Это было168 еще до Тильзитского мира. Русские в первый раз были за границей. Люди жили не так как Новые Котлы. Многие проводили у него все лето, многие уже приехали, других ждали. По обыкновению в четверг ездили в город закупать провизию, отвозить письма и привозили почту, французские журналы, письма и Московския ведомости. — Перед вечером докипала последняя работа уборки на гумне и в поле. Управляющий, прикащики, старосты, десятник верхами и пешками сновали около скирдов и в поле, обозы в сотни лошадей гремели пустые в пыли от гумна и поскрипивая и покачиваясь качались навстречу пустым телегам. Мужики ждали, что их отпустят после осьмого раза, и умышленно медлили, управляющий хотел натянуть 9 й раз и мечтал о 12 скирде.

Два охотника звали в рог к котлу, и стая в 150 собак выла и лаяла на звук рога, один мешал лопатой в корытах. Бабы с песнями и серпами на плечах шли хороводами с жатвы и вязки, на дворне в больших 12 ти домах дворовых собирали пригнатую скотину. Табуны и стада приближались к усадьбе в облаках пыли. Пастухи и подпаски со всех ног метались, удерживая скотину от полей, мимо которых гнали. Плотники, строившие винокурню, спорили с Жидом рядчиком, сдавая работу. Наездник на золоченых, из прутиков сделанных дрожечках, с заметанным комами пыли лицом, докуривая трубочку и спустив ноги, возвращался с бегу на молодом взмылившемся сером жеребце, сыне Атласного, сына Кролика, сына Сметанки. Жеребец, тонкой, еще несложившейся 4-леток, мотал головой и хвостом и ступал точно прихрамывая. Дворовая румяная красивая девушка с холстами прошла по дороге и остановилась, чтоб дать дорогу наезднику, наездник с дрожек щипнул ее, и неожиданно улыбнулся [1 неразобр.] своего усатого лица.

В кухне повар и два поваренка в белых колпаках сбирались готовить ужин, а до этого затеяли игру в орлянку в саду с лакеями приезжих господ. В приспешной ставились два самовара. В девичьей шили, пряли и прислушивались, не позовет ли барыня, человек 12 ть девушек. Одна из них лежала на сундуке и плакала, другая смеялась в окно с подошедшим молодым лакеем. Старушка Графиня, мать Графа, раскладывала в своих покоях карты, у ней сидели три старушки. Сестра Графа, вдова, поила чаем в своих покоях двух зашедших с кружками монахов. В отделении гостей человек 8 мь были по своим комнатам, кто читал, кто играл в карты. На детской половине Немец Гувернер ссорился с Французом, a дети, внучки Графа от умершего сына, докончивали заданный урок перед чаем. Другой сын Графа, холостой, поехал кататься с гувернанткой. Сам Граф Никита Андревич Андреевич только проснулся после послеобеденного отдыха и умывался водой со льдом.

Кн Князь Василий Иларионычь был сын вельможи и сам занимал очень, очень важное место в службе; но три года тому назад он подал в отставку и уехал в деревню. О нем жалели, говорили, что и так мало людей в России, а чтож будет, когда все так будут во всем отчаяваться и все бросать. Другие говорили, что он прекрасно сделал удалившись. — Он почувствовал, что место это ему не по силам, — говорили они. — Этого еще мало, что он честен и храбр. Отчегож не сказать слово: он неспособен. Хотя и добрый и честный малый. — Самые недоброжелательные люди как будто робко и неохотно бросали малейшую тень на этого Кн Князя Василия Иларионыча. Он был так богат, принадлежал к такой знати, был так храбр и, главное, так был прост, ровен и безобиден, непритворен в обращении, что осудить его было опасно. —

Впрочем говорили о нем первое время; потом забыли. Забыло большинство петербургское, то общество, которое не только наслаждается и умеет наслаждаться современным успехом минуты, но которое эту только жизнь считает достойной названия жизни. В числе этих борящихся, торопящихся и успевающих людей Петербурга был один человек, который живо вспомнил о Василии Иларионыче, пожалел о нем и захотел спасти его из той тины и с той тины

Человек этот, Иван Телошин, как его звали в свете, был женат на богатой Кузине Князя Василия Иларионыча. В осень 1863 года Телошин почувствовал часто повторяющуюся боль в правом боку. Он, очевидно, несмотря на свое каменное сложение, переработал. Ему надо было отдохнуть. Именья — огромные именья его жены — находились в той же губернии, где жил Василий Иларионычь. Уставные грамоты не все были составлены и разверстаны по разным местным условиям, име имели особую важность. Ему надо было самому быть там. Князь Василий Иларионычь в предполагаемом в будущем устройстве Комитета мог быть важной поддержкой, а потому Телошин вместо Ниццы решил поехать на осень в Т. губернию.

Василий Иларионычь звал его к себе года два тому назад, шутя, проездить вместе отъезжее поле.

— Он мне истинно жалок! И мы поедем к нему, ежели ты согласна, Зина? — сказал он жене.

