ШЕЛКОВИЧНЫЙ ЧЕРВЬ.

У меня были старые тутовые деревья в саду. Еще дедушка мой посадил их. Мне дали осенью золотник

— 64 —

семян шелковичных червей и присоветовали выводить червей и делать шелк. Семяна эти — темносерые, и такие маленькия, что в моем золотнике я сосчитал их 5835. Они меньше самой маленькой булавочной головки. Они совсем мертвые; только когда раздавишь, так они щелкнут

Семечки валялись у меня на столе, и я было забыл про них.

Но раз весной я пошел в сад и заметил, что почка на тутовике стала распускаться, и на припоре солнечном уж был лист. Я вспомнил про семена червей и дома стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не темносерые, как прежде, а одни были светлосерые, a другие еще светлее, с молочным отливом.

На другое утро я рано посмотрел яички и увидал, что из одних червячки уже вышли, a другие разбухли и налились. Они видно почувствовали в своих скорлупках, что корм их поспел.

Червячки были черные, мохнатые и такие маленькие, что трудно их было рассмотреть. Я поглядел в увеличительное стекло на них и увидал, что они в яичке лежат свернутые колечком, и как выходят, так выпрямляются. Я пошел в сад за тутовыми листьями, набрал пригоршни три, положил к себе на стол и принялся готовить для червей место, так как меня учили.

Пока я готовил бумагу, червячки почуяли на столе свой корм и поползли к нему. Я отодвинул и стал манить червей на лист, и они, как собаки за куском мяса, ползли за листом по сукну стола через карандаши,

— 65 —

ножницы и бумагу. Тогда я нарезал бумаги, протыкал ее ножичком, на бумагу наложил листья, и совсем с листом наложил бумагу на червяков. Червячки пролезли в дырочки, все взобрались на лист и сейчас же принялись за еду.

На других червей, когда они вывелись, я также наложил бумагу с листом, и все пролезли в дырочки и принялись есть. На каждом листе бумаги, все червяки собирались вместе и с краев объедали лист. Потом, когда съедали все, то ползали по бумаге и искали нового корма. Тогда я накладывал на них новые листы дырявой бумаги с тутовым листом, и они перелезали на новый корм.

Они лежали у меня на полке, и когда листа не было, они ползали по полке, приползали к самому краю, но никогда не спадали вниз, даром что они слепые. Как только червяк подойдет к обрыву, он, прежде чем спускаться, изо рта выпустит паутинку и на ней приклеится к краю, спустится, повисит, поосмотрится, и если хочет спуститься — спустится, а если хочет вернуться назад, то втянется назад по своей паутинке.

Целые сутки червяки только и делали, что ели. И листу все им надо было подавать больше и больше. Когда им принесешь свежий лист и они переберутся на него, то делается шум, точно дождь по листьям: это они начинают есть свежий лист.

Так старшие черви жили пять дней. Уже они очень выросли и стали есть в 10 раз больше против прежнего. На пятый день, я знал, что им надо засыпать, и все ждал, когда это будет. К вечеру на

— 66 —

5-й день точно — один старший червяк прилип к бумаге и перестал есть и шевелиться.

На другие сутки я долго караулил его. Я знал, что черви несколько раз линяют, потому что выростают и им тесно в прежней шкуре, и они надевают новую.

Мы караулили по переменкам с моим товарищем. Ввечеру товарищ закричал: «раздеваться начал, идите!» Я пришел и увидал, что точно, — этот червяк прицепился старой шкурой к бумаге, прорвал около рта дыру, высунул голову, и тужится, извивается — как бы выбраться, но старая рубашка не пускает его. Долго я смотрел на него, как он бился и не мог выбраться, и захотел помочь ему. Я ковырнул чуть чуть ногтем, но тотчас же увидал, что сделал глупость. Под ногтем было что-то жидкое, и червяк замер. Я думал, что это кровь, но потом я узнал, что у червяка под кожей есть жидкий сок — для того, чтобы по смазке легче сходила его рубашка. Ногтем я верно расстроил новую рубашку, потому что червяк хотя и вылез, но скоро умер.

Других уже я не трогал, а они все также выбирались из своих рубашек; только некоторые пропадали, a все почти, хотя и долго мучались, но выползали-таки из старой рубашки.

Перелинявши, червяки сильнее стали есть, и листу пошло еще больше. Через 4 дня они опять заснули и опять стали вылезать из шкур. Листу пошло еще больше, и они уже были ростом в осьмушку вершка. Потом через шесть дней — опять заснули и вышли опять в новых шкурах из старых, и стали уже

— 67 —

очень велики и толсты, и мы едва поспевали готовить им лист.

На 9-й день старшие червяки совсем перестали есть и поползли вверх по полкам и по столбам. Я собрал их и положил им свежего листа, но они отворачивали головы от листа и ползли прочь. Я вспомнил тогда, что червяки, когда готовятся завиваться в куклы, то перестают совсем есть и ползут вверх.

Я оставил их и стал смотреть, чтó они будут делать.

Старшие влезли на потолок, разошлись врозь, поползали и стали протягивать по одной паутинке в разные стороны. Я смотрел за одним. Он забрался в угол, протянул ниток шесть на вершок от себя во все стороны повис на них, перегнулся подковой вдвое, и стал кружить головой и выпускать шелковую паутину, так что паутина обматывалась вокруг него. К вечеру он уже был как в тумане в своей паутине. Чуть видно его было; а на другое утро уж его и совсем не видно было за паутиной; он весь обмотался шелком, и все еще мотал.

Через три дня он кончил мотать и замер.

Потом я узнал, сколько он выпускает в длину паутины в эти три дня. Если размотать всю его паутину, то выйдет иногда больше версты, a редко меньше. И если счесть сколько раз надо мотнуть червяку головой в эти три дня, чтобы выпустить паутину, то выйдет, что он повернется вокруг себя в эти три дня 300,000 раз. Значит он не переставая делает каждую секунду по обороту. За то уже

— 68 —

после этой работы, когда мы сняли несколько куколок и разломили их, то мы нашли в куколках червяков совсем высохших, белых, точно восковых.

Я знал, что из этих куколок с белыми, восковыми мертвецами внутри должны выйдти бабочки; но глядя на них, не мог этому верить. Однако все таки я на 20-й день стал смотреть, чтò будет с теми, каких я оставил.

На 20-й день, я знал, что должна быть перемена. Ничего не было видно, и я уже думал — что-нибудь не так, как вдруг приметил — на одном коконе кончик потемнел и намок. Я подумал уже, не испортился ли, и хотел выбросить. Но потом подумал: не так ли начинается? — и стал смотреть, чтó будет. И точно, из мокрого места что-то тронулось. Я долго не мог разобрать, чтò это такое. Но потом показалось что-то похожее на голову с усиками. Усики шевелились. Потом я заметил, что лапка просунулась в дырку, потом другая, — и лапки цеплялись и выкарабкивались из куколки. Все дальше и дальше выдиралось что-то, и я разобрал — мокрую бабочку. Когда выбрались все шесть лапок, — задок выскочил, она вылезла и тут же села. Когда бабочка обсохла, она стала белая, расправила крылья, полетала, покружилась и села на окно.

Через два дня бабочка на подоконннке рядком паклала яиц и приклеила их. Яички были желтые. 25 бабочек положили яйца. И я набрал 5,000 яичек.

На другой год я выкормил уже больше червей и больше вымотал шелку.