* 61 Гр. С. Н. Толстому.1852 г. Июня 24. Пятигорск.
24 Іюня.
Пятигорск.
Как тебе не совестно, Сережа, не отвечать на письмо, ответ на которое очень интересует меня? Надеюсь, что теперь ответ этот тобою уже отправлен, поэтому не буду больше говорить о нем. — Лошади мои не продаются несмотря на участие, которое ты в этом принималъ—как пишет мне Андрей. Не дорого ли за них ты назначал цену? —
Я очень хорошо знаю, что, ежели бы я сам взялся продавать их, то я бы непременно дорожился и также как Андрей никогда бы не продал их; но так как я лошадей не вижу и не могу увлекаться ими, я вижу только убыток и нахожу, что лучше продать их всех за сто р. асс. чем держать дальше — даром кормить, давать им стареться и терять какие бы то ни были проценты на сумму, которую за них можно взять. — Сделай же одолжение, продай их за то, что дадут. Деньги с лошадей я назначил для уплаты Беерше1 О Нат. Андр. Беэр см. прим. 5 к п. № 64 и не переменяю этого распоряжения. —
Нет ли у тебя в Пирогове 1-го тома Nouvelle Heloise? Я смутно помню, что во времена моего жокейского костюма и твоего Карповского соперничества с Чулковым2
Эти слова очевидно нужно понимать в том смысле, что гр. Сергей Николаевич Толстой и Николай Алексеевич Чулков ухаживали за одной из барышень Карповых, дочерей Николая Алексеевича (р. в 1802 г.) и Марьи Евстафьевны Карповых. Их было три: Елизавета, Екатерина (р. 4 октября 1832 г.) и Марья (р. 28 мая 1835 г.). эта книга играла тут какую-то роль. Не забыта ли она3
в
Казачьем? Имение Н. А. Чулкова Крапивенского уезда.Пожалуйста наведи справки, у себя поищи хорошенько и, ежели окажется, вышли мне,4
В автографе ошибочно: меня.Что тебе сказать о своем житье? Я писал три письма и в каждом описывал то же самое.5
Из этих трех писем известно лишь одно к Т. А. Ергольской № 60. Желал бы я тебе описать дух Пятигорский, да это также трудно, как рассказать новому человеку, в чем состоит — Тула, а мы это кнесчастью отлично понимаем. Пятигорск то же немножко Тула, но особенного рода — Кавказская. семейные дома и публичные места. Общество состоит из по мещиков (как технически называются все приезжие), которые смотрят на здешнюю цивилизацию презрительно и ну одним словом, чисто парижская жисть. Как только мы вышли из тарантаса, мой офицер надел голубые панталоны с ужасно натянутыми штрипками, сапоги с огромными шпорами, эполеты, обчистился и пошел под музыку ходить по бульвару, потом в кондитерскую, в театр и в собрание. Но сколько мне известно, вместо ожидаемых знакомств с семейными домами и невесты помещицы с 1,000 душами, он в целый месяц познакомился только с тремя оборванными офицерами, которые обыграли его до тла и с одним семейным домом, но в котором два семейства живут в одной комнате и подают чай в прикуску. Кроме этого офицер этот в этот месяц издержал рублей 20 на портер и на конфеты и купил себе бронзовое зеркало для настолъного прибора. Теперь он ходить в старом сертуке без эполет, пьет серную воду изо всех сил, как будто серьезно лечится, и удивляется, что никак не мог познакомиться, несмотря на то, что всякий день ходил по бульвару и в кондитерскую и не жалел денег на театр, извощиков и перчатки, с аристократией (здесь во всякой гавенной крепостченке есть аристократия), a аристократия как на зло устраивает кавалькады,
пикники, и его никуда не пускают.7
В дневнике Толстого под 24 июня записано: «Прочел Буемскому то, что писал о нем, и он взбешенный убежал от меня». — Почти всех офицеров, которые приезжают сюда, постигает таже участь, и они притворяются, будто только приехали лечиться, хромают с костылями, носят повязки, перевязки, пьянствуют и рассказывают страшные истории про Черкессов. Между тем в Штабу они опять будут рассказывать, что были знакомы с семейными домами и веселились на славу; и всякий курс со всех сторон кучами едут на воды — повеселиться.
