67.1885 г. Июня 1—2. Я. П.

Получил вчера ваше длинное письмо из вагона и Берлина и очень был рад его получить. Давно уж, мне казалось, не было от вас известий. Спасибо вам за то, что вы пишете мне, как думаете. Это то мне и радостно. Я замечаю, что вагон и бессонница действуют возбуждая. Но радостно главное эти минуты, часы счастия общения с Богом. Знать, что вы их испытываете, мне также — еще больше радостно, чем самому их испытывать. — Победил мир и спас его Христос не тем, что пострадал за нас, a тем, что страдал с любовью и радостью, т. е. победил страдания и нас научил этому. Я знаю это, но научиться еще не могу, хотя и вижу наверно, что подвигаюсь в этом учении. И уверен, что и вы тоже. Я говорю про то же состояние, про к которое говорите вы.

То, что вы мне пишете про мои писанья, не только не неприятно мне, но полезно и убедительно. Я чувствую, что убеждаюсь вашими доводами. Но — есть «но» — меня всетаки тянет к умствованию — и не из тщеславия — я верно знаю, а как будто для того, чтобы разделаться с той ложью, в к которой я жил с моими товарищами лжи. Вас поведуть казнить за истину из гостиницы, в которой вы стояли, вы лучше сделаете, если, несмотря на важность того, что вам предстоит, вы не забудете отказать обед, на к который вы приглашали, и заплатить хозяйке и прачке, расчесться со всеми, чтоб никого не обидеть. — Так и мне чувствуется, что нужно расчесться с моим миром — художественным, ученым, — объяснить, что и почему я не делаю того, чего они ждут. Вы подумаете, это отговорка. Может быть. Но последняя. Еще до получения вашего письма я говорил Грибовскому,1 О «Смерти Ивана Ильича» см. прим. 7 к п. № 15 от 25—27 апреля 1884 г. к который б был у меня и очень мне понравился (если он проживет, то этот человек послужит Богу хорошо), я говорил, что эта моя статья есть последняя (так я хочу и надеюсь), обращенная к моему кружку заблудших. (Еще будет (если б буду жив) смерть Ив Ивана Ильича.2 Об изменении заглавия статьи «Так что же нам делать» под влиянием письма Черткова см. ниже п. № 71 от 17—18 июня и п. № 73 от 3—4 июля 1885 г. Эту я обещал кончить жене для нового изданья, но эта статья только по форме (как она начата) относится к нашему кружку — по содержанию ко всем). Ваше замечание, что лучше назвать Что мне делать, справедливо, и я им воспользуюсь.3 Одновременно с письмом Черткову Толстой послал и письмо Бирюкову, в котором по вопросу о редакторстве в предполагаемой народной газете он высказывается так: «Насчет редакторства будущей газеты я думаю, что вы будете прекрасный редактор, но Чертков еще лучше. Вы во многих отношениях будете лучше его, но в одном, в пуризме христианского учения, никого не знаю лучше его. А это самое дорогое» (см. т. 63). И то задор и гордость. Ну да это кончить надо. — Только плохо пишется в деревне. Меня так и тянет косить, рубить, что я и делаю. И болят руки, а сердцу легче.

Теперь по пунктам: 1) Бирюков прекрасный редактор, но вы лучше.4 В первоначальной редакции маленького рассказа «Девченки умнее стариков» в виде заглавия были поставлены в несколько измененном виде слова из Евангелия от Матфея, гл. 18, ст. 3: «Аще не будете как дети, не заидете в царство божие» (у Матфея: «... в царство небесное»). Во второй редакции Толстой, дав рассказу то заглавие, которое за ним осталось, перенес эти слова в конец рассказа в качестве заключения его. Чертков предложил поставить эти слова как эпиграф к рассказу, под заглавием, на что Толстой и согласился. Он слишком мягок. Он уступит по натуре, а вы только по необходимости, но я, разумеется, согласен и рад. Вообще я вас благодарю, что вы мне все сообщаете; но не стесняйтесь этим. Это не из учтивости говорю. Я знаю, что в этом общем Божьем деле вы спрашиваетесь того же самого Хозяина, к который и мне предписывает, и потому всегда оказывается, что то, что Он вам велел, то самое и мне.