Я очень рада, — сказала Зина. — И они поехали. Князь Василий Иларионычь был старый — или скорее стареющийся холостяк. —

Тот, кто в 40 лет не понимает всей глубины значения этого стиха, тот и не испытает этого тяжелого жизни холода и той борьбы за жизнь, когда мы начинаем ощущать этот жизни холод, который тем сильнее чувствуется, чем больше хорошего, любимого всеми было в молодом человеке. —

Князь Василий Иларионычь боролся с этим холодом жизни и был слабее его.

— К чему мне почести? К тому, чтобы не иметь ни минуты покоя, ни минуты своей? Влияние [на] искоренение злоупотреблений! (тогда еще было то время, когда все воображали, что единственное призвание человека состоит в искоренении злоупотреблений). Я накажу 10 мошенников, а в это время 20 новых обманут меня? К чему? — Любовь женщины, женитьба. К чему? Чтоб страдала жена, болели дети и я сам за них? К чему? Богатство? Боже мой, ежели бы кто научил меня, как жить без богатства, как бы я был счастлив. Богатство к тому, чтоб видеть, как вокруг тебя вьются подлецы, воры — одни подлецы — с тем, чтоб одному украсть 10 к., а другому 10 т. р. К чему все? Гадость, грязь, обман... Лучше не трогаться и оставить их, только бы они меня оставили в покое с моим стаканом чая, рюмкой вина, с окном моим на сад, камином зимою, с книжкой глупого романа (и там люди, да не живые). Есть, правда, два человека не глупые и не подлые, да и то не надолго. И тех дай Бог видеть поменьше. Ну a осенью и до порош охота. Был бы зверь, тут люди мало мешают. И люди даже делаются милы. Было время, когда все это было хорошо. Тогда у меня были и зубы и волосы все, и глуп я был, а теперь к чему? Желудок плохо варит — а тут смерть — вонь и ничего. К чему?

Так думал большей [частью] Василий Иларионычь до завтрака и перед обедом, да и вечером и после завтрака немного веселее представлялась ему жизнь. Редко, редко в известные поры дня и года, особенно осенью, находили на Князя Василия Иларионыча минуты радостного расположения духа.

Только170 три явления

Василий Иларионычь лежал, как он и проводил обыкновенно целые дни, с ногами на диване в своем кабинете и читал роман, когда Англичанка гувернантка с воспитанницей вошли в комнату. Василий Иларионычь помотал ногами в знак того, что он знает, что надо было встать, и продолжал читать. Лицо его выразило досаду, и он несколько раз сопнул носом, что, как знали все в доме, означало дурное расположение.

— Совсем не рад! Вовсе не рад, — сказал Василий Иларионычь171 получив письмо Телошина. Вас. Ил. обращался к

— Пріѣдутъ сюда эти петербургскіе вельможи и франты съ женою, говорилъ онъ за чайнымъ столомъ, обращаясь къ 40-лѣтней Англичанкѣ, но взглядывая на 15-лѣтнюю воспитанницу, отъ которой, несмотря на молодость ея, онъ, видимо, больше ждалъ оцѣнки и пониманія своихъ словъ.

Да не подумает читатель, что Василий Иларионычь был влюблен или имел похожее на начало этого чувства к своей воспитаннице, хотя полное жизни, крови и мысли подвижное молодое лицо воспитанницы и могло возбудить подобное чувство. Напротив, Василий Иларионычь каждый день говорил себе, что он сделал глупость, взяв к себе эту девочку, которая, как и вся нынешняя молодежь, Бог знает с какими мыслями и в сущности дрянь. —

— Вовсе не рад! Привезут с собой всю эту Петербургскую сплетню и мешать мне будут. Все надо их занимать. Только уж этого никак не будет. Хочет он жить — живи, а я в Нарежное иду172 Иду — охотничий термин, иду с охотой. го Сентября. Уж вы пожалуйста, мистрис Джонс, приготовьте им там верх и все. Вы это умеете.

<— Очень жаль бедного Илариона, очень мне жаль. Все бросил — хандрит. Озлоблен на все и впадает, сам того не замечая, в эту гадкую и грязненькую жизнь старого холостяка — собачника. Да, собачника. И кто же? Князь Иларион — сын Князь Василья Иларионыча. — Занимая такой пост и при дворе.... и вдруг все бросить — непонятно! Вы знаете, что мы с женой едем к нему нынче осенью. И я надеюсь поднять его. У нас и так мало людей в России, чтобы пропадали такие люди как Иларион... Я беру отпуск. — Мне нужно же побывать в именьях жены,173 теперь с этим Я. А.

Так говорил молодой тайный советник — значительное лицо Петербурга, обращаясь к Генерал-адъютанту, сидевшему у него в кабинете.

— А вот и Зина. Ты меня извини. Мы должны быть у Елены Павловны нынче. А мы говорили о твоем cousin Иларионе... — обратился он к жене, которая в том незаметно изящном уборе, которого тайна известна только высшему свету, тихо вошла в комнату.

— Ежели вы его не вытащите из его берлоги, — сказал Г-А[дъютант Генерал-Адъютант ], обращаясь к жене приятеля, — никто этого не сделает.

— Да, очень жалко его, — сказала она.

И все трое вышли.

Князь Иларион Васильич был старый, скорее стареющий холостяк. Блажен кто..... и постепенно жизни холод с годами вытерпеть умел!..

Кто из людей, доживший до 40 лет — (из людей живших и любивших) не испытал на себе всей глубины значения этого стиха:>