— Filеz, filez,84 Проходите, проходите. — приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьерзнал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
— Eh bien, qu’est ce qu’il y a? — холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
— Il pourra marcher, que diable! — сказал капитан. — Filez, filez, — продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
— Mais non, il est à l’agonie... — начал было Пьер.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что-нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат, и велели им итти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек 30, солдатов человек 300.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера, шел видимо пользующийся общим уважением своих товарищей пленных толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться нèкуда, все чему-то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой маленький, худой офицер со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь, и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, чтò сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
— О чем спорите? — сердито говорил майор. — Николы ли, Власа ли, всё одно; видите, всё сгорело, ну и конец... Что толкаетесь-то, разве дороги мало, — обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
— Ай, ай, ай, чтò наделали! — слышались однако то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. И Замоскворечье-то, и Зубово, и в Кремле-то... Смотрите, половины нет. Да я вам говорил, что всё Замоскворечье, вон так и есть.
Проходя через Хамовники (один из немногих, несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
— Ишь мерзавцы! То-то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть... Вымазали чем-то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, чтò вызывало восклицания, и смутно увидал что-то прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что-то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей.
— Marchez, sacré nom... Filez... trente mille diables...86 Иди! иди! Черти! Дьяволы!.. — послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблениемразогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