2) Крестик я писал, чтобы снять.

3) Нагорная проповедь без этого названия будет, под стихами «Придите ко мне все труждающиеся»...

4, 5, 6) К девченкам лучше в виде эпиграфа.5 «Меморабилия» — «Воспоминания о Сократе» (по латински «Memorabilia Socratis») греческого историка Ксенофонта (р. около 430 г., ум. в 354 г. до н. э.). В юности он примкнул к кружку Сократа, нравственное учение которого оказало на него большое влияние. Эта сторона философии Сократа и отражена всего лучше в его «Воспоминаниях», передающих целый ряд разговоров Сократа с разными лицами на этические темы.

7) С Сократом случилась беда. Я стал переделывать, стал читать Меморабилиа,6 Платон (429—347 до н. э.) — греческий философ, в течение девяти лет находившийся под непосредственным влиянием Сократа. Необычайная твердость духа и ясность возвышенной мысли Сократа в ожидании приближающейся казни произвели на него громадное впечатление и дали этическую окраску всей его философии, изложенной в диалогической форме. Во многих из диалогов Сократ выводится в качестве руководящего беседой философа-учителя. Диалоги, которыми Толстой имел в виду воспользоваться при переработке написанной Калмыковой книжки о Сократе, — «Эфтифрон», «Апология Сократа», «Федон» и «Протагор». Последний из них он использовал однако не здесь, а в статье своей «Смерть Сократа», включенной в «Круг чтения» (см. прим. 6 к п. № 68 от 4—5 июня 1885 г.), куда вошла также и статья его «Суд над Сократом». — Толстой читал Платона в разные периоды жизни. Так в Дневнике его от 1852 г., в записях от 22 мая и 2 августа, упоминаются Диалоги «Банкет» («Пир») и «Политик»; в Дневнике от 22 ноября 1896 г. находим запись: «Читал Платона: эмбрионы идеализма». Диалоги «Федон» и «Пир» значатся в списке книг, имевших на него большое влияние в возрасте от 20 до 35 лет. «Федона» он перечитывал в 1910 г. и, по свидетельству В. Ф. Булгакова, говорил, что он не знает «ничего более сильного о смерти». Платона7 Елизавета Петровна Свешникова (род. в середине 1840-х гг., ум. в 1918) — в то время энергичная сотрудница «Посредника», давшая редакции, кроме упоминаемой здесь переделки романа В. Гюго, книжки: «Франциск Ассизский» (см. прим. 7 к п. № 58 от 9 мая 1885), «Фабиола» (см. прим. 1 к п. № 58 от 9 мая 1885), «Скупой и его дочь» — по ром. Бальзака «Эжени Гранде» (см. прим. 4 к п. № 84 от 31 октября 1885 г.) и переработку драмы Островского «Бедность не порок». В 1870-х гг. была постоянной сотрудницей писательниц-журналисток М. К. Цебриковой и Е. И. Конради, передовых радикально-настроенных женщин того времени, и помогала им в их литературных и педагогических работах. В 1880-х гг. была одной из главных участниц журнала «Женское образование» В. А. Сиповского, где поместила ряд статей о воспитании, и в журн. «Воспитание и обучение» (прилож. к журн. «Родник» Альмедингена). В это же время она работала в кружке Цебриковой, стремившемся к изданию «литературы для народа». Возникновение «Посредника» побудило ее в 1885 г. к сближению с редакцией его, которую она связала и с Цебриковой. Однако в следующем, 1886 г., связь ее с редакцией «Посредника» ослабела, о чем она откровенно высказалась в письме к Черткову, упрекая его в «исключительности», в ригоризме при постановке моральных вопросов, которыми сама она живо интересовалась. Деятельность свою она перенесла в кружок по изучению народной литературы Шаховского и Ольденбургов (см. комментарий к п. № 43 от 5—6 февраля 1885 г.). В 1888 г. она, вместе с Ф. Ф. Ольденбургом, руководила учительской школой Максимовича в Твери, а затем взяла скромное место казначея петербургских В. Ж. Курсов и несла эти обязанности до конца жизни. и увидалъ, что все это можно сдѣлать лучше. Сдѣлать я всего не сдѣлалъ, но все измаралъ, и Калмыковское и свое, и запуталъ и остановился пока. Я писалъ объ этомъ Калмыковой и жду ея отвѣта. — Можно напечатать какъ было ея изложеніе, а потомъ вновь передѣлать его; но можно, и по моему лучше, не торопиться и съ ней вмѣстѣ обдумать и исправить. — Удивительное ученіе — все тоже, какъ и Х[ристосъ], только на низшей ступени. И потому особенно драгоцѣнно. Если ясно выразить то, до чего дошло ученіе истины на низшей ступени, то очевидно будетъ, что оно могло пойти дальше въ томъ же направленіи (какъ оно и было), а не пойти назадъ, какъ это выходитъ по церковнымъ толкованіямъ. Богъ насъ наставитъ какъ лучше, но теперь не готово.

