— А что мерина чалаго оставили, что ли, ребята?

— Не догадалась! Никак нету.

В это время, запыхавшись, вбежал Тараска Настасьин, любимый внук Ивана Федотова, с такими же глазами и ямочками, как мать. Он услыхал слова деда. Он, увидав с выгона, где он играл с ребятами, стерегущими овец, что обедня отошла, бежал домой, чтобы встретить деда.

— Оставили, дедушка, на задворках.

— Ну ладно, давай, Михаловна, кафтанишко старый, поедем, Тараска, пахать. И мерина учить и тебя стану.

И Иван Федотов пошел на задворок; своротил соху с новой рассохи, срубленную летом и обделанную перед весной; он вывел мерина, запрег, подвязал сволока и, посадив внука на мерина, повел его в поводу из ворот в проулок, нa Миткину дачу. Бабы вынесли ему завтрак мужикам; он перекинул мешок через седелку.

Между тем в клети, на полу, на подосланной рогожке, солдатка Арина с растрепанными волосами и выпученными глазами хваталась зубами за веревки и старалась удержать стоны. Она мучалась не столько от боли, сколько от раскаяния и страха перед свекором, мужем и Богом. Преступление ея, казавшееся столь ничтожнымъ тогда, теперь было ужасно. Присутствіе свекрови поддерживало ее. Но какъ только она вышла, ей казалось, что нечистый овладѣлъ ею. Она хотѣла перекреститься и не могла. Ужасъ хуже смерти объялъ, она закричала, чтобъ позвать Михаловну и закричала страшнымъ голосомъ кликуши и залилась крикомъ.

— Что ты, Бог с тобой, — тихо ступая лаптями, заговорила Михаловна, откидывая хорошо плетеную дверь клети.

— Матушка, погубила я себя. Батюшка свекор не простит, не помилует, а и он простит, муж мой не помилует, разорвет мое белое тело на части. А и он помилует, Бог меня не помилует. Погубила я себя. Огонь... сожги... о-о-о! Матушка родимая.

— Ну буде, деушка, буде, — сказала Михаловна, трогая ее. И она стала успокаиваться.

— Матушка, родимая, защити ты меня. Сказала ему? — вдруг спросила она.

— Ничего. Матушка заступилась. Сказал: «Бог простит».

— Ох, я горькая. Он простит, муж убьет. Хоть бы смерть взяла меня.

Так она мучилась, а невинный младенец просился на свет Божий. И через час на свете была лишняя человеческая душа, чистая и непорочная; несмотря на то, что он был сын этой солдатки, он был чист, как первый человек прямо из рук Божиих.

Из невесток принимала участие больше всех Ольга. Она истопила баню и свела родильницу в баню.