— «Прощай, дядя Анисим». «Не поминай лихом, дядя Анисим». «Дай Бог тебе в добром здоровьи», — слышал со всех сторон Анисим. —
За воротами стояли 4 саней. И366 Авксентий Григорий, отдав лошадь матери, сняв шапку, низко кланяясь, подошел к отцу. —
— Здорово, Гришутка, — сказал отец, вглядываясь в молодца сына и в светлую, как лен и курчавую, как волна, бородку, прибавившуюся без него. Григорий заплакал. Отец поцеловался с ним и стал спрашивать про Аксютку, про Мишутку.
— Все слава Богу, батюшка, живы, здоровы.
Графена, у лошади стоя, заголосила, увидав слезы сына. — Анисим между тем оглядывал свою лошадь, знакомого, подласого мерина. Он его выменял на ярманке. Лошадь была гладка, обросла шерстью и поширела. И он обратился к старухе:
— Буде, буде, давай лошадь то.
Указ Правительствующего Сената, по которому, между прочим, предписывалось «особо начатое дело против крестьян села Излегощ за недопущение землемера до утверждения межи и за сделание прибывшим туда Земскому суду и губернских дел стряпчему грубости оставить без дальнейшего производства и подсудимых, буде содержатся, освободить, сколько потому, что межевание, от коего возродилось сіе следственное дело, найдено неправильным, так и потому, что, если крестьяне за ослушание и подлинно заслуживали наказание, то оное может быть им заменено долговременным содержанием под стражею».
Этот указ дошел до Краснослободска, где содержались в остроге 7 крестьян села Излегощ только 6-го Марта 1824 года, тогда как он был подписан в Петербурге 13 Ноября.
18 Марта 1824 подсудимые Михайла Кондрашев 52 лет, Федор Резун 45 лет, Петр Осипов 34 лет и Василий Прохоров 29 лет были выпущены из острога.
В село Излегощи известие о выпуске мужиков дошло за неделю до их выпуска, и родные на четырех санях приехали в острог за своими хозяевами и привезли им рубахи, гостинцы и шубы: мужики посажены были в острог летом.
За Михаилом Кандрашевым приехала его старуха и средний сын Карп. Михайла был из первых мужиков в селе. Не то, чтобы он был богатей, как голова и горчешник Сидоров. Те настроили себе дома новые, большие, имели самовары, принимали господ и носили фабричного сукна кафтаны и сапоги. Но Михайла был мужик старинный, Одонья у него стояли немолоченные года за два и за три. В сусеке у него тоже бывало полно хлеба; в сараях и в амбарах всего было запасено: и ободья, и станы, и грядки, и полозья, и шерсть, и войлока, и кадки, и бочки. Он сам был мастер — бондарь. И мед всегда был от своих пчел. Лошади были у него свои доморощенные, старой одной породы, все больше соврасые. И у баб его сундуки были полны холстов и сукна белого и черного.367 Он 5 лет ходил старостой церковным, вина не пил, мате дурным словом не бранился и в семье был строг. Драться не дрался, а боялись его все домашние. И в доме у него был порядок. Он сам был с начальством тих и робок, а в семье его боялись, хоть он не дрался и дурным словом не бранился. Только была поговорка его: едрена палка.
Когда вышла на меже с землемером драка, и Резун замахнулся вехой на протоколиста, Михайла тут же был в понятых. Он тут еще унимал Федора и других мужиков, но когда исправник призвал их всех к себе на фатеру к голове и стал их стращать, чтоб они подписали сказку, Михайла сказал:
— Нам, ваше благородие, подписывать нельзя. Коли от нас Меркуловскую пустошь отрежут, нам жить не при чем будет.