ВОСКРЕСЕНИЕ


*, ** ЧЕРНОВЫЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ
(1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)

Іоанна XI 25—26
Я есмь воскресение и жизнь.

«Что это какая нынче кореспонденция», подумал Дмитрий Нехлюдов, выйдя из своей спальни в столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшия в столовой на накрытом белой скатертью столе рядом с его прибором пахучего кофея с калачем, сухарями и кипячеными сливками.

— Заспалися, батюшка, тут человек дожидается, — сказала из другой двери вышедшая растолстевшая его нянюшка Прасковья Михайловна.

— Сейчас, няня, сейчас, — отвечал виновато Нехлюдов, поспешно разбирая письма — От Кармалиных человек? — сказал он, взяв в руки42 письмо, красивый почерк которого он узнал, как что то родное и приятное. красивым знакомым почерком надписанное письмо на толстой серой бумаге, чуть пахнувшей чем то приятным. — Зачем же дожидается?

— Ответа ждут. Я уже ее чаем попоила,43 От кого же больше? — ответила няня, покачивая головой и щуря глаз.

Письмо было от Алины Кармалиной,44 красивой, изящной 28-летней девушки, с которой у Нехлюдова установились в последнее время такие отношения, при которых недостает только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдруг стали женихом и невестой и мужем и женою.

Знакомы и дружны были семьи Кармалиных и Нехлюдовых уже давно — дружны были матери и дети, когда-то были на ты и играли вместе, т. е. так, как могли играть вместе мальчик 14 лет с 8-летней девочкой. Потом они жили в различных городах и редко виделись. Только в нынешнем 18..45 188... году они опять сблизились. Кармалины, какъ всегда, жили въ Москвѣ, а Нехлюдова мать провела этотъ послѣдній годъ своей жизни тоже въ Москвѣ. Сынъ жилъ съ нею. Тутъ то во время болѣзни и смерти матери и послѣ нея и установились между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Алиной Кармалиной эти предшествующіе обыкновенно браку близкія и тонкія отношенія. Мать Нехлюдова желала этаго, также и Кармалины. Больше же всѣхъ желала этого Алина. Она говорила себѣ, что она никого такъ не любила, какъ Дмитрія Нехлюдова, Нехлюда и, если бы была мущина, уже давно сдѣлала-бы ему предложеніе. Началось это для нея съ того, что она взялась за то, чтобы во что бы то ни стало ap[p]rivoiser, niveler,47 [приручить, выравнять, как она выражалась, и исправить Нехлюдова, исправить не в том смысле, чтобы освободить его от пороков, — она, напротив, считала его слишком добродетельным, — но снять с него его странности, наросты, крайности, удержав его хорошее, снять с него лишнее, нарушающее изящество и гармонию. И она своей легкой рукой усердно принялась за это дело и не успела оглянуться, как в процессе этого занятия она влюбилась в него так наивно и определенно, что ей, девушке,48 раз несчастно влюбленной и потом отказавшей 4 прекрасные партии и решившей не выходить замуж и вполне отдаться искусству — музыке, которую она действительно любила и в которой была необыкновенно способной, — так влюбилась, что ей, 28 летней девушке, страшно становилось за себя, страшно за то, что он не полюбит ее так, как она полюбила его.49 и не сделает ей предложения.

Со времени смерти матери его прошло уже 3 месяца. Потеря эта, которая для него была очень чувствительна, не могла быть причиной его молчания. Он, очевидно, дорожил отношени отношениями с нею, но не высказывал. И это мучало ее. Он же не высказывал по двум кажущимся противоречивым причинам. 1-я то, что он не настолько любил ее, чтобы решиться связать свою свободу, 2-я то, что он, 34-летний человек, с далеко нечистым прошедшим, и человек, до этих лет ничем не проявивший себя, ничего не сделавший, считал себя вполне недостойным такой чистой, изящной и даровитой девушки. Он не решался сделать предложения и потому, что колебался еще в душе, и потому, что боялся, что ему откажут.

— Сейчас, сейчас отвечу, няня, — сказал Нехлюдов, читая письмо.

В письме было сказано: «Исполняя взятую на себя обязанность вашей памяти, напоминаю вам, что вы нынче, 22 Апреля, должны быть в суде присяжным и потому не можете никак ехать с нами и Колосовым в Третьяковскую галерею, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyiez disposé à payer les 300 roubles, comme amende50 [если, впрочем, вы не намерены уплатить триста рублей штрафу] за то, что не явитесь во время. Я вспомнила это вчера, как только вы ушли».

«Ах! и то правда. А я совсем забыл», вспомнил Нехлюдов. И улыбаясь прочел еще раз записку, вспоминая все то, о чем были в ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо ехать в суд. Как это я забыл». Он встал, подошел к письменному столу, вынул ящик, в котором в беспорядке валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографии, и, порывшись в нем, нашел повестку. Действительно, он был назначен присяжным на 22, нынче. Он взглянул на бронзовые часы — было 1/4 10. В повестке же сказано, чтобы быть в суде в 10.

Вернувшись к столу, на котором был накрыт кофей, он налил себе полчашки кофе, добавил кипяченым молоком и, опустив калач, начал читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: из Афонского монастыря к благодетелю с просьбой пожертвовать. Он с досадой бросил это письмо и взялся за третье. Третье было из Рязани, и почерк был незнакомый, писарский и малограмотный. Письмо было от Рязанского купца, предлагавшего на следующий срок взять в аренду его землю, 800 десятин Раненбургского уезда, которая уже 5 лет находилась в аренде у этого купца.