36.1864 г. Декабря 11. Москва.

Соня, душенька. Я в очень хорошем духе. В таком, в каком могу быть без тебя. У меня три радости в нынешний день. 1) Я поехал утром в ванну и, как всегда, в воде начал упражнять свою руку и вдавливать кость назад, где бы ей должно быть. Можешь себе представить, что, к удивлению моему, я заметил, что кость иногда впереди на 1/ ₈ вершка, а вдавишь ее, она входит назад. Вдавив назад, я попробовал поднимать. В воде она поднялась легко. Я встал, и на воздухе, к великому удивлению моему, она поднялась наравне с плечом и выше, выше, и выше головы. Как скоро я придерживаю ее рукой, т. е. кость, рука поднимается без боли и труда. Это открытие меня, можешь представить, как порадовало. Вопрос в том, чтобы удержать кость на этом положении. Бинтование удерживает ее, но не совсем и, кроме того, стесняет руку. Завтра приедет ко мне Нечаев, кому которому я обязан за советы бань, мази и бинтованья, и после него я поеду еще к Попову. Пускай они осмотрят на месте и решат, что делать дальше.

Письмо это придет к тебе верно вместе со мной, но я пишу его с тем (кроме того, — что мне хорошо на душе и хочется поговорить с тобой) затем, что ежели я не приеду Воскресенье,2 13 декабря. то ты знай, что какой нибудь бандаж или наблюдение над моей рукой задержало меня. Должно быть, этого не будет. 2) Хотя не радость, но приятно. Утром приезжал Любимов от Каткова, опять 3 часа торговался, довел меня до того, что я спустил им, т. е. разрешил в их пользу напечатать 500 оттисков (от цены я не отступил), и довел до того, что я ему резко сказал, что они грубы. Он уехал, соглашаясь на все, и просил меня только оставить им теперь же рукопись.3 Эта часть романа — «1805 год» («В Петербурге», «В Москве» и «В деревне») должна была появиться в январской и февральской книжках «Русского вестника». Она соответствует первым двадцати восьми главам издания «Войны и мира» 1886 г. На следующий день, 12 декабря, Толстой виделся с Катковым, согласно письму Т. А. Берс к С. А. Толстой от этого же числа: «Сейчас всё утро, я, он [Толстой] и папа ездили по покупкам..... еще ездили к Каткову». Стало быть, это дело покончено. 3) Это твое письмо белое, большое.4 От 7 декабря, в котором С. А. Толстая писала: «Сижу у тебя в кабинете, пишу и плачу. Плачу о своем счастье, о тебе, что тебя нет; вспоминаю всё свое прошедшее, плачу о том, что Машенька заиграла что-то, и музыка, которую я так давно не слыхала, разом вывела меня из моей сферы, детской, пеленок, детей, из которой я давно не выходила ни на один шаг, и перенесла куда-то далеко, где всё другое. Мне даже страшно стало, я в себе давно заглушила все эти струнки, которые болели и чувствовались при звуках музыки, при виде природы, и при всем, чего ты не видел во мне, за что иногда тебе было досадно. А в эту минуту я всё чувствую, и мне больно и хорошо. Лучше не надо всего этого нам, матерям и хозяйкам. Если б ты видел, как я теперь плачу, ты бы удивился, потому что я сама не знаю, о чем. Я всегда раскаиваюсь, что мало во мне понимания всего хорошего, а теперь, в эту минуту я желаю, чтобы никогда не пробуждалось во мне это чувство, которое тебе — поэту и писателю нужно, а мне, матери и хозяйке, только больно, потому что отдаваться ему я не могу и не должна. — Левочка, когда увидимся, никогда не спрашивай меня, что со мной было и о чем я плакала; теперь я всё тебе могу сказать, а тогда мне будет стыдно. Теперь я слушаю музыку, у меня все нервы подняты, я люблю тебя ужасно, я вижу, как заходит красиво солнце в твоих окнах. Шуберта мелодии, к которым я бывала так равнодушна, теперь переворачивают всю мою душу, и я не могу удержаться, чтоб не плакать самыми горькими слезами, хотя и хорошо. Левочка милый, ты будешь надо мной смеяться, скажешь, что я сошла с ума. Сейчас зажгут свечи, меня позовут кормить, я увижу, как дурно марается Сережа, и всё мое настроение пройдет разом, как будто ничего со мной не было. — Машенька стоит в спальне у окна, я сейчас прошла мимо, и сморкается. Мне кажется, что и она плачет. Что с нами сделалось? Я к ней не подошла, но мне показалось. — Оглядываю всё твой кабинет, и всё припоминаю, как ты у оружейного шкапа одевался на охоту, как Дора прыгала и радовалась около тебя; как ты сидел у стола и писал, и я приду, со страхом отворю дверь, взгляну, не мешаю ли я тебе, и ты видишь, что я робею, и скажешь: войди. А мне только того и хотелось. Вспоминаю, как ты больной лежал на диване; вспоминаю тяжелые ночи, проведенные тобой после вывиха, и Агафью Михайловну на полу, дремлющую в полу-свете, — и так мне грустно, что и сказать тебе не могу. Не приведи бог еще раз расстаться. Вот это настоящее испытание Еще почти неделю я не увижу тебя, мой милый голубчик. Нынче посылала в Тулу Сережку, он привез мне два письма, одно от Тани, другое твое; где всё — воспоминания о прошлом. Будто уж нам не будет никогда хорошо, что мы только всё вспоминаем; то-то, что теперь-то нам грустно, и очень плохо жить на свете». (ПСТ, стр. 49—50.) Душа моя, я радуюсь твоим слезам, понимаю их, люблю их очень, очень, очень. Только страшно, не примешивается ли к ним сожаленье, и не мог ли я сделать, чтоб не было этого сожаленья. Грустно, что о Сереже все ты не пишешь, что понос прошел. Не говори и не думай, что я их не люблю. Одно из главных желаний моих, чтоб Сережа б был совсем здоров. Больше я бы ничего не попросил бы у волшебницы. А я не люблю их в сравнении с тем, как я тебя люблю. —