8) Бирюкову сейчас напишу письмо с возвращением ст статьи Свешниковой.8 Статьей Толстой называет сделанное Е. П. Свешниковой изложение одного эпизода из романа Виктора Гюго (1802—1885) «Quatre-vingttreize» («93-й год»), представляющего собой в своем роде хронику великой французской революции. Оценка готовящейся к печати книжки дана Толстым и в письме к Бирюкову, написанном в тот же день, что и письмо к Черткову. «Содержание статьи прекрасное, — говорит он в этом письме —... Поправлять я ее не стал и прибавлять заключения. Язык однохарактерный и в разговорах даже очень хорош и чувствуется Hugo, т. е. великий мастер»... (См. т. 63.) В списке книг, оказавших влияние на Толстого в возрасте от 20 до 35 лет, значится роман Гюго «Notre Dame de Paris», причем влияние этой книги определено им самим, как «очень большое». Но и целый ряд других произведений Гюго настолько волновал и умилял его, что уже в 1908 г. он называл себя его «великим поклонником» (см. Н. Гусев «Толстой в молодости», М. 1927, стр. 415). — Книжка Свешниковой, озаглавленная в издании «Посредника» «Брат на брата», была разрешена цензурой 7 января 1886 г. и вышла в свет, без имени автора, в том же году, с рисунками на обложке А. Д. Кившенко.Я вчера только получил эту9 статью Петр Петрович Беликов, в то время молодой человек, которого Бирюков в комментарии к ненапечатанной «Переписке» его с Толстым характеризует так: «Странный человек, покушавшийся на самоубийство; живший на Афоне, зараженный немного пашковством, но всё-таки остававшийся православным и льнувший к нам по инстинкту добра». Более точных биографических данных о Беликове не сохранилось. Им написаны «Житие Павлина Ноланского» и «Житие Петра, бывшего прежде мытарем». Обе книжки вышли в изд. «Посредника» с рисунками А. Д. Кившенко в начале 1886 г. и ваше письмо с ними. Я вчера прочел эту статью вслух при наших и кузминских детях и взрослых. Всех захватило. Язык не безупречный в описаниях, но поправлять не буду — как бы не случилось того, что с Сократом, и прибавлять в конце не буду. И так хорошо. Как вы хотите издать, с красной рамкой или нет? По моему, с красной рамкой.

9) Места из житий святых попрошу кого-нибудь из домашних выписать и пришлю Бирюкову. Почему житие Беликова10 О кн. Л. Д. Урусове см. прим. 15 к п. № 46 от 24 февраля 1885 г. Проводив его в марте этого года в Крым, Толстой оставил его в Симеизе, в доме его тестя, богача С. И. Мальцова, владельца известных чугунолитейных, хрустальных и стеклянных заводов, находившихся в Брянском у. Орловской губ., которые Толстой осмотрел по пути в Крым, заехав за Урусовым в находившееся поблизости от этих заводов имение Мальцова Дятьково. Теперь больной Л. Д. Урусов опять возвращался в Дятьково. без рамки?

Я между другими делами написал один рассказец хороший из записанных мною тем.11 См. предыдущее примечание. Жду Ге и попрошу его сделать рисунки.

