба была здѣсь, не понравилась. И стулья, диваны, шкапы, особенно органъ. Но полк[овникъ]б[ылъ], какъонънеожидалъего, но хорошъ. Онъбылъпростякъи добрый неряха, а хотѣлъ всѣхъ увѣрить, чтоонъхитрецъипедантъ. Говоритъопоходахъ. Шаб Шавдон Хухъ! много убили. Старыйкапитанъбылъмолчаливъ, но добрая улыбка. Всѣ были наивны ужасно. Говорили толь[ко], когда молч[алъ]Полк[овникъ]. Полк[овникъ]застави[лъ]говорить по франц. ДД ДампіониД . весельчакъ: пойдемте ко мнѣ! —Нѣтъ, устроюсь прежде. — Приходитеобѣдатьвсякійдень. Гдѣ кварти[ра] X.

О хороших квартира квартирах . Какая девка! Пошел один домой.

Dmitri Olenine me fait de la peine,71 [Дмитрий Оленин меня беспокоит,] говорила про него его дальняя родственница, тетушка Графиня, долгое время пытавшаяся исправитьего, женив на одной из своих семерых дочерей. Il a beaucoup de bon mais c'est une tête à l'envers. Il ne fera jamais rien de bon,72 [В нем много хорошего, но у него голова не в порядке. Из него ничего путного не выйдет,] говорила она. И я удивляюсь, как родные не заставят его что нибудь делать и отпустили его на Кавказ. Il a de moyens et de l'amour propre, mais tout cela73 [У него есть способности и самолюбие, но всё это] не направлено».

«Слишком много самолюбия, maman», прибавила старшая Графиня.

Приятели, провожавшие его накануне, после обеда в клубе тоже разговорились о нем. Они оба любили Оленина, и близко знали его.

— У него есть странное свойство характера искать во всем оригинальности. Зачем ему было ехать на Кавказ, я решительно не понимаю. Поправить дела он мог бы и здесь; во-первых, мог жениться. А потом, просто мог пожить в деревне, или даже служить, помилуй, у него родня. Записали бы его в Министерство и кончено. — Только в карты бы ему перестать играть», сказал один.

«Сколько раз он обещал перестать и не мог», сказал другой: «у него характера нет — вот что. Пустой малый!»

— «Как характера нет? У человека, который, проживя до 24 лет так, как он прожил, бросает все и отправляется юнкером в первый полк? нет, у него напротив страшная сила характера. Только он не выдержит. Энергия — да, но выдержки нет. Ну, да как бы то ни было, и надоедал он мне своими вечными проигрышами и отчаянными займами денег. Бог знает за что, я его ужасно любил, но я, признаюсь, рад, что он уехал».

— «Смешон он бывал, когда он приедет, бывало, ко мне ночью в каком нибудь горе и начинает врать, Бог знает что... Мой Григорий возненавидел даже его».

В дамском светском обществе тоже зашел раз разговор про Оленина.

«Да он и мало ездил в свет эту зиму», сказала одна дама. Il fréquentait très mauvaise societé, à ce qu'on m'a dit.74 [Он вращался, говорят, в очень дурном обществе.] ЭТО небольшая потеря для нас, прибавила она, заметив, что одна из девиц покраснела.

— «Все таки оригинальный человек», — сказал кто-то. «Не такой, как все».

— «Да, желанье казаться оригинальным от недостатка ума и образования», сказала хозяйка дома. «Как много кричали про этого господина, когда он только появился в свете, как все находили его милым и умным и как скоро он разочаровал всех».

Управляющий, вольноотпущенный человек еще отца Оленина, был очень доволен отъездом молодого барина и таким образом выражался о молодом барине: — Я ему давно говорил: «что, мол, вы, Дмитрий Андреич, нигде не служите, так болтаетесь? в ваши годы молодые на Кавказ бы вам, в военную службу. А то что ж здесь вы только себя беспокоите и дела никакого не делаете. А на меня, мол, можете положиться, что как при вашем папеньке 26 лет хозяйство не упускал, и без вас не упущу. Приедете, спасибо Андрюшке скажете». А то ведь смотреть жалко было право, как имеешь привычку с малолетства к их дому и к роду то ко всему ихнему. Самый пустой барин был. Приедут бывало весной, скучают, — то за книжку возьмется, то на фортепьянах, то ходит один по лесу, как шальной какой. Даже Лизавета Михайловна посмотрят и скажут бывало: «Что мне, говорить, Андрюша, с ним делать, уж так я люблю его». — Служить его пошлите, матушка, говорю, или жените. — «Женить то, говорит, как его?» В прошлом году проигрался в Москве тысяч 15 и приехал, сам за хозяйство взялся. Что чудесил! Ничего то не знает, а тоже приказывает. Со мной то еще бы ничего, я могу его понимать, бывало тò говорит, что разобрать нельзя и совсем невозможное, я все говорю: слушаюс, будет исполнено, а, известно, делаешь как по порядку; а то с мужиками свяжется, там как на смех поднимали. Приехал с весны, по ржам поехаль. «Вымочка, говорить, зачем? Это можно бы было снег свезти». Или: «зачем, говорить, крестьян поголовно посылать, это никогда не надо и в рабочую пору никогда отнюдь не посылай больше 3 дней в неделю». — Слушаю, говорю. В одно лето, мало положить, тысячи на четыре убытка сделал и мужиков замучал. Все по крестьянамь ходил, лошадей им покупал, песочком пороги приказывал усыпать, школу, больницу завел. А уж ничего чудней не было, как он сам с мужиками работал. Измается так, что красный весь, пот с него так и льет, а все отстать не хочет косить, снопы подавать, либо что. Стали раз тоже с мужиками силу пробовать. Умора глядеть. Нарочно скажешь: что мол вы беспокоитесь, а он еще пуще. И мужики то смеялись, бывало, и бабы тоже. Ну, на счет этих глупостей, грех сказать, ничего не было и не пил тоже, только карты его сгубили. Чтож, пускай послужит, кузькину мать узнает, может, и человеком будет, a именье богатое, промотал бы он его, кабы здесь остался».

