Сверстанный текст обрывается на эпизоде вечера у Щербацких. Дальнейший текст дожурнальной редакции, заключающей в себе окончание эпизода вечера у Щербацких и заканчивающийся рассказом о возвращении Анны в Петербург, сохранился в гранках, частично исправленных Толстым, частично не исправленных. В гранках, описанных под № 106, Толстым при правке их дописано, что Вронской не мог не видеть, что не только мать и отец Кити, но и сама Кити уже начала мучиться в ожидании того решительного слова, которое он должен был сказать ей, и всё же он чувствовал себя еще очень далеким, чтоб сказать это слово, и далее добавлено: «Ему становилось совестно за то, что он так мучает ее, не говоря того слова, которого она так робко и страстно ожидает». В журнальном и окончательном текстах, как мы знаем, Вронский вовсе не задумывается о том, что он мучает Кити. При встрече в вагоне с сыном старуха Вронская выражает искреннюю радость по поводу слухов о его намерении жениться и, встретив сдержанный отпор Вронского, с робостью говорит ему о том, что она не посмотрит ни на богатство, ни на знатность, только бы он был счастлив. В журнальном и в окончательном текстах мать Вронского по поводу этих слухов делает замечание в иронически-шутливой форме. Наконец, в тексте этих гранок подчеркнуто нерасположение Долли к возможным христианским увещаниям, которых она ожидала от Анны, судя по тому, что она знала об увлечении Анны настроениями высшего утонченно-православного петербургского круга, в котором она вращалась. В окончательном тексте читается лишь следующее: «Только бы не вздумала она утешать меня! — думала Долли. — Все утешения, и увещания, и прощения христианские — всё это я уже тысячу раз передумала, и всё это не годится».

В гранках, описанных под № 109, сделаны существенные исправления в эпизоде посещения Левиным его брата Николая, прообразом для которого здесь, как и в дальнейшем, до момента его смерти, послужил старший брат Толстого Дмитрий, умерший в 1856 г. от чахотки. В неисправленных гранках, восходящих в наборной рукописи (см. вариант № 28), ничего не сказано было о прошлом Николая. Внешность его описана так: «Маленький, нескладный рост, растрепанная, грязная одежда, невьющиеся густые, висящие на морщинистый лоб, взлохмаченные волосы, короткая борода, не растущая на щеках, усы и брови длинные и висящие вниз, на глаза и губы, худое, желтое лицо и блестящие, неприятные по своей проницательности глаза». У брата, кроме его подруги, женщины «молодой, рябоватой и некрасивой, но очень приятной», Левин застает старого, крашеного, молодящегося господина с стразовой булавкой в голубом шарфе. Этот господин, вызывающий в Левине сразу же чувство отвращения, оказывается адвокатом, которого Николай пригласил по своему карточному делу и которого он в его же присутствии третирует и называет «дельцом». Вопросы неустройства и несправедливости человеческой жизни волнуют Николая здесь преимущественно в общеморальном и религиозном плане. Он не уважает писаний своего брата Сергея потому, что он спокойно, без любви и без волнения, говорит о философии, которая должна разрешать вопросы жизни и смерти. Он сочувствует брату Константину в его разочаровании хозяйством и земской деятельностью. Это значит, по его мнению, что брат лгать не может, не может заниматься игрушками. Миром руководит, по словам Николая, один закон — закон насилия: «Сильнее ты другого — убей его, ограбь, спрячь концы в воду, и ты прав, а тебя поймают — тот прав. Ограбить одного нельзя, а целый народ, как немцы французов, можно». Разрешение всех противоречий и уяснение истины Николай Левин надеется найти в загробной жизни, и об этом он говорит восторженно и вдохновенно. Он переводит Библию, некоторые книги которой, особенно книгу Иова, очень высоко ценит.

