5-я РЕДАКЦИЯ.

* № 93 (кор. № 27).

Так верила и Маслова. Прежде, в то время, когда она жила в Панове у старушек и любила Нехлюдова, она верила в добро, но не верила в церковь. С тех же пор как она перестала верить в добро, она не то что стала верить в церковь, но не стала так решительно отрицать ее, как прежде. Теперь, кроме того, это было развлечение. Так было и нынче.

* № 94 (кор. № 27).

Маслова уже много раз и давно испытала свою неудачу в этом деле. Она много раз уже и до своих родов и после просила и Спасителя, и Царицу Небесную, и Владимирскую, и Николая угодника о том, чтобы они сделали то, что ей хотелось,344 чтобы она не погибла, но никогда, о чем она просила, ничто не исполнялось.345 И она давно уже решила, что просить ей не стоит для неё лично, Из этого она никак не выводила того, что прошения не нужны и не могут исполняться, а только сама перестала просить о том, что могло совершиться в этой жизни, а бесцельно и бессмысленно поддавалась тому настроению смутного страха, благоговения и скуки, которое производило на нее богослужение.346 не сомневаясь в важности и законности совершаемого дела.

Она стояла сначала в середине толпы за перегородкой и не могла видеть никого, кроме своих товарок; когда же причастницы двинулись вперед и она выдвинулась вместе с Федосьей, она увидала смотрителя, его жену, надзирателя, фельдшера и занялась рассматриванием шляпок и накидок этих женщин. Осмотрев их, она увидала и мужичка с светлой белой бородкой, Федосьиного мужа, который весь сиял, глядя на жену. Маслова улыбаясь толкнула в бок Феничку, подмигнув ей глазом.

Когда утомивший всех акафист кончился и Маслова, поцеловав обтянутую парчевым поручнем белую свеже вымытую руку священника и крест, повернулась назад,347 она близко рассмотрела прекрасное, сияющее радостью лицо Тараса, Федосьиного мужа ей стало особенно радостно на душе и оттого, что кончилась утомившая ее служба и можно пойти напиться чаю и, главное, от того, что милая Феничка рада и что муж её такой красивый, приятный малый.

В этом настроении возвращалась Маслова назад среди парами шедших женщин, когда надзиратель, встретив их, громко прокричал:

— Маслову и Бирюкову (это была Федосья) в посетительскую.

* № 95 (кор. № 27).

XX.

— Самочувствие олимпийское, — говорила Вера Ефремовна, как всегда испуганно348 но открыто глядя своими огромными добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой, тонкой, тонкой, жилистой349 коричневой шеей, выступающей из за жалких смятых и грязных воротничков кофточки.350 Не смотря на признание ею за собой олимпийского самочувствия, Нехлюдову она казалась похожей на раненного облезлого, обваренного кипятком цыпленка, доброго, милого и жалкого.

Нехлюдов стал спрашивать ее о том, как она попалась. Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать об их деле. Вся речь её была пересыпана иностранными научными словами о пропагандировании, о дознании, о группах и секциях и подсекциях, народовольцах и еще каких то отделах революционеров, которых она была, очевидно, уверена, что все знали и о которых Нехлюдов никогда не слыхивал. Она рассказывала ему, очевидно вполне уверенная, что351 она делает ему великую честь, снисходя до него и посвящая его во ему очень интересно и приятно знать все тайны народовольства, Нехлюдов же смотрел на её жалкую шею, на редкие спутанные волосы и удивлялся, зачем она все это делала и рассказывала. Она жалка была ему, но совсем не так, как был жалок Меньшов, мужик, с своими побелевшими, как картофельные ростки, руками и лицом, без всякой вины с его стороны сидевший в вонючем остроге. Она жалка была той очевидной путаницей, которая у ней была в голове. Она, очевидно, считала себя героиней и рисовалась перед ним и этим то и была особенно жалка ему. Эту черту рисовки Нехлюдов видел и в ней и во всех лицах, бывших в комнате. Он чувствовал, что он стал галлереей для всех этих лиц, и они немножко иначе делали то, что делали, потому что он был тут. Рисовка эта была и в молодом человеке в гутаперчевой куртке, и в женщине в арестантском халате, и даже и в парочке влюбленных. Не было этой черты только в красавице с бараньими глазами и в черном лохматом человеке с глубоко сидящими глазами, который говорил с худым безбородым человеком, похожим на скопца.

Дело, по которому хотела говорить Вера Ефремовна с Нехлюдовым, состояло, во 1 -х, в том, чтобы избавить подследственную товарку от нравственных мучений, которым ее подвергали жандармы. Ее держали в одиночке, расстраивали ей нервы посещениями и потом допрашивали, всячески застращивая и обманывая ее. Нехлюдов сказал, что он едва ли что нибудь может тут сделать, но обещал, записав фамилию. Другое же дело шло тоже о товарке, сидящей в Петропавловке в Петербурге и которая, по словам Веры Ефремовны, ни в чем не была виновна, а только была дружна с замешанной.