Нынче получил письмо от Урусова.12 В письме от 16 мая (№ 64) Толстой просил Черткова поспешить высылкой его адреса в Англии на имя М. А. Шмидт (Толстой ошибочно пишет в обоих случаях Шмит), которая взяла на себя поручение доставить Черткову ожидаемую им копию сочинения: «Соединение, перевод и исследование 4-х Евангелий» Он очень плох здоровьем. Он едет к Мальцову,13 Рассказ «Брат на брата» действительно был выпущен, из предосторожности, без обозначения фирмы «Посредника», а потому и без красной рамки. где съедется с семьей. Вероятно, увижу его.

Не знаю, выслали ли вы адрес М. А. Шмит для доставления вам в Англию рукописи. 14 Прощайте. Пишите чаще. Сейчас писал Бирюкову, и мне пришло в голову, что рассказ Свешниковой опасен в смысле направления. Могут обвинить. Как бы не сделать вреда изданиям, и потому — мое мнение — если печатать, то без рамки. 15

Полностью печатается впервые. Без первого абзаца и нескольких строк в конце напечатано в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 2—23. На подлиннике рукой Черткова пометка: «получено в Англии 8 июня. Я. П.» Письмо это, как видно из письма Бирюкова к Черткову от 4 июня, было получено им в редакции «Посредника» и переслано в Англию в этот день — 4 июня. На доставку его в Петербург из Ясной поляны достаточно было 2—3 дней. Датируем, исходя из этих соображений.

Письмо это, в наибольшей своей части, является ответом на письмо Черткова, написанное по дороге из Петербурга в Англию — сначала в вагоне, затем в Берлине, и помеченное 22-м мая, хотя законченное позже. Но один из пунктов этого письма Толстого, а именно пункт 8-й, является откликом на предыдущее небольшое письмо Черткова из Петербурга от 16 мая. В этом небольшом письме Чертков говорит: «Присылаю вам рассказ Свешниковой — переложение “93 года” Виктора Гюго. [См. ниже прим. 9.] Впечатление на меня произвело сильное и в хорошую сторону. Но при такой силе необходимо убедиться, что впечатление не может ни на ком оказаться двусмысленным... Кое-какие рискованные места в этом смысле мы сообща исключили. Насчет самого конца, который должен увенчать впечатление, мнения разошлись. Я стоял за то, чтобы просто и прямо сказать, что у Симурдена не хватило любви, чтобы пересилить его подчинение искусственному понятию о военной чести... Но другие не соглашались... Мы однако все согласились вычеркнуть последние строки. Но, мне кажется, не следует кончать словами “Симурден застрелился” и предоставлять читателям... делать всякие предположения о мотивах его самоубийства. Случай слишком хорош, чтобы не выразить, что, нарушая закон Христа о любви, человек естественно и легко теряет всё в жизни и доводится до самоубийства в той или другой форме. Пожалуйста, составьте сами конец и вообще измените, что нужно. Переделка — свободная, и имени Виктора Гюго не будет помещено».