В результате правки гранок текст их был коренным образом переработан. О прошлом Николая Левина, о его наружности и об отношении к его подруге рассказывается теперь близко к тому, что сказано о нем и в окончательном тексте и что соответствует тому, что о брате Дмитрии рассказал сам Толстой в его «Воспоминаниях» и в «Исповеди». В отличие от окончательного текста сказано лишь, что над внезапно обнаружившейся набожностью Николая смеялись не товарищи Николая, а его брат Сергей, который здесь впервые выступает не как родной брат Константина и Николая, а лишь как единоутробный (его фамилия — Кознышев). Далее добавлено, как это было и в биографии Дмитрия Николаевича Толстого, что, окончив курс, он поехал служить в Петербург, выбрав по календарю место в Отделении составления законов, «как самую разумную деятельность», над чем также смеялся Сергей Кознышев, и не сказано, как в окончательном тексте, что он попал под суд по службе в Западном крае за побои, нанесенные им старшине. Теперь Николай Левин занят планами социальных реформ. Он увлечен слесарной артелью, в которой прибыли и орудия производства — общие и при помощи которой он надеется уничтожить власть капитала над рабочими. Его сотрудником в этом деле является Крицкий. О Крицком здесь прямо сказано, что он — социалист, проповедующий коммунизм и, в отличие от Николая Левина, считающий, как и в журнальном тексте, что неправильно сравнивать коммунистов с апостолами и первыми христианами; он не интересуется тем, что проповедывали первые христиане, и предоставляет проповедывать любовь тем, которые довольны существующим порядком. «А мы, — говорит он, — признаем его прямо уродливым и знаем, что насилие побеждается только насилием». В окончательном тексте эти суждения Крицкого Толстым исключены. На первых порах, в тексте гранок, Левин обнаруживает к Крицкому нерасположение, выраженное значительно резче, чем в окончательном тексте. Это нерасположение еще больше проявляется в зачеркнутых местах текста. Но постепенно Левин смягчается и меняет свое мнение о Крицком: он понравился ему тем, что было «что-то напряженно-честное и искреннее и, главное, огорченное в его выражении и в его тоне».

IV.

Летом и осенью над романом Толстой не работал. Однако, побывав в начале сентября в Москве в связи с поисками гувернера для детей, Толстой, очевидно, пообещал печатать «Анну Каренину» в «Русском вестнике». Но работа над романом у Толстого, занятого попрежнему преимущественно педагогией, не двигалась вперед. 29—31 октября 1874 г. он пишет А. А. Толстой: «Роман мой действительно начат печатанием. Но вот уже месяца 4 стоит, и я не имею времени продолжать исправлять». О том же 1—2 ноября он пишет П. Д. Голохвастову: «За роман я не берусь». В начале ноября Толстой побывал в Москве, где вступил в переговоры с «Русским вестником» о печатании романа, потребовав 500 рублей за печатный лист с уплатой денег вперед. 8 ноября Страхов, отговаривая Толстого от соглашения с Катковым, сообщает Толстому, что Некрасов просил его, Страхова, посодействовать напечатанию «Анны Карениной» в некрасовском журнале «Отечественные записки».1883 Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, стр. 53. В неотосланном письме к Некрасову от того же 8 ноября Толстой, говоря о том, что он разошелся с Катковым из-за вопроса о гонораре, предлагал Некрасову печатать роман в «Отечественных записках» на тех же условиях, на каких он соглашался это сделать в «Русском вестнике», оговаривая, кроме этого, свое право выпустить его отдельным изданием после опубликования в журнале. Предположительно объем романа Толстой намечает в сорок листов. Писание романа всё же у Толстого не подвигалось. С. А. Толстая 26 ноября писала сестре: «Левочка взялся за школы и весь в них ушел, и я не могу, хотя желаю, ему сочувствовать. Если бы он писал свой роман, было бы лучше» (Архив Т. А. Кузминской). Как видно из письма С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 10 декабря, Толстой к тому времени получил еще от нескольких журналов предложения о напечатании на их страницах «Анны Карениной». Но, занятый педагогическими делами, он, видимо, не откликался никак на эти предложения. «Роман не пишется, — писала С. А. Толстая, — а из всех редакций так и сыплются письма: десять тысяч вперед и по пятьсот рублей серебром за лист. Левочка об этом и не говорит, и как будто дело не до него касается» (Архив Т. А. Кузминской). По всей вероятности, в это время до Каткова дошли сведения о том, что Толстой собирается печатать роман не в «Русском вестнике», а в каком-то другом журнале. Судим так по следующему письму Толстого к Каткову, которое нужно датировать началом декабря 1874 г.: «Очень сожалею, многоуважаемый Михаил Никифорович, что слухи, не имеющие никаких оснований, потревожили вас. Я пользуюсь случаем повторить то, что писал Любимову. Я теперь одного только желаю — как можно скорее кончить роман, чтобы напечатать его в «Русском вестнике», но не могу этого обещать, так как продолжение зависит от независящей от меня способности к работе, а потому не обещаю. Что же касается того, что вы предполагаете во мне какую-нибудь обиду на вас, то это предположение не имеет никакого основания». Около 11 декабря, будучи в Москве, Толстой, очевидно, договорился с Катковым о печатании романа в «Русском вестнике». Вскоре после этого, во второй половине декабря, он писал A. A. Толстой: «Роман свой я обещал напечатать в «Русском вестнике», но никак не могу оторваться до сих пор от живых людей, чтобы заняться воображаемыми». «Живые люди» были дети-школьники, с которыми Толстой продолжал с увлечением заниматься.

