Воронцов повернул свою лошадь и, пригласив Хаджи-Мурата ехать с собой рядом, поехал назад к крепости.

Свита Воронцова и Хаджи-Мурата поехала сзади. Солдаты, между тем, собравшись кучкой, делали свои замечания.

— Сколько душ загубил, проклятый, теперь поди как его ублаготворять будут, — сказал один.

— А то как же, правая рука Шамиля. Теперь небось!

— А молодчина! Что говорить! Джигит!

— А рыжий-то, рыжий, как зверь косится.

— Ух, собака, должно быть.

Говорили и об Никитине. Все жалели его.

— Как же, кричат: берегись, — не слышит.

Воронцов с трудом сдерживал свою радость. Он недавно был на Кавказе, и вот ему удалось первому выманить и принять главного, могущественнейшего, второго после Шамиля, врага России.

Одно было неприятно: в Воздвиженской жил генерал Меллер-Закомельский и по настоящему надо было ему донести и через него вести дело, а он сделал всё это сам. Как бы не было неприятности. Но в сущности не посмеет обидеться.

Подъехав к дому, Воронцов передал адъютанту нукеров Хаджи-Мурата, а сам ввел его к себе в дом и представил жене.

Оставив Хаджи-Мурата в гостиной с женой и шурином, Воронцов прошел в канцелярию сделать распоряжение об отправке курьера к отцу, в Тифлис.

В канцелярии адъютант объявил Воронцову, что необходимо дать знать воинскому начальнику Меллер-Закомельскому и что вообще и сначала надо было дать знать ему. Действительно так нужно было поступить. Воронцов553 хотелось самому отличиться и он всё сделал сам не подумал об этом, теперь же велел написать донесение.

Когда он, окончив эти дела в канцелярии, вернулся к себе, он увидал своего пасынка Бульку на коленях у Хаджи-Мурата и кинжал Хаджи-Мурата на Бульке.