— Ну, так идите, зовите Ивана Матвеевича. — сказала Марья Дмитриевна, спустив рукава и ощупывая шпильки в своей густой косе и самую косу; и вместе со мною она вышла на крыльцо своей молодецкой походкой1172 Всадники всё еще стояли, как я их оставил. Офицер поздоровался с Марьей Дмитриевной. и подошла к офицеру и заговорила с ним, всё взглядывая на Хаджи-Мурата.

Канцелярия воинского начальника была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, как всегда, курящего и сердито распекающего писаря. Когда я рассказал ему,1173 в чем дело, он что прибыл Хаджи-Мурат, он не удивился или сделал вид, что не удивился, а только поморщился и крякнул.1174 Ему очевидно страшна была ответственность, которая налагалась на него от присутствия Хаджи-Мурата, но думать было нечего, но послал вестового принести себе шашку, по дороге надел ее Выругав еще раз писаря, он надел шашку и, не переставая курить и ворчать на начальство, пошел к своему дому.

Я пошел вместе с ним, желая еще посмотреть на Хаджи-Мурата, но Хаджи-Мурата на улице уже не было. У крыльца стояли только, спешившись, конвойные — восемь казаков и четыре горца, и держали в поводу лошадей: горского офицера и белого кабардинца Хаджи-Мурата. Очевидно, Марья Дмитриевна взяла их в дом. Это не понравилось Ивану Матвеевичу, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру у отставного каптенармуса Лебедева и вошел в дом.

1175 Я же пошел к себе С тех пор я во всё время пребывания в нашей местности Хаджи-Мурата не видал1176 Хаджи-Мурата, не смотря на то, что в укреплении только и речи было что о нем и между офицерами и даже между солдатами. его. Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Михайловичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка.

К1177 нему Хаджи-Мурату, как рассказывали, выходили лазутчики из гор, и он с ними о чем то переговаривался, но, как кажется, неуспешно, и он решил опять ехать в Тифлис к Воронцову.

Накануне отъезда1178 и только на третий день Хаджи-Мурата из нашей крепости, мне удалось, однако, не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним вечер и слышать его рассказ1179 через переводчика о своей жизни. Оказалось, что Марья Дмитриевна, в виду опасности, которую представляла для Ивана Матвеевича возможность бегства Хаджи-Мурата,1180 и невозможности для того, чтобы следить за ним, если бы он жил на другой квартире решила поместить его у себя.1181 Далее со слов: Она отдала ему две передние комнаты кончая: так кончился этот вечер текст совпадает с вариантом № 44 (стр. 405—408).

Воспоминания старого военного

Главе I предшествует пролог варианта № 43 (стр. 394).

Почти 50 лет тому назад, когда я служил нижним чином на Кавказе, мне случилось прожить несколько недель в небольшом укреплении левого фланга в Чечне.

Воинским начальником этого укрепления был майор Иван Матвеевич Петров, старый кавказец. Я после экспедиции был отпущен на поправку от изнурившей меня лихорадки в ближайшее к нашему полку укрепление. И майор Петров,1183 комендант. заведующий укреплением, и его жена были очень добры ко мне. И я невольно вспоминал коменданта из «Капитанской дочки», только с той разницей, что жена Ивана Матвеевича, Марья Дмитриевна, была для меня, по чувствам, которые я к ней испытывал, заодно и капитаншей матерью и Машей. Я был и благодарен ей за ее материнское попечение обо мне и вместе с тем был влюблен в нее, хотя ни она, ни я не знали про это. Я был так молод, природа Кавказа так хороша и сама Марья Дмитриевна, свежая, здоровая 35-летняя женщина, так добродушно ласково улыбалась мне своими красными губами, открывая сплошные блестящие белые зубы, что это не могло быть иначе.

Вскоре после моего приезда в нашем укреплении случилось следующее:

Это было в Июне, часу в девятом. После сильного пароксизма лихорадки, трепавшей меня всю ночь, я вышел на улицу и направился за хинином к фельдшеру, жившему рядом с домом Ивана Матвеевича. Солнце уже вышло из-за гор, и больно было смотреть на освещенные им белые мазанки правой стороны улицы, но зато, как всегда, весело и успокоительно было смотреть налево, на удаляющиеся и возвышающиеся, кое-где покрытые лесом горы и на матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться облаками. Я смотрел на эти горы, дышал во все легкие и радовался тому, что я живу и живу именно я, и на этом прекрасном свете. Радовался я немножко и тому, что1184 сейчас увижу есть на свете милая, добрая Марья Дмитриевна с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и ласковой улыбкой. Я подходил уже к домику с палисадником, в котором, она жила,1185 милая Марья Дмитриевна когда услыхал перед собой мягкий и частый топот многих лошадиных копыт по пыльной дороге,1186 и в конце точно скакало несколько человек. Но топот приближался медленно и в конце улицы показалась партия всадников,1187 в горской одежде, человек в пятнадцать загородившая всю улицу.

В то время немирные партии горцев врывались в русские укрепления и грабили и убивали, и опасность была везде. И потому первое,1188 чувство, испытанное мною при виде этих людей, был страх и готовность борьбы. Но что я испытал при виде этих всадников в черкесках, был подъем того военного чувства, которое всегда жилось в то время на Кавказе: страха не столько смерти, сколько того, чтобы не сробеть и сделать то, что нужно. Но всадники ехали тихо и1189 очевидно составляли конвой каких то двух людей, ехавших впереди. Один из этих двух людей был очевидно офицер из горцев. Лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой впереди ехал рядом с человеком в белой черкеске офицер русской службы. Черный, горбоносый1190 человек средних лет, одетый офицер этот в синей черкеске с изобилием серебра на одежде и на оружии1191 Это был тип очень обыкновенный на Кавказе и скорее неприятный: ни русский, ни горец, а что-то среднее. Но зато другой, ехавший с ним рядом с ним ехал Хаджи-Мурат человек в бе на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам, с арабской головой, лошади, прòезд которой он, очевидно, сдерживал, невольно обращал и приковывал к себе внимание: он был одет в белую черкеску без всяких украшений, только впереди на ремне был большой золотом отделанный кинжал. Папаха его была обмотана какой-то белой тканью. Он сидел на высоком седле небрежно и неподвижно, сливаясь с движеньями лошади на высоком седле и равнодушно смотрел внимательно глядел и задумчиво глядел перед собой. Лошадь под ним была ехал на крупной карабахской лошади1192 Это был, очевидно, офицер из горцев и беспокойно оглядывался по сторонам.

Никого, кроме меня, не было на улице, и он подозвал меня.

— Это воинской начальник дом? — спросил он меня,1193 поравнявшись со мною у дома Ивана Матвеевича, офицер из горцев, по русски с армянским акцентом указывая плетью на дом Ивана Матвеевича.