Тем не менее соглашение о печатании романа с Катковым было заключено, и, нужно думать, в ближайшие дни вслед за этим Толстой занят был отделкой первых глав романа перед сдачей их в печать. Вскоре же он послал Каткову для набора начало романа. 21 декабря он ему писал: «Милостивый государь, Михаил Никифорович! Вероятно, племянник мой, которому я передал 1-й лист с поручением передать вам и просить, чтобы вы приказали набирать его, не исполнил моего поручения. Если так, то прикажите набирать 1-й лист. Следующие листы я вышлю завтра и самое позднее — послезавтра. Без радости не могу вспомнить о том, что вы будете читать корректуры». В конце декабря 1874 г. начало «Анны Карениной» было уже набрано для «Русского вестника», судя по письму Страхова к Толстому от 1 января 1875 г.1884 Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, стр. 55. Судя по тому же письму, в котором Страхов говорит о заплаченных за роман двадцати тысячах, Толстой договорился с Катковым не о двадцати, как раньше предполагалось, а о сорока листах.

К 4 января 1875 г. Толстой успел уже прочесть корректуры трех листов текста, о чем писал в этот день Каткову: «В тот самый день, как я хотел посылать вам листы, многоуважаемый Михаил Никифорович, я сделался болен и нынче только успел перечесть и окончить 3 листа. Следующие надеюсь выслать дня через три. Вся моя надежда на вашу корректуру. Листы эти передаст вам мой шурин правовед Берс, который уезжал в тот самый день, как получил вашу телеграмму».

Начало романа печаталось в первых четырех книжках «Русского вестника» за 1875 год. Здесь напечатаны были первая и вторая часть целиком и первые десять глав третьей части, после чего сделан был длительный перерыв, и печатание возобновилось лишь с первой книжки 1876 года.

Как это видно из ниже приводимого письма Толстого к Каткову, написанного в феврале 1875 г., Каткова смутила X глава второй части «Анны Карениной» (в отдельном издании XI), в которой идет речь о физическом сближении Карениной с Вронским (этой главой заканчивался текст романа в февральской книжке «Русского вестника» за 1875 г.). Толстой писал: «В последней главе не могу ничего тронуть. Яркий реализм, 1885 Подчеркнуто Толстым. как вы говорите, есть единственное орудие, так как ни пафос, ни рассуждения я не могу употреблять. И это одно из мест, на котором стоит весь роман. Если оно ложно, то всё ложно». Кроме того, из этого письма явствует, что тогда, когда оно писалось, Толстой предполагал разбить свой роман на шесть частей.

С согласия Каткова и Толстого отрывок из «Анны Карениной» по корректурам февральской книжки «Русского вестника» был прочитан 16 февраля 1875 г. в Обществе любителей российской словесности при Московском университете членом Общества Б. Н. Алмазовым, и после заседания Толстому была послана от имени Общества приветственная телеграмма.1886 «Общество любителей российской словесности при Московском университете». Историческая записка и материалы за сто лет. М. 1911, стр. 135.