Я очень удивился встретив здесь на днях Еремеева-младшего. Он ужасно болен и женат на Скуратовой.8
Об этом Еремееве есть записи в дневнике под 17 июня: «встретил Еремеева, слишком обрадовался» и под 22 июня: «Еремеев так же глуп и безалаберен, как был всегда. Забавляет тем, что знал московских высших чиновников и т. д. и тем, что здешние господа обыгрывают его, и. тем, что у него есть не свои деньги и глупая жена, а я мог ему завидовать!» Еремеевы — родственники Молоствовым. Сестра деда Зинаиды Модестовны, Марья Львовна Молоствова была замужем за Ив. Фед. Еремеевым. Они здесь задают тот, но несмотря на это я редко вижусь с ними: она очень глупа, а он — Еремеев. — Притом же у них беспрестанный картеж, а он мне вот где сидит. — Время производства моего будет еще очень не скоро; со всеми проволочками, никак не раньше 53-го года. —
Ты был в Москве, в Петербурге, пожалуйста расскажи мне про наших знакомых: Дьяков,9
Дм. Алекс. Дьяков. О нем см. прим. 4 к п. № 9. Ферзен,10
Бар. Герман Егор. Ферзен. О нем см. прим. 2 к п. № 12. Львов,11
Кн. Георг. Влад. Львов. О нем см. вступ. прим. к п. № 94. Озеров,12
Борис Сем. Озеров. О нем см. прим. 3 к п. № 12.
Иславины,13
Влад. Алдр., Мих. Алдр. и Конст. Алдр. Иславины. О них см. прим. 10 к п. № 12. Волконские,14
Кн. Алдр. Алекс. и Луиза Ив. Волконские. О них см. прим. 3 к п. № 41. даже Горчаковы —?15
Семья кн. Серг. Дмитр. и Анны Алдр. Горчаковых. О них см. прим. 1 к п. № 7.
Связывают ли тебя теперь какие нибудь узы с Машей, и какие это узы? Митинька прошлого года хотел ехать на
Прощай, я бы писал больше, но очень устал, а устал от того, что не спал всю эту ночь. — Вчера в первом часу меня разбудил на моем дворе плачь, писк, крики и страшный шум. — Мой хозяин ехал ночью с ярмарки, с ним повстречался Татарин — пьяный и в виде шутки выстрелил в него из пистолета. Его привезли, посадили на землю посереди двора, сбежались бабы, пьяные родственники, окружили его, и никто не помогал ему. Пуля пробила ему левую грудь и правую руку. Сцена была трогательная и смешная. Посереди двора весь в крови сидит человек, а кругом него столпилась огромная пьяная компания. Один какой-то пьяный офицер рассказывает, как он сам был два раза ранен и какой он молодец, баба орет во все горло, что Шамиль17
О Шамиле см. прим. 29 к п. № 52. пришел, другая, что она теперь ни за что по воду ночью ходить не будет и т. д. и т. д. Наконец уж я послал за Доктором и сам перевязал рану. Тут прибежал мертвецки пьяный фершел, сорвал мою повязку и еще разъразбередил
рану, наконец приехал Доктор и еще раз перевязал. — Раненый — человек лет 50 из хохлов, красавец собой и удивительный молодец. Я никогда не видал, чтобы так терпеливо переносили страдания. — Однако кажется мы вместе с Доктором, который все шутит, уморили его. Я сейчас заходил к нему и никак не мог разуверить его, что он умрет. Он очень плох, харкает кровью, это верный признак смерти, но говорит и только морщится. Я пишу подробно о вещи, до которой тебе нет никакого дела потому, что сам нахожусь еще под этим впечатлением.18
Об этой истории записано в дневнике Толстого под этим же числом: «В 1-м часу ночи разбудил меня Буемский и крики у соседей. Старика ранили; я вел себя необдуманно и слабо, но не неприлично». Кроме этого старика в моей квартире лежит Ванюшка — при смерти больной. У него fièvre lente. 2 —
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Впервые напечатан отрывок из письма П. И. Бирюковым в Б, I, 1906, стр. 206—208. Год определяется содержанием: Толстой упоминает о письме