Еще приятное, и очень приятное, впечатленье было нынче то, что Жемчужников5 Алексей Михайлович Жемчужников (1821—1908), поэт. Был женат на Елизавете Алексеевне Дьяковой (1822—1908). Известны три письма Толстого к Жемчужникову (1890, 1900 и 1901 гг.). В письме к юбилею А. М. Жемчужникова (от 8 февраля 1900 г.) Толстой писал: «Поздравляю себя с тоже почти 50-летней с тобой дружбой, которая никогда ничем не нарушалась». приехал ко мне, и я, против твоего совета, обещался прочесть ему несколько глав. Случайно в это же время приехал Аксаков.6 Иван Сергеевич Аксаков. Я им прочел до того места, как Ип Ипполит рассказывает: одна девушка,7 Седьмая глава первой части по изданию «Русского вестника». Об этом чтении вспоминала Т. А. Кузминекая: «Помню, приехал как-то вечером А. М. Жемчужников и Аксаков, и Лев Николаевич по настоятельной просьбе их прочел им начало своего романа. Я тоже сидела слушала чтение и наслаждалась. Он отлично читал вслух — живо и весело». («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», III, стр. 20.) Неверно указание Н. Н. Апостолова на основании письма к нему Т. А. Кузминской, будто слушателями были Островский и Жемчужников (Н. Н. Апостолов, «Лев Толстой и его спутники». М. 1928, стр. 85—86). и им обоим, особенно Жемчужникову, чрезвычайно понравилось. Они говорят: прелестно. А я и рад, и веселей писать дальше. Опасно, когда не похвалят или наврут, а за то полезно, когда чувствуешь, что произвел сильное впечатление. Под влиянием этого веселого чувства мы разговорились в спальной хорошо, и я ужинал сидя перед столом на том самом месте, на ком котором ты меня ждала, когда я тебе сделал предложенье, и так живо я это вспомнил. Какже нам не вспоминать. Слава Богу, и воспоминанья хороши, и мечты о будущем и настоя настоящем будет. Как хорошо, когда мы опять увидимся, и я увижу твое особенное радостное лицо, кое которое так хорошо делается в эти минуты. Я так живо вспомнил и твое испуганное лицо, и твое платье лиловое. Я Тане все показывал на это место, и она не могла догадаться. —

Целую ручки тетеньки и целую Машу, Зефиротов, Сережу большего и малого, а Таня еще не человек. Бог даст, я сам привезу тебе это письмо. —

88 Цыфра 8 зачеркнута и поверх надписано: не знаю какое. Декабря.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 40—41. Датируется одиннадцатым декабря на основании даты предшествующего письма Толстого от 10 декабря, а также на основании письма С. А. Толстой от 7 декабря, на которое Толстой отвечает в данном письме; от Тулы до Москвы письмо в то время шло около четырех дней.