Несмотря на то, что «Анна Каренина» с самого же начала своего печатания вызвала к себе очень большое сочувствие среди читателей, о чем сообщал Толстому в своих письмах Страхов — сам восторженный ценитель романа, — Толстой относился к своему роману в лучшем случае равнодушно, чаще же всего работа над ним тяготила его. 30 января 1875 года С. А. Толстая пишет сестре о том, что Толстой «поневоле» засел за роман, в виду необходимости приготовить его продолжение для февральской книжки «Русского вестника» (Архив Т. А. Кузминской). 11 февраля сам Толстой пишет Фету: «Вы хвалите «Каренину», мне это очень приятно, да и как я слышу, ее хвалят, но, наверное, никогда не было писателя, столь равнодушного к своему успеху, si succès il у а,1887 *** если это действительно успех, как я». В письме от 16 марта Толстой жалуется H. М. Нагорнову, что он всякий день получает телеграммы от Каткова, торопящего его с «Карениной», которая ему «противна».

Над материалом, печатавшимся в первых четырех книжках «Русского вестника за 1875 г.», Толстому приходилось усиленно работать, исправляя ранее написанное и дополняя его новыми главами. 29 марта С. А. Толстая сообщает Т. А. Кузминской, что Толстой «всё пишет» «Анну Каренину» (Архив Т. А. Кузминской). Как явствует из ответного письма Страхова от 22 апреля, Толстой очень бился над двумя главами «Анны Карениной», посланными в «Русский вестник».1888 Переписка Л. Н. Толстого с H. Н. Страховым, стр. 61. Около 5 мая он пишет А. М. и Т. А. Кузминским: «Мои же личные дела — роман, которого 4-ю часть я послал и который я больше до осени писать и печатать не буду». Здесь речь идет о тексте романа, в окончательном тексте соответствующем главам XXX—XXXV второй части и I—XII третьей части и посланном в редакцию «Русского вестника» в середине апреля.

Лето Толстой с семьей провел в своем самарском имении и над романом действительно не работал, о чем он говорит в сходных выражениях в письмах от 25 августа к Страхову и Фету. Первому он писал: «Я не брал в руки пера два месяца и очень доволен своим летом. Берусь теперь за скучную, пошлую «Анну Каренину» и молю бога только о том, чтобы он мне дал силы спихнуть ее как можно скорее с рук, чтобы опростать место — досуг очень мне нужный — не для педагогических, а для других, более забирающих меня занятий». В письме к Фету читаем: «Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую «Каренину» с одним желанием — поскорее опростать себе место — досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени». На следующий день С. А. Толстая сообщает сестре, что Толстой «налаживается писать», но 27 сентября ей же пишет: «Левочка еще совсем почти не занимается, всё охотится и говорит, что не идет» (Архив Т. А. Кузминской). В начале октября в письме к Фету Толстой писал: «Тот Толстой, который пишет романы, еще не приезжал, и я его ожидаю не с особенным нетерпением».

Позднее работа Толстого задерживалась его болезнью и болезнью домашних — жены и тетки П. И. Юшковой. В середине октября он пишет Фету: «Не писал вам так долго, дорогой Афанасий Афанасьевич, потому что всё время был и сам нездоров и мучался, глядя на нездоровье домашних. Теперь немножко поотлегло и им и мне. И я надеюсь — только надеюсь — приняться за работу. Страшная вещь наша работа. Кроме нас никто это не знает. Для того чтобы работать, нужно, чтобы выросли под ногами подмостки. И эти подмостки зависят не от тебя. Если станешь работать без подмосток, только потратишь материал и завалишь без толку такие стены, которых и продолжать нельзя. Особенно это чувствуется, когда работа начата. Всё кажется: отчего ж не продолжать? Хвать-похвать — недостают руки, и сидишь, дожидаешься. Так и сидел я. Теперь, кажется, подросли подмостки, и засучиваю рукава».