Говорили еще о молодом человеке портной Monsieur Chapel, которому он остался должен 678 р. серебром, и член Английского клуба Г-н Васильев, имевший выигранный в карты вексель на Оленина в 8.700 р., и еще кое кто, кому он остался должен в Москве.

Monsieur Chapel перенес счет Оленина в другую книгу, узнав, что он уехал, и приводил его в пример опасности кредита русским барам.

Mais tout de même c'était un garçon qui ne manquait pas d'ésprit,75 [А всё-таки он был неглупый человек,] прибавлял он, становясь на колени перед новой pratique,76 [перед новым заказчиком,] застегивая и обдергивая.

Г-н Васильев вышел из себя, узнав о отъезде своего должника. Его не столько огорчило то, что стало меньше надежды получить деньги, сколько то, что уехал игрок, наверно проигравший ему тысяч тридцать, и с которого была надежда выиграть еще столько же. Но ему показалось, что он сердится на бесчестность своего должника, и так понравился этот благородный гнев, что он показывал всем вексель, говоря, что он отдаст его зa полтинник, и уверял, что «вот человек, которому я чистыми переплатил тысяч десять! Нет, игры нет больше, сам проиграешь, платишь, а выиграешь раз в жизни и сиди». Однако Васильев тотчас же подал вексель ко взысканию и получил деньги.

«Что вы мне ни говорите, mon bon ami»,77 [милый друг,] говорила мать Оленина своему старому другу и двоюродному брату, который упрекал ее в том, что она позволила сыну расстроить именье и уехать на Кавказ, — «что вы мне ни говорите, a Dmitri так благороден. Il faut que jeunesse se passe.78 [Надо молодежи перебеситься.] И мы с вами шалили.

«Сходи!» сказал уж после урядник, оглядываясь вокруг себя. «Твои часы что ли, Гурка? Иди!»

— «И то ловок стал Лукашка твой», прибавил урядник, обращаясь к старику: «все, как ты, ходить, дома не посидит, намедни убил одного».

— «Мы убьем, только со мной поди», сказал Лукашка, поддерживая ружье и сходя с вышки. — «Вот дай срок, ребята в секрет пойдут, так я тебе укажу», прибавил он. — «Вот житье твое, право зависть берет, гуляй добрый молодец, да и все», сказал Лукашка. «А мне на часах стоять хуже нет. Скука, злость возьмет».

— «Гм! гм! сходить надо, надо сходить», проговорил старик сам себе: «а теперь тут под чинарой посижу, може и точно ястреб».

— «Летает, дядя, летает!» подхватил Назарка, и опять сделал коленцо, опять рассмешившее народ на кордоне.

— «Дура-чорт!» крикнул Лукашка. «Не верь, дядя, а со мной пойдем, на поляне видел я точно».

13.

Лукашка вошел в избу, повесил на деревянный гвоздь оружие и черкеску. В одном бешмете еще заметнее стала широкая кость его сложенья. Он достал лепешку и, пережовывая, подошел к лежавшему казаку.

«Дай испить, дядя», сказал он, толкая его: «глотка засохла».

Казак видно не хотел давать.

Ну!.. сказал Лукашка, хмурясь.

«Уж нечто для тебя», сказал казак, продирая глаза. «Нацеди чапуру, Бог с тобой, я говорю, не жалею!»

— «Спаси Христос, что не пожалел», сказал Лукашка, утирая широкия скулы и выходя из двери.

— «И жаль было, да малый хорош», проговорил казак и опять лег: «малый, я говорю, хорош».

— «Пойти пружки79 Силки, которые ставят для ловли фазанов. поставить», сказал Лука: «время хорошо». Захватив бичевку, он с дядей Ерошкой пошел на поляну.

— «Не ходи без ружья, убьют!» крикнул ему урядник.

Лукашка не ответил и в лесу скоро послышался его голос. Он ходил, отыскивая фазаньи тропки и расставляя на них пружки, и пел про короля Литву.

Голос у Лукашки был сильный и резкой.

— «Вишь, песенник то наш отдирает», скавал урядник, мотнув в ту сторону, откуда слышалась песня, — «Ловко!»