Большое письмо Черткова от 22 мая приводим с значительными сокращениями. «С вашей легкой руки, — пишет в нем Чертков, — я стал очень счастлив и пишу вам в самом благодатном настроении из вагона по дороге прочь от того дела, в которое я чуть было не влюбился. И так хорошо, свободно теперь на душе. И столько хорошего, сердечного, умного и остроумного я наговорил бы вам, если б мы теперь были вместе и оба мы были бы так счастливы, и так довольны друг другом. Но всё разумно, всё на свете хорошо, как вы справедливо чувствуете, и меня так радует то, что вы без меня счастливы, и я без вас. За неимением вас я разливаю свое счастье на случайных ближних. И они все такие славные. Кондуктор, дети, продающие цветы на станции. Чувствую, что они все друзья, братья, и так хорошо, когда это сознаешь непосредственно. — Но это непосредственное чувство дается мне после внутренних шагов вперед, после подведения итогов, наблюдения над собою, другими и жизнью вообще и примеривания ко всему этому Его истины... Вы спрашиваете, почему так трудно было мне уехать из Петербурга... Да — мне было трудно. Как свойственно человеку прилепляться к жене, объединяться с нею и дорожить, как дорожишь собою, тем хорошим и радостным, что содержится в ней, не только ее основными достоинствами, но даже и мельчайшими ее приемами,... так, за неимением жены, человек прилепляется к тому временному делу, которое наполняет его жизнь; он сродняется с своим делом, находит в нем удовлетворение и радости не только по существу, но даже и в мельчайших подробностях. Начиная от получения подходящего материала для издания и кончая успехом рисунка и даже удачным положением стола в конторе — всё это его радует, как мужа — ласки жены. Ну и разлучаться трудно, как в том, так и в другом случае... Урок мой задан был мне как раз во время... Отчасти освободившись раньше, в силу таких же уроков, от порабощения личных привязанностей, вследствие постоянных разлук с людьми, мне особенно близкими и дорогими по личному чувству дружбы, я теперь учусь освобождаться от чрезмерной привязанности к определенному, временному (ибо земному) делу. Эти уроки должны выучить меня быть счастливым в настоящем, т. е. вечном (ибо только это исключительно духовно) и независимом от обстоятельств... Вижу уже дальнейший шаг, но не готов еще к нему, — в том, чтобы освободиться от своего собственного состояния... забыть себя и жить не только для ближнего, но в ближнем, не замечая этого, а действительно живя в каждом отдельном ближнем, с которым жизнь сводит. До этого далеко, куда как далеко, — но там сам Христос, и меня туда тянет. Ваше последнее письмо меня обрадовало необычайно... Вы выражаете сознание большего удовлетворения в писании притч, чем прежде, благодаря тому, что кончили один отдел вашей статьи. Разумеется, я могу ошибаться, но нет, кажется не ошибаюсь, в этих притчах или рассказах, доступных пониманию и совести человека вообще, т. е. каждого человека и всех людей, в этой форме изложения вы наиболее живете в той жизни, в которую меня тянет, — в жизни безличной, в жизни в других. Здесь в этой области действительно не может быть гордости, если б она и была, то была бы только сознанием силы божьей, ибо, творя такое — объединяешься с богом и теряешь всякое отношение к своей личности и своей роли в земной жизни. Так ли это бывает, когда задаешься целью определенно выяснить, что нам делать? При необходимом для исполнения такой задачи напряжении слабого ума (ибо человеческого), при продолжительности такой работы, возможно ли всё время жить в боге одном? Не переходит ли “что нам делать” часто в “что мне делать?”. Это все вопросы, я не думаю утверждать. И, вообще, перейду к другому, чтобы непрошенно не копаться в вашей душе, хотя и близкой, очень близкой, но чужой». Однако, оставляя вопрос о психологической и нравственной стороне работы над такими произведениями, как статья «Так что же нам делать?», Чертков все же возвращается к тревожащей его мысли об этой статье. Желая заглянуть в будущее, когда Толстой освободится от этой статьи, он выражает опасение, что работа над ней — над этими вопросами нравственного порядка — никогда не закончится, потому что она «по самой задаче своей нескончаема». Затем он прибавляет: «В ней очень, очень много хорошего и нужного, но заглавие не хорошее. Если б вы назвали это “Что мне делать”, кажется было бы лучше, и в таком случае, если бы оказалось там для многих, то каждый нашел бы и применил к себе без сознания, что его обличают. Вместе с тем, если б вы назвали “Что мне делать”, то чувствовали бы себя свободнее от потребности оканчивать. Такую постановку вопроса, как “что мне делать”, можно когда угодно прекратить на бумаге, ибо можно продолжать на деле...» «Пока я не могу не удивляться тому малому значению, которое вы придавали вашим последним рассказам, — продолжает Чертков, вновь и вновь затрагивая эту тему. — Ведь в них то же самое, что в больших ваших статьях, только проще и доступнее большинству и убедительнее для всех»... Вторая половина письма написана уже на следующий день, в Берлине. «Приступаю к “пунктам”, набравшимся в моей записной книжке для сообщения вам..., — говорит Чертков: — 1) Для народной газеты я нашел лучшего мне известного редактора — Бирюкова... Но он не решается согласиться на это... Не чувствует в себе уверенности, с одной стороны. А с другой — не знает, достаточно ли это прочное дело, чтоб ему оставить службу в обсерватории. Он стесняется за такое дело брать деньги. А деньги ему нужны для жизни... Если вы сочувствуете ему в редакторы, то напишите ему, уговорите его. Я же думаю так: для газеты нельзя лучше, чем он (я совсем не гожусь — об этом думал, и могу теперь определенно сообщить вам, почему)... Бирюкову теперь очень тяжело (он этого не показывает) с обсерваторией и складом. Разнородные занятия и каждое требующее много напряжения. Редакция же газеты по самой цели сродна складу и изданиям, и ему было бы легче и, думаю, приятнее всецело отдаться одному делу в двух формах... 2) Про снятие крестика с наших обложек я вам писал. Вы не ответили. Но я так уверен, что вы согласились бы, что сделаю распоряжение о снятии... У наших изданий сохранится наружное отличие — та же рамка без креста и пословица. 3) Относительно помещения Нагорной проповеди не сполна, — я с вами вполне согласен и не думаю, чтобы это труднее было бы провести, чем всю. Только в таком случае я не назвал бы “Нагорною проповедью”, а поместил на место заглавия какие-нибудь слова Христа (напр. “Я есмь путь, и истина, и жизнь” или что-нибудь такое). 4) Мне кажется, что вы отлично сделали, что согласились на предложение Иванцова. — 5) К вашему рассказу о девченках [“Девченки умнее стариков”] с радостью взялся сделать картину Савицкий... 6) В этом рассказе не думаете ли, что лучше поместить слова Христа в виде эпиграфа под заглавием? В конце они как-то чересчур неожиданны и нарушают этим замечательную простоту впечатления, получаемого от рассказа [см. ниже прим. 3]. 7) Когда покончите “Сократа”, пришлите в склад. Кившенко взялся сделать рисунки, но ему необходимо прочесть. Да и в цензуру представим в Петербурге. 8) Вообще все дела по изданию переданы Бирюкову и, если нужно, вы ему пишите и посылайте. Он все сделает лучше и проще меня. 9) Если возможно, пришлите безотлагательно, как предложили, в склад указания об отмеченных местах в житиях. У нас там есть славянское издание Димитрия Ростовского. И Беликов, который этим специально занимается, всё найдет по вашим указаниям... 10) “Галю”, несмотря на то, что этот рассказ вам не особенно понравился, мы приобретаем у автора с правом значительно сократить... В нем много того, что нравится именно лубочным читателям, и вместе с тем впечатление во всяком случае получается хорошее. Если вы с этим не согласны, то, пожалуйста, скажите Бирюкову остановить. И всегда так делайте. Мне же приходится действовать иногда самостоятельно, потому что мы живем в разных местах и списываться о каждой подробности затруднительно... Но я буду стараться всегда вам сообщать заблаговременно так, чтобы в случае, если я по вашему ошибусь, то вы могли бы остановить... — Меня очень обрадовало ваше желание писать рассказы без посторонних соображений. Так и надо. В какой стране можно будет издать, с пропусками, или изменениями, или пока вовсе не издавать, это всё мелочи в сравнении с жизнью человечества. И вам не следует этим стеснять свою свободу, а писать во всю силу духа... Если наши издания от этого потеряют, то общая польза будет всё-таки больше. Мне смешно, что я как будто вас учу, но вы знаете, что это не так. Я только говорю прямо, как приходит на мысль... Еслиб я не так писал, то пришлось бы сдерживаться перед вами, оглядываться, а этого я больше не хочу делать. До сих пор делал. Но теперь чувствую, что это нехорошо. — Ваш способ проверки своей работы по представлению о наступлении смерти мне очень понравился. Я употребляю способ представления, что Христос вдруг подходит и глядит. К сожалению, редко. Но как это сдерживает и просветляет! А смерть это очень хорошо. Хорошо, что наши часы сочтены, а то мы совсем замечтались бы. — Прощайте. И вы пишите чаще. Я вас так особенно люблю теперь».

1 О Грибовском см. прим. 9 к п. № 55 от 2 мая 1885 г.